Меня не тянет в рай небесный,--
Нежнейший херувим в раю
Сравнится ль с женщиной прелестной,
Заменит ли жену мою?
Мне без нее не надо рая!
А сесть на тучку в вышине
И плыть, молитвы распевая,--
Ей-ей, занятье не по мне!
На небе -- благодать, но все же
Не забирай меня с земли,
Прибавь мне только денег, боже,
Да от недуга исцели!
Греховна суета мирская,
Но к ней уж притерпелся я,
По мостовым земли шагая
Дорогой скорбной бытия.
Я огражден от черни вздорной,
Гулять и трудно мне и лень.
Люблю, халат надев просторный,
Сидеть с женою целый день.
И счастья не прошу другого,
Как этот блеск лукавых глаз,
И смех, и ласковое слово,--
Не огорчай разлукой нас!
Забыть болезни, не нуждаться --
О боже, только и всего!
И долго жизнью наслаждаться
С моей женой in statu quo 1.
------------------
1 В том же положении (лат.),
Вспорхнет и опустится снова
На волны ручья лесного,
Над гладью, сверкающей, как бирюза,
Танцует волшебница стрекоза!
И славит жуков восхищенный хор
Накидку ее -- синеватый флер,
Корсаж в эмалевой пленке
И стан удивительно тонкий.
Наивных жуков восхищенный хор,
Вконец поглупевший с недавних пор,
Жужжит стрекозе о любви своей,
Суля и Брабант, и Голландию ей.
Смеется плутовка жукам в ответ:
"Брабант и Голландия -- что за бред!
Уж вы, женишки, не взыщите,--
Огня для меня поищите!
Кухарка родит лишь в среду,
А я жду гостей к обеду,
Очаг не горит со вчерашнего дня,--
Добудьте же мне скорее огня!"
Поверив предательской этой лжи,
За искрой для стройной своей госпожи
Влюбленные ринулись в сумрак ночной
И вскоре оставили лес родной.
В беседке, на самой окраине парка,
Свеча полыхала призывно и ярко;
Бедняг ослепил любовный угар --
Стремглав они бросились в самый жар.
Треща поглотило жгучее пламя
Жуков с влюбленными их сердцами;
Одни здесь погибель свою обрели,
Другие лишь крылья не сберегли.
О, горе жуку, чьи крылья в огне
Дотла сожжены! В чужой стороне,
Один, вдали от родных и близких,
Он ползать должен средь гадов склизких.
"А это, -- плачется он отныне,--
Тягчайшее бедствие на чужбине.
Скажите, чего еще ждать от жизни,
Когда вокруг лишь клопы да слизни?
И ты, по одной с ними ползая грязи,
Давно стал своим в глазах этой мрачи.
О том же, бредя за Вергилием вслед,
Скорбел еще Данте, изгнанник-поэт!
Ах, как был я счастлив на родине милой,
Когда, беззаботный и легкокрылый,
Плескался в эфирных волнах,
Слетал отдохнуть на подсолнух.
Из чашечек роз нектар я пил
И в обществе высшем принят был,
Знавал мотылька из богатой семьи,
И пела цикада мне песни свои.
А ныне крылья мои сожжены,
И мне не видать родной стороны,
Я -- жалкий червь, я -- гад ползучий,
Я гибну в этой навозной куче.
И надо ж было поверить мне
Пустопорожней той трескотне,
Попасться -- да как! -- на уловки
Кокетливой, лживой чертовки!"
На смертном ложе плоть была,
А бедная душа плыла
Вне суеты мирской, убогой --
Уже небесною дорогой.
Там, постучав в ворота рая,
Душа воскликнула, вздыхая:
"Открой, о Петр, ключарь святой!
Я так устала от жизни той...
Понежиться хотелось мне бы
На шслковУх подушках неба,
Сыграть бы с ангелами в прятки,
Вкусить покой блаженно-сладкий!"
Вот, шлепая туфлями и ворча,
Ключами на ходу бренча,
Кто-то идет -- и в глазок ворот
Сам Петр глядит, седобород.
