Генрих Гейне. (31)

ГЛАВА IX

 Бриксен -- второй большой город в Тироле, куда я завернул. Он находится
в долине, и когда я подъехал, его застилали туман и вечерние тени.
Сумеречная тишина, меланхолический перезвон колоколов, овцы семенили к
стойлам, люди -- к церквам; всюду за сердце хватающий запах безобразных икон
и сухого сена
 "В Бриксене иезуиты", -- прочел я незадолго до того в "Гесперусе". Я
озирался на всех улицах, ища их, но не увидел никого похожего на иезуита,
разве одного толстого мужчину в треуголке духовного образца и в черном
сюртуке поповского покроя, старом и поношенном, составлявшем разительный
контраст с блистательно новыми черными панталонами.
 "Он не может быть иезуитом", -- подумал я, так как всегда представлял
себе иезуитов худощавыми. Да и существуют ли еще иезуиты? Иногда мне
кажется, что су-
 ____________________________________
 1 "Прекрасная, превосходная выставка!" (англ.)
 179
 ществование иезуитов -- лишь химера, что только страх перед ними
создает в нашем воображении эти призраки, а самая опасность давно миновала,
и все усердные противники иезуитов напоминают мне людей, которые все еще
ходят с раскрытыми дождевыми зонтиками после того, как дождь давно уже
прошел. Мало того, иногда мне кажется, что дьявол, дворянство и иезуиты
существуют лишь постольку, поскольку мы верим в них. Относительно дьявола мы
можем утверждать это безусловно, так как до сих пор его видели только
верующие. Также и относительно дворянства мы придем через некоторое время к
заключению, что bonne societel перестанет быть bonne societe, едва только
добрый буржуа перестанет быть столь добр, чтобы признавать bonne societe. Но
иезуиты? Они, по крайней мере, уже не носят старых панталон. Старые иезуиты
лежат в могилах со своими старыми панталонами, вожделениями, мировыми
планами, кознями, тонкостями, оговорками и ядами, и тот, кто на наших глазах
крадется по земле в блистательных новых панталонах, -- не столько дух их,
сколько призрак, глупый, жалкий призрак, изо дня в день свидетельствующий на
словах и на деле о том, как мало он страшен; право, это напоминает нам
историю одного призрака, являвшегося в Тюрингенском лесу; этот призрак
однажды избавил от страха тех, кто испытывал перед ним страх, сняв на виду у
всех свой череп с плеч и показав каждому, что он внутри полый и пустой.
 Я не могу не упомянуть здесь, что нашел случай подробнее рассмотреть
толстого мужчину в блистательных новых панталонах и убедиться, что он вовсе
не иезуит, а самая обыкновенная божья тварь. А именно -- я встретил его в
столовой своей гостиницы, где он ужинал в обществе худощавого, долговязого
человека, именовавшегося превосходительством и столь похожего на старого
холостяка деревенского дворянина из шекспировской пьесы, что, казалось,
природа совершила плагиат. Чтобы чем-то еще приправить свою трапезу, оба они
осаждали служанку любезностями, которые явно были весьма противны этой
прехорошенькой девушке, и она насильно вырывалась от них, когда один начинал
похлопывать ее сзади, а другой пытался даже обнять. При
 _________________________
 1 Хорошее общество (фр.).
 180
 этом они отпускали грубейшие сальности, которые, как они знали, девушка
вынуждена была выслушивать: она оставалась в комнате, чтобы прислуживать
гостям и чтобы накрыть стол для меня. Но когда непристойности стали наконец
нестерпимыми, молодая девушка вдруг оставила нас, бросилась к двери и
вернулась в комнату только через несколько минут с маленьким ребенком на
руках; она не выпускала его из рук во все время работы в столовой, хотя это
и очень затрудняло ее. Оба собутыльника, духовное лицо и дворянин, не
отваживались уже ни на одну оскорбительную выходку против девушки, которая
прислуживала им теперь без всякого недружелюбия, но с какою-то особой
серьезностью; их разговор принял другой оборот, оба пустились в обычную
болтовню о большом заговоре против трона и алтаря, пришли к соглашению о
необходимости строгих мер и много раз пожимали друг другу руки в знак
священного союза.
ГЛАВА X

