Нет ничего скучнее на этом свете, чем читать описание итальянского
путешествия -- разве только описывать такое путешествие, и автор может
сделать свой труд до некоторой степени сносным, если будет как можно меньше
говорить о самой Италии. Хотя и я в полной мере воспользовался этой уловкой,
но не могу обещать тебе, любезный читатель, что в последующих главах будет
много интересного. Если ты начнешь томиться, читая скучную историю, которая
окажется там, то утешься тем, что мне пришлось даже написать эту историю.
Советую тебе время от времени пропускать несколько страниц, и ты скорее
дойдешь до конца книги -- ах, если бы и я мог поступить так! Не думай
только, что я шучу, Если уж высказывать свое искреннее мнение об этой книге,
то советую тебе закрыть ее теперь же и вовсе не читать дальше. В другой раз
я напишу тебе кое-что получше, и если в следующей книге, в "Городе Лукке",
мы снова встретимся с Матильдой и Франческой, то их милые образы больше
привлекут и позабавят тебя, чем, в настоящей главе и в последующих.
Слава богу, под моим окном весело заиграла шарманка ! Моей хмурой
голове необходимо было такое развлечение, -- тем более что мне предстоит
описать визит к его превосходительству маркизу Кристофоро ди Гумпелино. Я
поведаю эту трогательную повесть совершенно точно, дословно верно, во всей
ее неопрятнейшей чистоте.
Было уже поздно, когда я достиг квартиры маркиза. Когда я вошел в
комнату, Гиацинт стоял один и чистил золотые шпоры своего барина, который,
как я заметил сквозь полуоткрытые двери его спальни, лежал распростертый
перед мадонною и большим распятием.
Тебе надлежит знать, любезный читатель, что маркиз, человек знатный,
стал теперь добрым католиком, что он строго выполняет обряды единоспасающей
церкви и даже держит при себе, бывая в Риме, особого капеллана, по той же
причине, по которой он содержит в Англии лучших рысаков, а в Париже -- самую
красивую танцовщицу.
-- Господин Гумпель сейчас молится, -- прошептал Гиацинт с
многозначительной улыбкой и еще тише доба-
265
вил, указав на кабинет своего барина: -- Так он и проводит каждый вечер
два часа на коленях перед примадонной с младенцем Иисусом. Это великолепное
произведение искусства, и обошлось оно ему в шестьсот франческони.
-- А вы, господин Гиацинт, почему не стоите на коленях позади него? Или
вы, может статься, не сторонник католической религии?
-- Я сторонник ее и в то же время не сторонник,-- ответил Гиацинт,
задумчиво покачав головой. -- Это хорошая религия для знатного барина,
свободного по целым дням, и для знатока искусств, но эта религия -- не для
гамбургского жителя, человека, занятого своим делом, и, уж во всяком случае,
не религия для лотерейного маклера. Я должен совершенно точно записать
каждый разыгрываемый номер, и если я случайно начну думать о бум! бум! бум!
-- о каком-нибудь католическом колоколе или перед глазами повеет
католическим ладаном и я ошибусь и напишу не то число, может случиться
великая беда. Я часто говорю господину Гумпелю: "Ваше превосходительство --
богатый человек, и вы можете быть католиком сколько вам угодно, и можете
затуманивать свой рассудок ладаном совсем по-католически, и можете быть
глупым, как католический колокол, и все-таки вы будете сыты; а я человек
деловой и должен держать в порядке свои семь чувств, чтобы кое-что
заработать". Правда, господин Гумпель полагает, что это необходимо для
образования, и если я не католик, то мне и не понять картин, составляющих
принадлежность образованности,-- ни Джованни да Фесселе, ни Корретшио, ни
Карратшио, ни Карраватшио -- но я всегда думал, что ни Корретшио, ни
Карратшио, ни Карраватшио1 не помогут мне, если никто не станет
брать у меня лотерейных билетов, и я сяду тогда в лужу. Кроме того, должен
признаться вам, господин доктор, что католическая религия не доставляет мне
даже и удовольствия, и вы, как человек рассудительный, согласитесь со мною.
Я не вижу, в чем тут прелесть: это такая религия, как будто господь бог,
чего боже упаси, только что умер, и пахнет от нее ладаном, как от
погребальной процессии, да еще гудит
____________________________
1 Гиацинт перевирает имена итальянских живописцев Корреджо, Караччи,
Караваджо, Джованни да Фьезоле (Фра Беато Анджелико).