Ворчит он: "Сброд повадился всякий --
Бродячие псы, цыгане, поляки,
А ты открывай им, ворам, эфиопам!
Приходят врозь, приходят скопом,
И каждый выложит сотни причин,--
Пусти его в рай, дай ангельский чин...
Пошли, пошли! Не для вашей шайки,
Мошенники, висельники, попрошайки,
Построены эти хоромы господни,--
Вас дьявол ждет у себя в преисподней!
Проваливайте поживее! Слыхали?
Вам место в чертовом пекле, в подвале!.."
Брюзжал старик, но сердитый тон
Ему не давался. В конце концов он
К душе обратился вполне сердечно:
"Душа, бедняжка, ты-то, конечно,
Не пара какому-нибудь шалопаю...
Ну, ну! Я просьбе твоей уступаю:
Сегодня день рожденья мой,
И -- пользуйся моей добротой.
Откуда ты родом? Город? Страна?
Затем ты мне сказать должна,
Была ли ты в браке: часто бывает,
Что брачная пытка грехи искупает:
Женатых не жарят в адских безднах,
Не держат подолгу у врат небесных".
Душа отвечала: "Из прусской столицы
Из города я Берлина. Струится
Там Шпрее-речонка, -- обычно летом
Она писсуаром служит кадетам.
Так плавно течет она в дождь, эта речка!..
Берлин вообще недурное местечко!
Там числилась я приват-доцентом,
Курс философии читала студентам,--
И там на одной институтке женилась,
Что вовсе не по-институтски бранилась,
Когда не бывало и крошки в дому.
Оттого и скончалась я и мертва потому".
Воскликнул Петр: "Беда! Беда!
Занятие это -- ерунда!
Что? Философия? Кому
Она нужна, я не пойму!
И недоходна ведь и скучна,
К тому же ересей полна;
С ней лишь сомневаешься да голодаешь
И к черту в конце концов попадаешь.
Наплакалась, верно, и твоя Ксантупа
Немало по поводу постного супа,
В котором -- признайся -- хоть разок
Попался ли ей золотой глазок?
Ну, успокойся. Хотя, ей-богу,
.-Мне и предписано очень строго
Всех, причастных так иль иначе
К философии, тем паче --
Еще к немецкой, безбожной вашей,
С позором гнать отсюда взашей,--
Но ты попала на торжество,
На день рожденья моего,
Как я сказал. И не хочется что-то
Тебя прогонять, -- сейчас ворота
Тебе отопру...
Живей -- ступай!...
Теперь, счастливица, гуляй
С утра до вечера по чудесным
Алмазным мостовым небесным,
Фланируй себе, мечтай, наслаждайся,
Но только -- помни: не занимайся
Тут философией, -- хуже огня!
Скомпрометируешь страшно меня.
Чу! Ангелы ноют. На лике
Изобрази восторг великий.
А если услышишь архангела пенье,
То вся превратись в благоговенье.
Скажи: "От такого сопрано -- с ума
Сошла бы и Малибран сама!"
А если поет херувим, серафим,
То поусердней хлопай им,
Сравнивай их с синьором Рубини,
И с Марио, и с Тамбурини.
Не забудь величать их "eccelence"',
Не преминь преклонить коленце.
Попробуйте, в душу певцу залезьте,--
Он и на небе чувствителен к лести!
Впрочем, и сам дирижер вселенной
Любит внимать, говоря откровенно,
Как хвалят его, господа бога,
Как славословят его премного
И как звенит псалом ему
В густейшем ладанном дыму.
Не забывай меня. А надоест
Тебе вся роскошь небесных мест,--
Прошу ко мне -- сыграем в карты,
В любые игры, вплоть до азартных:
В "ландскнехта", в "фараона"... Ну,
И выпьем... Только, entre nous 2,
Запомни: если мимоходом
Бог тебя спросит, откуда ты родом,
И не Берлина ли ты уроженка,
Скажи лучше -- мюнхенка или венка".
