Генрих Гейне. (41)

 ГЛАВА VI

 Вслед Паганини бродил, как тень,
 Свой spiritus familiaris 1,
 То псом, то критиком становясь --
 Покойным Георгом Гаррис.

 Бонапарту огненный муж возвещал,
 Где ждет героя победа.
 Свой дух и у Сократа был,
 И это не призраки бреда.

 Я сам, засидевшись в ночи у стола
 В погоне за рифмой крылатой,
 Не раз замечал, что за мною стоит
 Неведомый соглядатай.

 Он что-то держал под черным плащом.
 Но вдруг -- на одно мгновенье --
 Сверкало, будто блеснул топор,
 И вновь скрывалось виденье.

 Он был приземист, широкоплеч,
 Глаза -- как звезды, блестящи.
 Писать он мне никогда не мешал,
 Стоял в отдаленье чаще.

 ------------------
 1. Домашний дух (лат).

 Я много лет не встречался с ним,
 Приходил он, казалось, бесцельно,
 Но вдруг я снова увидел его
 В полночь на улицах Кельна.

 Мечтая, блуждал я в ночной тишине
 И вдруг увидал за спиною
 Безмолвную тень. Я замедлил шаги
 И стал. Он стоял за мною.

 Стоял, как будто ждал меня,
 И вновь зашагал упорно,
 Лишь только я двинулся. Так пришли
 Мы к площади соборной.

 Мне страшен был этот призрак немой!
 Я молвил: "Открой хоть ныне,
 Зачем преследуешь ты меня
 В полуночной пустыне?

 Зачем ты приходишь, когда все спит,
 Когда все немо и глухо,
 Но в сердце -- вселенские чувства, и мозг
 Пронзают молнии духа?

 О, кто ты, откуда? Зачем судьба
 Нас так непонятно связала?
 Что значит блеск под плащом твоим,
 Подобный блеску кинжала?"

 Ответ незнакомца был крайне сух
 И даже флегматичен:
 "Пожалуйста, не заклинай меня,
 Твой тон чересчур патетичен.

 Знай, я не призрак былого, не тень,
 Покинувшая могилу.
 Мне метафизика ваша чужда,
 Риторика не под силу.

 У меня практически-трезвый уклад,
 Я действую твердо и ровно,
 И, верь мне, замыслы твои
 Осуществлю безусловно.

 Тут, может быть, даже и годы нужны,
 Ну что ж, подождем, не горюя.
 Ты мысль, я -- действие твое,
 И в жизнь мечты претворю я.

 Да, ты -- судья, а я палач,
 И я, как раб молчаливый,
 Исполню каждый твой приговор,
 Пускай несправедливый.

 Пред консулом ликтор шел с топором,
 Согласно обычаю Рима.
 Твой ликтор, ношу я топор за тобой
 Для прочего мира незримо.

 Я ликтор твой, я иду за тобой,
 И можешь рассчитывать смело
 На острый этот судейский топор.
 Итак, ты -- мысль, я -- дело".

 ГЛАВА VII

 Вернувшись домой, я разделся и вмиг
 Уснул, как дитя в колыбели.
 В немецкой постели так сладко спать,
 Притом в пуховой постели!

 Как часто мечтал я с глубокой тоской
 О мягкой немецкой перине,
 Вертясь на жестком тюфяке
 В бессонную ночь на чужбине!

 И спать хорошо, и мечтать хорошо
 В немецкой пуховой постели,
 Как будто сразу с немецкой души
 Земные цепи слетели.

 И, все презирая, летит она ввысь,
 На самое небо седьмое.
 Как горды полеты немецкой души
 Во сне, в безмятежном покое!

 Бледнеют боги, завидев ее.
 В пути, без малейших усилий,
 Она срывает сотни звезд
 Ударом мощных крылий.

 Французам и русским досталась земля,

 Британец владеет морем.

 Зато в воздушном царстве грез

 Мы с кем угодно поспорим.

 Там гегемония нашей страны,
 Единство немецкой стихии.
 Как жалко ползают по земле
 Все нации другие!

 Я крепко заснул, и снилось мне,
 Что снова блуждал я бесцельно
 В холодном сиянье полной луны
 По гулким улицам Кельна.

 И всюду за мной скользил по пятам
 Тот черный, неумолимый.
 Я так устал, я был разбит --
 Но бесконечно шли мы!

 Мы шли без конца, и сердце мое
 Раскрылось зияющей раной,
 И капля за каплей алая кровь
 Стекала на грудь непрестанно.

 Я часто обмакивал пальцы в кровь
 И часто, в смертельной истоме,
 Своею кровью загадочный знак
 Чертил на чьем-нибудь доме.

 И всякий раз, отмечая дом
 Рукою окровавленной,
 Я слышал, как, жалобно плача, вдали
 Колокольчик звенит похоронный.

 Меж тем побледнела, нахмурясь, луна
 На пасмурном небосклоне.
 Неслись громады клубящихся туч,
 Как дикие черные кони.

 И всюду за мною скользил по пятам,
 Скрывая сверканье стали,
 Мой черный спутник. И долго мы с ним
 Вдоль темных улиц блуждали.

 Мы шли и шли, наконец глазам
 Открылись гигантские формы:
 Зияла раскрытая настежь дверь --
 И так проникли в собор мы.

 В чудовищной бездне царила ночь,
 И холод и мгла, как в могиле,
 И, только сгущая бездонную тьму,
 Лампады робко светили.

 Я медленно брел вдоль огромных подпор
 В гнетущем безмолвии храма
 И слышал только мерный шаг,
 За мною звучавший упрямо.

 Но вот открылась в блеске свечей,
 В убранстве благоговейном,
 Вся в золоте и в драгоценных камнях
 Капелла трех королей нам.

 О, чудо! Три святых короля,
 Чей смертный сон так долог,
 Теперь на саркофагах верхом
 Сидели, откинув полог.

 Роскошный и фантастичный убор
 Одел гнилые суставы,
 Прикрыты коронами черепа,
 В иссохших руках -- державы.

 Как остовы кукол, тряслись костяки,
 Покрытые древней пылью.
 Сквозь благовонный фимиам
 Разило смрадной гнилью.

 Один из них тотчас задвигал ртом
 И начал без промедленья
 Выкладывать, почему от меня
 Он требует уваженья.

 Во-первых, потому, что он мертв,
 Во-вторых, он монарх державный,
 И, в-третьих, он святой.
 Но меня Не тронул сей перечень славный.

 И я ответил ему, смеясь:
 "Твое проиграно дело!
 В преданья давней старины
 Ты отошел всецело.

 Прочь! Прочь! Ваше место -- в холодной земле.
 Всему живому вы чужды,
 А эти сокровища жизнь обратит
 Себе на насущные нужды.

 Веселая конница будущих лет
 Займет помещенья собора.
 Убирайтесь! Не то вас раздавят, как вшей,
 И выметут с кучей сора!"

 Я кончил и отвернулся от них,
 И грозно блеснул из мрака
 Немого спутника грозный топор --
 Он понял все, без знака,

 Приблизился и, взмахнув топором,
 Пока я медлил у двери,
 Свалил и расколошматил в пыль
 Скелеты былых суеверий.

 И жутко, отдавшись гулом во тьме,
 Удары прогудели.
 Кровь хлынула из моей груди,
 И я вскочил с постели.