Генрих Гейне. (7)

ГЛАВА XV


 Крючась, корчась безобразно,
 Неприступных скал громады
 Взглядом чудищ допотопных
 На меня глядят свирепо.

 В небесах седые тучи,
 Двойники утесов мрачных,
 Буйно мчатся, повторяя
 Формы каменных чудовищ.

 Водопад вдали бушует,
 В темных елях воет ветер;
 Этот гул -- неумолимый,
 Роковой, как безнадежность.

 Страшно в дебрях запустелых!
 Вкруг вершин угрюмых сосен
 Кружат галки черной тучей,
 То садятся, то взлетают.

 Вслед за мной идет Ласкаро,
 Бледен, хмур, и, верно, сам я
 Схож с безумьем, за которым
 Скорбный спутник, смерть, шагает.

 Что за дикая пустыня!
 Иль на ней лежит проклятье?
 Кажется, я вижу кровь
 На корнях той чахлой ели.

 Вон стоит под ней лачуга,
 От стыда зарылась в землю,
 И соломенная крыша
 Робко молит подаянья.

 В хижине живут каготы,
 Полувымершее племя,
 Чья растоптанная жизнь
 В непроглядной тьме влачится.

 Баск таит в душе поныне
 Отвращение к каготу,--
 Это мрачный пережиток
 Черной эры фанатизма.

 Видел я собор в Баньере.
 Там решетчатая дверца,
 Как сказал мне старый кистер -
 Вход отдельный для каготов.

 Им законом запрещалось
 Проходить в другие двери.
 Сторонясь людей, украдкой
 В божий дом входил кагот.

 Там на низенькой скамейке
 Мог он сесть и помолиться,
 Одинок, как прокаженный,
 Всею паствою отвержен.

 Но святой веселый факел
 Просвещенья светит ясно,
 Разгоняет ярким блеском
 Черный мрак средневековья.

 Не хотел войти Ласкаро
 Вслед за мною в дом кагота;
 Я вошел один и брату
 Подал руку дружелюбно.

 И поцеловал младенца,
 Что сосал, вцепившись жадно,
 Грудь каготки,-- был похож он
 На больного паучонка.

ГЛАВА XVI


 Если ты глядишь на горы
 Издали -- они сияют,
 Щедрым солнцем разодеты
 В золото и в гордый пурпур.

 Но вблизи наряд их меркнет,--
 Так всегда бывает в мире:
 Блеск величия земного
 Только световой эффект.

 Смотришь, золото и пурпур,--
 Ах, ведь это снег тщеславный!
 Тот тщеславный снег, что жалко
 В одиночестве томится.

 Вдруг я слышу, надо мною
 Скрипнул снег, и застонал он,
 О своей о белой грусти
 Плачась ветру ледяному.

 "О, как медленно, -- вздохнул он,
 Тянутся часы в пустыне!
 Каждый час тут бесконечен,
 Как замерзнувшая вечность.

 О, я белый снег! О, если б
 Не на мерзлой горной круче,
 А в долине я лежал бы,
 В расцветающей долине!

 Я б ручьем тогда растаял,
 И в моей волне прозрачной
 Умывались бы, плескались
 Деревенские красотки.

 И, быть может, я б до моря
 Докатился, стал бы перлом,
 И, быть может, украшал бы
 Королевскую корону".

 Все прослушав, так сказал я:
 "Милый снег, я сомневаюсь,
 Чтоб такой блестящий жребий
 Ожидал тебя в долине.

 Но утешься: лишь немногим
 Выйти в жемчуг удается.
 Ты бы мог попасть и в лужу,
 Стать обычной вязкой грязью".

 И пока я в этом стиле
 Говорил с печальным снегом,
 Грянул выстрел -- и на землю
 Камнем пал убитый коршун.

 То охотничьей забавой
 Позабавился Ласкаро,
 Ствол его ружья дымился,
 Но безжизненно глядел он.

 Молча вырвал он перо
 Из хвоста могучей птицы,
 Насадил его на шляпу
 И пошел угрюмо дальше.

 Я смотрел в невольном страхе,
 Как, черна и непомерна,
 Тень его с пером огромным
 Быстро двигалась по снегу.


ГЛАВА XVII


 Точно улица -- долина,
 Имя ей -- Ущелье Духов.
 По бокам до неба встали
 Стены сумрачных утесов.

 Там, с неимоверной кручи,
 Словно страж, глядит в долину
 Дом У раки. К старой ведьме
 Я пошел с Ласкаро вместе.

 Языком волшебных знаков
 Он держал совет с мамашей:
 Как верней загнать в ловушку
 И убить нам Атта Тролля,

 Ибо след его нашли мы!
 Атта Тролль, от нашей пули
 Ты теперь не увернешься,
 Сочтены твои часы!

 Вправду ль старая Урака --
 Выдающаяся ведьма,
 Как с почтением и страхом
 Молвят люди в Пиренеях,--

 Я решать не собираюсь,
 Лишь скажу, что вид у ведьмы
 Подозрительный, что мерзко
 Красные глаза слезятся,

 Взгляд пронзительный и злой.
 Говорят, от взгляда ведьмы
 У коров в окрестных селах
 Пропадало молоко.

 Уверяют, свиньи дохли
 И быки околевали,
 Если ведьма прикасалась
 К ним своей рукой костлявой.

 За такие преступленья
 Уж не раз ее водили
 К мировому. Но судья здесь
 Закоснелый вольтерьянец,

 Легкомысленный безбожник
 И поборник новых взглядов.
 Всех истцов гоня нещадно,
 Этот скептик лишь глумился.