266
такая унылая похоронная музыка, что просто могут сделаться меланхколики
-- уж я вам говорю, эта религия не для гамбургского жителя.
-- Ну, а как вам нравится протестантская религия, господин Гиацинт?
-- Она, наоборот, чересчур уж разумна, господин доктор, и если бы в
протестантской церкви не было органа, то она и вовсе не была бы религией.
Между нами говоря, эта религия безвредна и чиста, как стакан воды, но и
пользы от нее никакой. Я попробовал ее, и эта проба обошлась мне в четыре
марки четырнадцать шиллингов.
-- Как так, любезный господин Гиацинт?
-- Видите ли, господин доктор, я подумал: это очень просвещенная
религия, и ей не хватает мечтаний и чудес, а между тем немножечко мечтаний
должно бы быть, и должна она творить хотя бы совсем"малюсенькие чудеса, если
желает выдавать себя за порядочную религию. Но кто же тут будет творить
чудеса? -- подумал я, когда осматривал однажды в Гамбурге протестантскую
церковь, из числа самых голых, где нет ничего, кроме коричневых скамеек и
белых стен, а на стене висит только черная дощечка с полудюжиной белых цифр.
Ты несправедлив к этой религии, -- подумал я опять, -- может быть, эти цифры
могут совершить чудо не хуже, чем образ божией матери или кость ее мужа,
святого Иосифа, и, чтобы проникнуть в самую сущность, я отправился в Альтону
и поставил в алътонской лотерее на эти именно числа -- на амбу поставил
восемь шиллингов, на терну -- шесть, на кватерну -- четыре и на квинтерну --
два шиллинга. Но, честью моей уверяю вас, не вышло ни одного протестантского
номера. Теперь-то я знал, что мне думать: теперь, подумал я, не нужно мне
религии, которая ничего не может, у которой не выходит даже амба, -- неужели
же я буду дураком и вверю этой религии, на которой я потерял уже четыре
марки и четырнадцать шиллингов, еще и все свое блаженство?
-- Старая еврейская религия представляется вам, конечно, более
целесообразной, любезный?
-- Господин доктор, отстаньте от меня со старой еврейской религией, ее
я не пожелал бы и злейшему своему врагу. От нее никакого проку -- один лишь
стыд и срам. Я вам говорю, это не религия вовсе, это несчастье. Я избегаю
всего, что может мне о ней напо-
267
мнить, и так как Гирш -- еврейское слово и по-немецки будет Гиацинт, то
я даже отделался от прежнего Гирша и подписываюсь теперь: "Гиацинт,
коллектор, оператор и таксатор". Кроме того, здесь еще и та выгода, что на
моей печати стоит уже буква Г. и мне незачем заказывать новую. Уверяю вас,
на этом свете много зависит от того, как тебя зовут, имя много значит. Когда
я подписываюсь: "Гиацинт, коллектор, оператор и таксатор" -- то это звучит
совсем иначе, чем если бы я написал просто "Гирш", и уж тогда со мной нельзя
обращаться как с обыкновенным проходимцем.
-- Любезный господин Гиацинт! Кто бы стал с вами так обращаться! Вы,
по-видимому, так много сделали для свого образования, что в вас сразу же
признаешь образованного человека, прежде даже, чем вы откроете рот, чтобы
заговорить.
-- Вы, правы, господин доктор, я зашел в образованности так далеко, как
какая-нибудь великанша. Я, право, не знаю, когда вернусь в Гамбург, с кем
мне там водить знакомство; а что касается религии, то я знаю, что мне
делать. Пока что, впрочем, я могу удовольствоваться новой еврейской
синагогой; я имею в виду чистейшее мозаическое богослужение с правильным
орфографическим немецким пением и трогательными проповедями и с кое-какими
мечтаньицами, которые, безусловно, необходимы для всякой религии. Накажи
меня бог, мне не нужно сейчас лучшей религии, и она заслуживает того, чтобы
ее поддерживали. Я буду делать свое дело, и когда вернусь в Гамбург, то по
субботам, если не будет розыгрыша, всегда буду ходить в новую синагогу.