----------------------
1 Ваши сиятельства (ит.).
2 Между нами (фр.).
Ты плачешь, смотришь на меня,
Скорбишь, что так несчастен я.
Не знаешь ты в тоске немой,
Что плачешь о себе самой.
Томило ли тебя в тиши
Сомненье смутное души,
В твои прокрадываясь сны,
Что мы друг другу суждены?
Нас вместе счастье ожидало,
На скорбь разлука осуждала.
В скрижали вписано судьбою,
Чтоб сочетались мы с тобою...
Леней бы ты себя сознала,
Когда б на грудь ко мне припала;
Тебя б из косности растенья
Возвел на высшую ступень я,
Чтоб ты, ответив поцелую,
В нем душу обрела живую.
Загадки решены навек.
В часах иссяк песчинок бег.
Не плачь -- судьба предрешена;
Уйду, увянешь ты одна.
Увянешь ты, не став цветком,
Угаснешь, не пылав огнем,
Умрешь, тебя охватит мгла,
Хоть ты и прежде не жила.
Теперь я знаю: всех дороже
Была ты мне. Как горько, боже,
Когда в минуту узнаванья
Час ударяет расставанья,
Когда, встречаясь на пути,
Должны мы в тот же миг "прости"
Сказать навек! Свиданья нет
Нам в высях, где небесный свет.
Краса твоя навек увянет;
Она пройдет, ее не станет.
Судьба иная у поэта:
Он не вполне умрет для света,
Не ведая уничтоженья,
Живет в стране воображенья;
То -- Авалун, мир фей чудесный.
Прощай навеки, труп прелестный!
Они были брат с сестрою.
Богатым был брат, бедной -- сестра.
Сестра богачу сказала:
"Дай хлеба кусочек мне!"
Богатый ответил бедной:
"Оставь в покое меня!
Членов высокой палаты
Я позвал на обед.
Один любит суп черепаший,
Другому мил ананас,
А третий ест фазанов
И трюфли а lа Перигор.
Четвертый камбалу любит,
А пятому семга нужна,
Шестому -- и то и это,
А больше всего -- вино".
И бедная, бедная снова
Голодной пошла домой,
Легла на тюфяк из соломы
И, вздохнув, умерла.
Никто не уйдет от смерти,
Она поразит косой
Богатого брата так же,
Как и его сестру.
И как только брат богатый
Почувствовал смертный час,
Нотариуса позвал он
Духовную написать.
Значительные поместья
Он церкви завещал
И школам и музею --
Очень редких зверей.
Но самой большою суммой
Он обеспечил все ж
Союз миссионеров
С приютом глухонемых.
Собору святого Стефана
Он колокол подарил,--
Из лучшего сделан металла,
Он центнеров весил пятьсот.
Колокол этот огромный
И ночью звонит и днем,
О славе того вещая,
Кого не забудет мир.
Гласит язык его медный,
Как много тот сделал добра
Людям разных религий
И городу, где он жил.
О благодетель великий,
Как и при жизни твоей,
О каждом твоем деянье
Колокол говорит!
Свершали обряд погребенья,
"Во всем были роскошь и блеск,
И люди вокруг дивились
Пышности похорон.
На черном катафалке,
Похожем на балдахин,
Украшен перьями страуса,
Высоко покоился гроб.
Блестел он серебряной бляхой,
Шитьем из серебра --
Все это на черном фоне
Было эффектно весьма.
Везли умершего кони,
И были попоны на них,
Как траурные одежды,
Спадавшие до копыт.
И тесной толпою слуги
В черных ливреях шли,
Держа платки носовые
У покрасневших глаз.
Почтеннейшие горожане
Здесь были. За ними вслед
Черных карет парадных
Длинный тянулся хвост.
В процессии похоронной,
За гробом, конечно, шли
Члены высокой палаты,
Но только не весь комплект.
Отсутствовал тот, кто охотно
Фазаны с трюфлями ел,--
От несваренья желудка
Он кончил бренную жизнь.