 Для истории Тироля труды Иосифа фон Гормайра незаменимы; для новейшей
же истории сам он является лучшим, иногда единственным источником. Он для
Тироля то же, что Иоганнес фон Мюллер для Швейцарии; параллель между этими
двумя историками напрашивается сама собою. Они как бы соседи по комнатам;
оба с юности своей одинаково воодушевлены родными Альпами, оба -- усердные,
пытливые, оба -- с историческим складом ума и уклоном чувства; Иоганнес фон
Мюллер настроен более эпически и погружен духом в историю минувшего; Иосиф
фон Гормайр чувствует более страстно, более увлечен современностью,
бескорыстно рискует жизнью ради того, что ему дорого.
 "Война тирольских крестьян в 1809 году" Бартольди -- книга, написанная
живо и хорошо, и если и есть в ней недостатки, то они были неизбежны, потому
что автор, как свойственно душам благородным, явно отдавал предпочтение
гонимой партии и потому, что пороховой дыгй еще окутывал события, которые он
описывал.
 Многие замечательные происшествия того времени вовсе не записаны и
живут лишь в памяти народа, ко-
 181


 торьй теперь неохотно говорит о них, так как при этом припоминаются
многие несбывшиеся надежды. Ведь бедные тирольцы приобрели теперь
разнообразный опыт, и если сейчас спросить их, добились ли они, в награду за
свою верность, всего того, что им было обещано в тяжелую пору, они
добродушно пожимают плечами и наивно говорят: "Может быть, все это было
обещано не совсем всерьез, забот и дум у императора хватает, и- кое-что ему
трудно вспомнить".
 Утешьтесь, бедняги! Вы не единственные, кому было кое-что обещано. Ведь
часто же случается на больших галерах, что во время сильной бури, когда
корабль находится в опасности, обращаются к помощи черных невольников,
скученных внизу, в темном трюме. В таких случаях разбивают их железные цепи
и обещают свято и непреложно, что им будет дарована свобода, если они своими
усилиями спасут корабль. Глупые чернокожие, ликуя, взбираются наверх, на
свет дневной, -- ура! --спешат к насосам, качают изо всех сил, помогают, где
только можно, лазают, прыгают, рубят мачты, наматывают канаты, короче говоря
-- работают до тех пор, пока не минует опасность. Затем, само собой
разумеется, их отводят обратно вниз, в трюм, опять приковывают наилучшим
образом, и в темной юдоли своей они демагогически вспоминают об обещаниях
торговцев душами, которые, избегнув опасности, заботятся лишь о том, чтобы
наменять побольше новых душ.
 О navis, referent in mare te novi
 Fluctus? etc.1
 Мой старый учитель, объясняя эту оду Горация, где Римское государство
сравнивается с кораблем, постоянно сопровождал свои комментарии различными
политическими соображениями, которые должен был прервать вскоре после того,
как произошло сражение под Лейпцигом и весь класс разбежался.
 Мой старый учитель знал все заранее. Когда пришло первое известие об
этой битве, он покачал седой головой. Теперь я понимаю, что это значило.
Вскоре были получены более подробные сообщения, и тайком показывались
рисунки, где пестро и назидательно изображено
 _________________________________________
 1 О корабль, унесут в море опять тебя волны? и т. д. (лат.).
 182
 было, как высочайшие полководцы преклоняли колена на поле сражения и
благодарили бога.
 "Да, им следовало поблагодарить бога, -- говорил мой учитель, улыбаясь,
как он обычно улыбался, комментируя Саллюстия, -- император Наполеон так
часто колотил их, что в конце концов и они могли от него этому научиться".
 Затем появились союзники и скверные освободительные стихи, Арминий и
Туснельда, "Ура", "Женский союз", и отечественные желуди, и вечное
хвастовство лейпцигской битвой, и так без конца.
 "С ними происходит, -- заметил мой учитель, -- то же, что с фиванцами,
когда они разбили наконец при Левктрах непобедимых спартанцев и начали
беспрестанно похваляться своею победою, так что Антисфен сказал про них:
"Они поступают как дети, которые не могут прийти в себя от радости, избив
своего школьного учителя! Милые дети, было бы лучше, если бы поколотили нас
самих".
 Вскоре после того старик умер. На его могиле растет прусская трава, и
пасутся там благородные кони наших подновленных рыцарей.
ГЛАВА XI