Находятся, к несчастью, люди, которые распространяют дурную славу об этом
новом еврейском богослужении и утверждают, что оно дает, с позволенья
сказать, повод к расколу, но могу уверить вас, это -- хорошая, чистая
религия, слишком еще хорошая для простого человека, для которого старая
еврейская религия, может быть, все еще очень полезна. Простому человеку
нужна для счастливого самочувствия какая-нибудь глупость, и он счастлив со
своей глупостью. Этакий старый еврей с длинной бородой и в разорванном
сюртуке, хоть он не умеет сказать двух слов орфографически правильно и даже
слегка паршив, внутренне, может быть, более счастлив, чем я со всею моей
образованностью. Вот в Гамбурге на Булочной
268
улице, на задворках, живет человек по имени Моисей Люмп; называют его
также Моисей Люмпхен;1 он целую неделю бегает по городу, в дождь и ветер, с
узелком на спине, чтобы заработать свои две-три марки, и когда в пятницу
вечером он возвращается домой, то его ждет зажженная лампа с семью
светильниками и стол, накрытый белой скатертью, и он сбрасывает свой узелок
и свои заботы, и садится за стол со своей кривой женой и еще более кривой
дочерью, и ест вместе с ними рыбу, сваренную в приятном белом чесночном
соусе, распевает при этом великолепные псалмы царя Давида, радуется от всего
сердца исходу детей израилевых из Египта, радуется также тому, что все
злодеи, причинявшие им зло, в конце концов перемерли, что нет в живых ни
царя-фараона, ни Навуходоносора, ни Амана, ни Антиоха, ни Тита, ни других им
подобных, а вот он -- Люмпхен -- жив и ест рыбу в обществе жены и дочери. И
я скажу вам, господин доктор, рыба -- деликатес, и сам он счастлив, ему не
приходится мучить себя образованностью, он сидит, довольный своей религией и
своим зеленым халатом, как Диоген в своей бочке; он с удовольствием смотрит
на свои свечи, которых даже и не оправляет сам... И я говорю вам, если свечи
горят немножко тускло и нет вблизи женщины для субботних услуг, которая их
оправляет, и если бы вошел в это время Ротшильд Великий со всеми своими
маклерами, дисконтерами, экспедиторами и начальниками контор, при помощи
которых он завоевал мир, и сказал бы: "Моисей Люмп, проси у меня милости,
все, что ты пожелаешь, будет исполнено",-- я убежден, господин доктор, что
Моисей Люмп спокойно ответил бы: "Оправь свечи!" -- и Ротшильд Великий
сказал бы с изумлением: "Не будь я Ротшильдом, я хотел бы быть таким
Люмпхеном".
Пока Гиацинт развивал таким образом, эпически растекаясь, по
обыкновению, свои взгляды, маркиз поднялся со своих молитвенных подушек и
подошел к нам, все еще бормоча в нос "Отче наш". Гиацинт задернул зеленым
занавесом образ мадонны, висевшей над аналоем, потушил две восковые свечи,
горевшие перед ним, снял медное распятие, вернулся к нам, держа его в руках,
_____________________________________________
1 Люмпхен -- уменьшительное от Люмп (Lump) -- негодяй, бездельник
(нем.).
269
и стал чистить его той же тряпкой и так же добросовестно поплевывая,
как только что чистил шпоры своего барина. Этот последний словно растаял от
жары и умиления; вместо сюртука на нем было просторное голубое шелковое
домино с серебряной бахромой, а нос его блестел томно, как влюбленный
луидор.
-- Иисусе! -- вздохнул он, опустившись на подушки дивана. -- Не
находите ли вы, доктор, что сегодня вечером у меня чрезвычайно мечтательный
вид? Я очень взволнован, дух мой как бы отрешился от всего, я постигаю
высший мир,--
И небеса очам открыты,
И полнится блаженством грудь.
-- Господин Румпель, вам следует принять внутрь...--прервал Гиацинт эту
патетическую декламацию,-- кровь у вас во внутренностях опять замутилась, я
знаю, чего вам нужно...
-- Ты не знаешь, -- вздохнул барин.
-- Говорю вам, знаю,-- возразил слуга и покачал своим
добродушно-участливым личиком,-- я вас знаю всего насквозь, я знаю, вы
полная противоположность мне. Когда вам хочется пить, мне хочется есть,
когда я хочу пить, вы хотите есть. Вы слишком полновесны, я слишком худощав;
у вас много воображения, а у меня зато больше деловой сметки; я практик, а
вы диарретик; - короче говоря, вы мой антиподекс1.
-- Ах, Юлия,-- вздохнул Гумпелино,-- если бы я был желтой лайковой
перчаткой на твоей руке и мог бы целовать тебе щечку! Вы видели
когда-нибудь, господин доктор, Крелингер в "Ромео и Джульетте"?
-- Видел, и до сих пор испытываю душевный восторг...
-- В таком случае, -- воскликнул маркиз с воодушевлением, и огонь
засверкал в его глазах и озарил его нос, -- в таком случае вы поймете меня!