 Для властей, официально,
 Занимается Урака
 Честным ремеслом -- продажей
 Горных трав и чучел птичьих.

 Сплошь полна была лачуга
 Разных зелий. Душный запах
 Шел от дольника, дурмана,
 Белены и мандрагоры.

 Был подбор великолепный
 Разных коршунов на стенах:
 Крылья хищно распростерты,
 Клювы мощны и горбаты.

 Видно, душный запах зелий
 Так мне в голову ударил,
 Что при виде этих чучел
 Стало странно мне и страшно.

 Может быть, в несчастных птицах,
 Выпотрошенных колдуньей,
 Силой магии томятся
 Заколдованные люди?

 Взгляд их, скорбный и недвижный,
 Полон горьким нетерпеньем,
 Иногда они на ведьму
 В тихом ужасе косятся.

 Та на корточках, пригнувшись,
 У огня сидит с Ласкаро
 И свинец бесовский плавит,
 Заговаривает пули.

 Отливает пулю смерти,
 Пулю в сердце Атта Тролля.
 На ее лице багровый
 Отблеск пламени трепещет.

 И беззвучно шевелятся
 Бледные сухие губы.
 Не заклятьем ли волшебным
 Освящает ведьма пули?

 То мигнет, то подхихикнет
 Сыну. Но еще недвижней
 И еще мрачней Ласкаро,
 Молчаливый, точно смерть.

 Одурманенный кошмаром,
 Встал я и пошел к окошку,
 Чтоб вдохнуть прохладный воздух,
 И взглянул я вниз, в ущелье.

 И увиденное мною
 Между полночью и часом
 Я правдиво и красиво
 Опишу в ближайших главах.

ГЛАВА XVIII


 Это было в полнолунье
 В ночь святого Иоанна,
 В час, когда своим ущельем
 Духи мчатся на охоту.

 Из окна Ураки старой,
 Из гнезда коварной ведьмы
 Наблюдать я мог отлично
 Скачку призраков полночных.

 Как в театре, в лучших креслах,
 Мог следить я за спектаклем,
 Видел ясно, как ликует
 Смерть, восставшая из гроба.

 Свист бичей, и рев, и крики,
 Лай собак и ржанье коней,
 Гул рогов, и звонкий хохот,
 И веселый отклик эха.

 Вслед за крупной красной дичью,
 Убегавшей от погони,
 Вслед за стадом серн и вепрей
 Мчалась алчущая свора.

 А за нею звероловы
 Разных стран, эпох и наций:
 Так, с Нимродом Ассирийским
 Рядом несся Карл Десятый.

 На конях они промчались,
 А за ними пешим ходом
 Поспевали копьеносцы,
 Слуги с факелами, челядь.

 Не один охотник дикий
 Мне знакомым показался.
 Рыцарь в золотых доспехах
 Не был ли король Артур?

 Или тот храбрец в зеленой
 Переливчатой кольчуге,
 Схож с огромною лягушкой,--
 Не был ли Ожье Датчанин?

 Были там герои мысли
 И поэты -- был наш Вольфганг.
 Я узнал его по блеску
 Жизнерадостного взора.

 Проклят темным Генгстенбергом,
 Он в гробу лежать не может
 И с язычниками снова
 Правит буйный праздник жизни.

 По приветливой улыбке
 Мною узнан был и Вильям,
 Тот, на ком лежит проклятье
 Пуритан, -- и этот грешник

 Осужден с воздушным сонмом
 На коне скакать ночами.
 А вдогонку трясся кто-то
 На осле, -- святое небо! --

 В колпаке ночном, в халате,
 С богомольно-постной миной,
 Благочестие во взорах --
 Это старый друг Франц Горн!

 Лишь за то, что бедный малый
 Комментировал Шекспира,
 Должен он и мертвый мчаться
 Вслед за ним в глухую полночь.

 Тихий Франц! Он должен мчаться,
 Тот, кто шаг ступить боялся,
 Кто отважно подвизался
 Только в сплетнях да в молитвах.

 Старых дев, что услаждали
 Мир его души смиренной,
 Не повергнет ли в смятенье
 Весть о том, что Франц -- охотник!

 Вот, пустив коня галопом,
 Смотрит вниз великий Вильям
 И смеется над испугом
 Комментатора-бедняги.

 Бледный, к обмороку близкий,
 За седло держась от страха,
 Он и мертвый, как при жизни,
 Верно следует поэту.

 В небывалой кавалькаде
 Я и дам немало видел,
 Видел нимф, красавиц юных,
 Буйно мчавшихся верхом.

 Все мифологично голы,--
 Только волосы густые,
 Золотым плащом спадая,
 Наготу их прикрывали.

 Гордо выпрямившись в седлах,
 Глядя смело и надменно,
 Все в венках из винограда,
 Девы тирсами махали.

 Дальше, сидя в дамских седлах,
 Мчались рыцарские дамы,
 В платьях, наглухо закрытых,
 С соколами на руках.

 Вслед за ними пародийно,
 На одрах, на тощих клячах,
 Ехал сброд из разных женщин,
 Балаганно расфранченных.

 Лица были очень милы,
 Но, клянусь, довольно наглы,--
 Похотливо зазывали
 Разрумяненные щеки.

 О, как все здесь ликовало --
 Вой рогов и звонкий хохот,
 Свист бичей, и рев, и крики,
 Лай собак, и ржанье коней!