Генрих Гейне. (11)

ГЛАВА XXVI


 Ну, а Мумма? Ах, ведь Мумма --
 Женщина. И вероломство
 Имя ей. Ах, женский пол,
 Как фарфор китайский, ломок!

 Разлученная судьбою

 С благородным, славным мужем,

 Не погибла от печали,

 Не сошла с ума от горя,--

 Нет, напротив, продолжала
 Жить в веселье, в вечных танцах
 И в погоне за успехом
 Перед публикой ломаться.

 Наконец в Париже Мумма
 Обрела в Jardin des plantes
 Положение, и место,
 И пожизненную ренту.

 И когда в воскресный полдень
 Я пошел туда с Джульеттой
 Показать ей все причуды
 Чуждой фауны и флоры:

 Дромадера и жирафа,
 Баобаб и кедр ливанский,
 Золотых фазанов, зебру;
 И когда, болтая нежно,

 Мы остановились с нею
 Пред обширным рвом -- сезонной
 Резиденцией медведей, --
 Боже, что мы увидали!

 Исполин медведь, отшельник
 Из Сибири, белоснежный,
 Там с медведицею черной
 Предавался пылким играм.

 То была -- о, небо! -- Мумма,
 Да, супруга Атта Тролля.
 Я узнал ее по блеску
 Влажных и влюбленных глаз.

 Ах, она, красотка Мумма,
 Юга черное созданье,
 Вдруг сошлась с каким-то скифом,
 С варваром пустынь полярных.

 Близ меня стоявший негр
 Мне сказал, сверкнув зубами:
 "Есть ли зрелище прекрасней,
 Чем утехи двух влюбленных?"

 Я ответил: "С кем, простите,
 Честь имею говорить?"
 Он воскликнул удивленно:
 "Как? Меня вы не узнали?

 Я ведь мавр, у Фрейлиграта
 В барабанщики попавший.
 В те года жилось мне плохо,
 Был я одинок средь немцев.

 Но теперь я сторож в парке,
 Предо мною все растенья
 Тропиков моих любезных,
 Предо мною львы и тигры.

 И гораздо здесь приятней,
 Чем на ярмарках немецких,
 Где за скверный харч гоняют
 Ежедневно барабанить.

 Мне тепло в ее объятьях,
 Как в отечестве любезном.

 Ножки дорогой супруги
 Мне слонов напоминают,
 А ее французский щебет --
 Черный мой родной язык.

 Брань ее напоминает,
 Как трещал мой барабан,
 Обрамленный черепами
 И пугавший льва и кобру.

 При луне плутовка плачет
 Наподобье крокодила,
 Что прохладой ночи дышит,
 Глядя ввысь из волн прогретых.

 И она отлично кормит.
 Что ни даст, я пожираю,
 Как на Нигере, с могучим
 Африканским аппетитом.

 Вот я и животик круглый
 Нагулял. Из-под рубашки
 Он глядит, как черный месяц
 Из-за легкой белой тучки".


ГЛАВА XXVII


 Августу Варнхагену фон Энзе

 "Где, маэстро Лодовико,
 Вы набрали эти сказки?" --
 Так с улыбкою воскликнул
 Старый кардинал фон Эсте,

 О неистовствах Роланда
 Прочитав у Ариосто,
 Преподнесшего поэму
 В дар его преосвященству.

 Да, Варнхаген, старый друг,
 На твоих устах играет
 Та же тонкая улыбка
 И слова почти что те же.

 То смеешься ты, читая,
 То, с улыбкой тихой грусти,
 Весь овеян смутно прошлым,
 Морщишь свой высокий лоб.

 Не звенят ли в этой песне
 Грезы майских полнолуний,
 Что с Брентано и Шамиссо
 Да с Фуке сдружили нас?

 Или звон Лесной Капеллы,
 Тихий звон, давно забытый?
 Иль бубенчики дурацких
 Колпаков отчизны милой?

 В соловьиный хор угрозой
 Бас врывается медвежий,
 И его сменяет странный
 Шепот призраков загробных.