В таком случае вам понятно будет, если я скажу: я люблю! Я хочу вполне
открыться перед вами. Гиацинт, выйди!
-- Мне незачем выходить, -- отвечал недовольно Гиацинт, -- вам нечего
передо мной стесняться, я тоже знаю, что такое любовь, и знаю...
________________________________
1 Гиацинт вместо -- "теоретик" здесь говорит -- "диарретик"; а вместо
"антипод" -- "антиподекс" ("диарретик" -- больной поносом; "подекс" --
задняя часть).
270
-- Ты не знаешь! -- воскликнул Гумпелино.
-- В доказательство того, что я знаю, господин маркиз, мне достаточно
назвать имя Юлии Максфилд. Успокойтесь, и вас тоже любят, но от этого мало
толку. Зять вашей возлюбленной не спускает с нее глаз и сторожит ее, как
брильянт, днем и ночью.
-- О, я несчастный! --сокрушался Гумпелино.--Я люблю, и меня любят, мы
тайком пожимаем друг другу руки, мы встречаемся ногами под столом, делаем
знаки друг другу глазами, а случай все не представляется! Как часто стою я
при свете луны на балконе и воображаю, что сам я -- Юлия, и мой Ромео или
мой Гумпелино назначил мне rendezvous1, и я декламирую, совсем
как Крелингер:
Приди, о ночь!
И с нею, светлый, день,
Примчись на крыльях ночи, Гумпелино,
Как чистый снег на ворона спине,
Приди, о ночь волшебная!
С тобою Придет Ромео или Гумпелино!
Но -- увы! -- лорд Максфилд непрестанно сторожит нас, и мы умираем от
страсти. Я не доживу до того дня, когда настанет ночь и когда "цвет юности
чистейшей залогом станет жертвенной любви"! Ах, такая ночь приятнее, чем
главный выигрыш в гамбургской лотерее!
-- Что за фантазия! -- воскликнул Гиацинт. -- Главный выигрыш -- сто
тысяч марок!
-- Да, приятнее, чем главный выигрыш,-- продолжал Гумпелино, -- одна
такая ночь, и -- ах! -- она не раз уже обещала мне такую ночь, при первом
удобном случае, и я уже представлял себе, как наутро она будет
декламировать, совсем точно Крелингер:
Уходишь ты? Ведь день еще далек.
То соловья, не жаворонка трели
До слуха донеслися твоего.
Он на гранатном дереве поет.
Поверь, любимый, это -- соловей.
-- Главный выигрыш за одну-единственную ночь! -многократно повторял
между тем Гиацинт, не будучи в состоянии успокоиться. -- Я высокого мнения о
вашей образованности, господин маркиз, но я никогда бы не
_________________
1 Свидание (фр.).
271
подумал, что вы так далеко зайдете в своих фантазиях. Любовь -- дороже,
чем главный выигрыш! Право, господин маркиз, с тех пор как я имею дело с
вами в качестве вашего слуги, я немало приобрел образованности, но знаю
наверняка, что не дал бы за любовь и одной восьмушечки главного выигрыша!
Боже упаси меня от этого! Если даже отсчитать пятьсот марок налогу, то
все-таки остается еще двенадцать тысяч марок! Любовь! Если сосчитать,
сколько мне стоила любовь, то выйдет всего-навсего двенадцать марок и
тринадцать шиллингов. Любовь! Я часто был счастлив в любви и даром, мне она
ничего не стоила; лишь иногда я, par complaisance1, срезал мозоли
моей возлюбленной. Истинную, полную чувства, страстную привязанность я
испытал один-единственный раз: это была толстая Гудель с Грязного Вала. Она
играла при моем посредстве в лотерее, и когда я являлся к ней, чтобы
возобновить билет, она каждый раз всовывала мне в руку кусок пирога, кусок
очень хорошего пирога, а иногда она давала мне и немножко варенья, с
рюмочкой ликеру, а когда я как-то раз пожаловался ей, что страдаю
меланхолией, она дала мне рецепт порошков, которые принимает ее собственный
муж. Я до сих пор принимаю эти порошки, они всегда действуют -других
последствий наша любовь не имела. Я полагаю, господин маркиз, вам следовало
бы попробовать такой порошок. Первое, что я сделал, приехав в Италию, --
пошел в аптеку в Милане и заказал порошки, и они постоянно со мной.
Погодите, я поищу их, а поищу, так и найду, а найду, так вы, ваше
превосходительство, должны их принять.