 Тирольцы красивы, веселы, честны, храбры и непостижимо ограниченны. Это
здоровая человеческая раса, -- должно быть, потому, что они слишком глупы,
чтобы болеть. Я бы назвал их благородной расой, так как они очень разборчивы
в пище и чистоплотны в быту; но они совершенно лишены чувства собственного
достоинства. Тиролец отличается особого рода юмористической, смешливой
угодливостью, она носит почти ироническую окраску, но в основе своей глубоко
искренна. Тирольские женщины здороваются с тобою так предупредительно и
приветливо, мужчины так крепко жмут тебе руку и жесты их полны такой
выразительной сердечности, что можно подумать, они смотрят на тебя как на
близкого родственника или, по крайней мере, как на равного ; но это далеко
не так -- они никогда не упускают из виду, что они только простые люди, ты
же -- важный господин, который, конечно, доволен, когда простые лю-
 183

 ди без застенчивости вступают с ним в общение. И в этом они совершенно
правильно руководствуются природным инстинктом; самые закоренелые
аристократы, рады случаю снизойти, ибо именно тогда они и чувствуют, как
высоко стоят. На родине тирольцы проявляют эту угодливость безвозмездно, на
чужбине же они стараются на ней что-нибудь заработать. Они торгуют своей
личностью, своей национальностью. Эти пестро одетые продавцы одеял, эти
бравые тирольские парни, странствующие по свету в своих национальных
костюмах, охотно позволяют подшутить над собой, но ты при этом должен
что-нибудь у них купить. Известные сестры Райнер, побывавшие в Англии,
понимали это еще лучше; кроме того, у них был еще и хороший советник, хорошо
знавший дух английской знати. Отсюда и хороший прием в центре европейской
аристократии, in the west-end of the town1. Когда прошлым летом в блестящих
концертных залах лондонского фешенебельного общества я увидал, как на
эстраду входили тирольские певцы, одетые в родные национальные костюмы, и
услышал те песни, которые в Тирольских Альпах так наивно и скромно поются и
находят столь нежные отзвуки даже в наших северонемецких сердцах, вся душа
моя возмутилась; снисходительные улыбки аристократических губ жалили меня,
как змеи, мне казалось, что целомудрие немецкой речи оскорблено самым грубым
образом и что самые сладостные таинства немецкого чувства подверглись
профанации перед чуждой чернью. Я не мог вместе с другими рукоплескать
такому бесстыдному торгу самым сокровенным; один швейцарец, покинувший зал
под влиянием такого же чувства, заметил совершенно справедливо: "Мы,
швейцарцы, тоже отдаем многое за деньги -- наш лучший сыр и нашу лучшую
кровь, но мы с трудом переносим звук альпийского рожка на чужбине, а тем
менее способны сами трубить в него за деньги".
ГЛАВА XII