 То -- безумье с умной миной,
 Мудрость -- в облике безумства,
 Стон предсмертный -- и внезапно
 Все покрывший громкий хохот.

 Да, мой друг, ты слышал эхо
 Отзвеневших грез былого;
 В них врываются, кривляясь,
 Современные мотивы.

 И сквозь дерзость чуть заметно
 Вдруг проскальзывает робость.
 Я на суд твой благосклонный
 Отдаю свою поэму.

 Ах, она -- последний отзвук
 Вольных песен романтизма:
 В шуме битвы современной
 Отзвенит она печально.

 Век другой, другие птицы,
 А у птиц другие песни.
 Вот гогочут -- словно гуси,
 Что спасали Капитолий!

 Воробей с грошовой свечкой
 В коготках пищит, дерется --
 Гордо мнит, что у Зевеса
 Он орел-молниедержец.

 Горлицы, любовью сыты,
 Жаждут крови и воркуют,
 Чтоб впрягли их в колесницу
 Не Венеры, а Беллоны.

 Вестники весны народов,
 Майские жуки-гиганты,
 Так жужжат, что мир трясется,
 Вот берсеркерская ярость!

 Век другой, другие птицы,
 А у птиц другие песни!
 Я б их, может быть, любил,
 Если б мне другие уши!


АТТА ТРОЛЬ

 Из вариантов и дополнений

ГЛАВА II


 Вместо строф 12-й, 13-й, 14-й:

 Здесь, читатель, мы покинем
 Медвежатника-злодея
 И наказанную Мумму
 И пойдем за Атта Троллем.

 Проследим, как благородный
 Refugie домой спасался,
 И медвежьему хозяйству
 Посвятим подробный очерк.

 После выйдем на охоту,
 Будем лазать, прыгать, ползать,
 Грезить в обществе Ласкаро,
 Что прикончил Атта Тролля.

 Летней ночи сон! Бесцельна
 *Эта песнь и фантастична,--

 Как любовь, как жизнь, бесцельна!
 Не ищите в ней тенденций...

 Атта Тролль не представитель
 Толстошкурой, всегерманской
 Почвенной, народной силы.
 Соткан не из аллегорий --

 Не немецкий он медведь,
 Мой герой. Медведь немецкий,
 Как медведь, плясать согласен,
 Но не хочет скинуть цепи.



 Имеется еще следующий вариант:

 Летней ночи сон! Бесцельна
 Эта песнь и фантастична,--
 Как любовь, как жизнь, бесцельна,
 Нуждам нынешним не служит.

 В ней высоких интересов
 Родины я не касался.
 И за них мы будем драться,
 Но не здесь, а в доброй прозе.

 Да, мы в доброй прозе будем
 Разбивать оковы рабства;
 А в стихах, а в песне вольной
 Уж цветет у нас свобода.

 Тут поэзии владенья,
 Тут не место ярым битвам,--
 Так поднимем тирс волшебный.
 Розами увьем чело!


ГЛАВА VI


 Вероятно, сюда относится строфа, которую,
 Штродтманн опубликовал как вариант "Атта Тролля

 Ведь в большом хлеву господнем,
 Называемом землею,
 Всякой твари есть кормушка,
 А в кормушке -- добрый корм!


ГЛАВА X


 Вместо второй половины 17-й строфы и строфы 184

 И, в Германию уйдя,
 Стал -- медведь тенденциозный.

 Там он, к ужасу людей,
 А в особенности муз,
 Воет и ревет, беснуясь,
 И грозит нас всех сожрать.

ГЛАВА ХIII


 Сюда, вероятно, относятся следующие стихи,
 опубликованные Штродтманном как варианты к "Атта Троллю":

 Ночь, горящая звездами,
 На горах лежит, как плащ:
 Черный горностай, расшитый
 Хвостиками золотыми.

 Ясно: был скорняк безумен,
 Сделав черным горностай
 И украсив золотыми,
 А не черными хвостами!

 Вешайся, мой Фрейлиграт!
 Ведь не ты придумал образ:
 Черный горностай, расшитый
 Хвостиками золотыми.