 Тироль очень красив, но и самые красивые виды не могут восхищать нас
при хмурой погоде и таком же расположении духа. У меня расположение духа
всегда сле-
 ________________________________
 1 В западной части города (англ.).
 184
 дует за погодой, а так как тогда шел дождь, то и у меня на душе было
ненастье. Только по временам я решался высунуть голову из экипажа и видел
тогда высокие, до небес, горы; они строго взирали на меня и кивали своими
исполинскими головами и длинными облачными бородами, желая мне доброго пути.
То тут, то там примечал я синевшую вдали горку, которая, казалось,
становилась на цыпочки и с любопытством заглядывала через, плечи других гор,
вероятно стараясь увидеть меня. При этом всюду громыхали лесные ручьи,
свергаясь, как безумные, с высоты и стекаясь внизу, в долинах, в темные
водовороты. Люди устроились в своих миловидных чистеньких домиках,
рассеянных по отрогам, на самых крутых склонах, вплоть до верхушек гор, -- в
миловидных чистеньких домиках, обыкновенно украшенных длинной, вроде
балкона, галереей, которая, в свою очередь, украшена бельем, образками
святых, цветочными горшками и девичьими личиками. Домики эти окрашены очень
приятно, большей частью в белое и зеленое, будто одеты в народный тирольский
костюм -- зеленые помочи поверх белой рубашки. При взгляде на такой домик,
одиноко стоявший под дождем, сердце мое порывалось выпрыгнуть к этим людям,
которые, конечно, сидят там внутри, совершенно сухие и довольные. Там,
внутри, думалось мне, живется, наверное, хорошо и уютно, и старая бабушка
рассказывает самые таинственные истории. Но экипаж неумолимо катился дальше,
и я часто оглядывался назад -- посмотреть на голубоватые столбы дыма над
маленькими трубами домов, а дождь лил все сильнее как снаружи, так и в моей
душе, и капли его чуть не выступали у меня на глазах.
 Сердце мое часто вздымалось в груди и, несмотря на дурную погоду,
взбиралось наверх, к людям, которые обитают на самой вершине, которые едва
ли хоть раз в жизни спускались с гор и мало знают о том, что происходит
здесь, внизу. От этого они не становятся ни менее благочестивы, ни менее
счастливы. О политике они ничего не знают, кроме того, что император носит
белый мундир и красные штаны, -- так рассказывал им старый дядюшка, который
сам слышал это в Инсбруке от черного Зепперля, побывавшего в Вене. Когда же
к ним взобрались патриоты и красноречиво стали внушать им, что теперь у них
будет государь в синем мундире и белых
 185
 штанах, они схватились за ружья, перецеловали жен и детей, спустились с
гор и пошли на смерть за белый мундир и любимые старые красные штаны.
 В сущности, ведь все равно, за что умереть, только бы умереть за
что-нибудь дорогое, и такая кончина, исполненная тепла и веры, лучше, чем
холодная жизнь без веры. Уже одни песни о такой кончине, звучные рифмы и
светлые слова согревают наше сердце, когда его начинают омрачать сырой туман
и назойливые заботы.
 Много таких песен прозвучало в моем сердце, когда я переваливал через
тирольские горы. Приветливые еловые леса оживили своим шумом в памяти моей
много забытых слов любви. Особенно в те минуты, когда большие голубые горные
озера с таким непостижимым томлением смотрели мне в глаза, я вспоминал опять
о тех двух детях, что так любили друг друга и умерли вместе. Это очень
старая история, никто уж теперь не верит в нее, да и сам я знаю о ней по
нескольким стихам:
 Я знал двух детей королевских -- Печаль их была глубока:
 Они полюбили друг друга,
 Но их разлучала река1.
 Эти слова сами собою зазвучали во мне опять, когда у одного из голубых
озер я увидал на том берегу маленького мальчика, а на этом -- маленькую
девочку, -- оба были в причудливых пестрых национальных костюмах, в зеленых,
с лентами, остроконечных шапочках, и раскланивались друг с другом через
озеро.
 Печаль их была глубока...
 Но их разлучала река.