Генрих Гейне. (8)

ГЛАВА XIX


 Но в средине кавалькады
 Три красавицы летели;
 Я вовеки не забуду
 Тот трилистник красоты.

 И одну узнал я сразу:
 Лунный серп венчал ей кудри,
 Мчалась гордым изваяньем
 Величавая богиня.

 Чуть прикрытые, белели,
 Точно мрамор, грудь и бедра.
 Их лаская сладострастно,
 Лунный свет играл на теле.

 В блеске факелов как мрамор
 Бледен был и лик богини.
 Ужасала неподвижность
 Благородно-строгих черт.

 Лишь в глазах пылал, как в гор!
 Пламень сладостный и страшный,
 Полыхал, сердца ввергая
 В ослепление и в гибель.

 Как Диана изменилась --
 Та, кто псами затравила
 Актеона в исступленье
 Целомудренного гнева!

 В этом обществе галантном,
 Искупая грех старинный,
 Ныне призраком полночным
 Мчится дочь земной юдоли.

 Поздно, но и тем страшнее
 В ней проснулось сладострастье,
 И в глазах ее пылает
 Ненасытный адский пламень.

 Жаль ей, что теряла время:
 Пол мужской был встарь красивей;
 И количеством богиня
 Хочет качество восполнить.

 Рядом с ней другая мчалась,
 Но не строгостью античной --
 Кельтской прелестью дышала
 Красота ее лица.

 То была -- узнал я сразу --
 Фея Севера, Абунда:
 Та же нежная улыбка,
 Тот же смех, веселый, звонкий.

 Щеки розовы и свежи,
 Будто мастер Грез писал их;
 Рот -- сердечком, чуть открытый,
 Ослепительные зубы.

 Ветерок, ночной повеса,
 Голубой играл сорочкой.
 Плеч подобных не видал я
 Даже в лучших сновиденьях.

 Я в окно готов был прыгнуть,
 Чтоб расцеловать красотку,--
 Правда, мне пришлось бы плохо,
 Ибо я сломал бы шею.

 Ах, она б лишь рассмеялась,
 Если б в пропасть, обезумев,
 Я у ног ее свалился.
 Ах, я знаю этот смех!

 Ну, а третья, пред которой
 Трепет кровь твою наполнил,--
 Как другие две, быть может,
 И она была чертовка?

 Ангел, черт ли -- я не знаю,
 Но ведь именно у женщин
 Никогда не знаешь толком,
 Где в них ангел, где в них черт.

 Был в глазах безумных, знойных
 Весь волшебный блеск Востока,
 Был на ней убор бесценный,
 Точно в сказках Шахразады.

 Губы -- нежные гранаты,
 Нос лилейный, чуть с горбинкой.
 Тело стройно и прохладно,
 Точно пальма в жар полдневный.

 Белый конь играл под нею.
 Два высоких черных мавра
 Шли с боков, держа царице
 Золоченые поводья.

 Да, она была царица,
 Королева Иудеи,
 Та, чью страсть насытил Ирод
 Головою Иоанна.

 И за это преступленье
 Казнь она несет за гробом:
 В сонме призраков ей мчаться
 Вплоть до Страшного суда.

 И в руках она доныне
 Держит блюдо с головою
 Иоанна и безумно
 Эту голову целует.

 Ведь она его любила.
 Библия молчит об этом,
 Но хранит народ преданье
 О ее любви кровавой.

 Да и как понять иначе
 Злую прихоть этой дамы?
 Женщина -- лишь если любит,
 Снимет голову с мужчины.

 Рассердилась отчего-то,
 Вот и голову срубила,
 Но едва лишь увидала
 Эту голову на блюде --

 Помешалась и от горя
 Умерла в безумье страсти.
 (Плеоназм: безумье страсти!
 Страсть сама уже -- безумье.)

 И она, держа, как прежде,
 Блюдо с головой кровавой,
 Ночью скачет на охоту,
 Забавляясь тем, что в воздух

 Эту голову бросает,
 И, как мяч, проворно ловит,
 И смеется детским смехом
 Женски-дикому капризу.

 Мимо мчась, она глядела
 Мне в глаза и вдруг кивнула
 Так кокетливо и томно,
 Что пронзила боль мне сердце.

 Трижды, как волна колеблясь,
 Мчалась мимо кавалькада,
 Трижды, мимо пролетая,
 Мне кивал прекрасный призрак.

 И хотя давно виденье
 Отзвучало и поблекло,
 Долго мне привет царицы
 Жег взволнованное сердце.

 И потом всю ночь до света
 Я ворочался, усталый,
 На соломе (в доме ведьмы
 Не было перин пуховых).

 Все я думал: почему ты
 Так загадочно кивала?
 Почему так странно нежен
 Был твой взор, Иродиада?


ГЛАВА ХХ


 Солнце в белый мрак тумана
 Мечет стрелы золотые,
 И туман багрится кровью,
 Тая в блеске и сиянье.

 Лучезарный триумфатор,
 Яркий день восходит в небе,
 Наступив пятой на темя
 Побежденных светом гор.

 Зазвенели, засвистели
 Птицы в гнездах потаенных,
 И концертом ароматов
 Мир наполнили растенья.

 Утром, с первыми лучами,
 Мы сошли с горы в долину,
 И пока Ласкаро молча
 Изучал следы медведя,

 Я убить старался время
 Размышленьями, но скоро
 Утомлен был вихрем мыслей,
 И невольно мне взгрустнулось.

 И под ясенем зеленым,
 Где журчал ручей прозрачный,
 Лег я, грустный и усталый,
 На траву, лицом к лазури.

 И ручья волшебным плеском
 Зачарованный волшебно,
 Перестал грустить и думать
 В забытьи бездумной лени.

 Но в душе росло желанье --
 Жажда сна, безумья, смерти,
 Все мучительней сиял мне
 Образ трех ночных красавиц.

 О прекрасное виденье,
 Сон, развеянный зарею,
 О, скажи, куда ты скрылся,
 Где ты светлым днем таишься?

 Под развалинами храмов,
 Уцелевшими' в Романье,
 Днем скрывается Диана
 От дневной Христовой власти.

 Лишь во тьме, в глухую полночь,
 Выходить она дерзает,
 Чтоб развлечься травлей зверя
 В обществе подруг-язычниц.

 А прелестная Абунда
 Так боится назарейца,
 Что дневной досуг проводит
 В неприступном Авалуне.

 Этот остров затерялся
 В тихом море романтизма.
 Только конь волшебной сказки
 Долетит к нему на крыльях.

 Там забота не причалит,
 Пароход не бросит якорь,
 Не появится филистер
 С вечной трубкою в зубах.

 Сонной одури и скуки
 Не нагонит звон церковный,
 Этот феям ненавистный,
 Мрачный гул колоколов.

 Там и царствует в веселье,
 Вечной юностью сияя,
 Жизнерадостная фея,
 Светлокудрая Абунда.

 Там в прогулках и в беседах,
 Средь подсолнечников ярких,
 Дни проводит королева
 Паладинов, мир забывших.

 Да, но ты, Иродиада,
 Где же ты, скажи! Я знаю,
 Ты мертва, лежишь в могиле,
 Там, где град Ерушолаим.

 Днем -- недвижный труп -- лежишь ты!
 В величавом саркофаге.
 В полночь ты встаешь, заслышав
 Свист бичей и звонкий хохот.

 И летишь за буйным сонмом,
 За Дианой и Абундой,
 Средь охотников веселых,
 Невзлюбивших крест и муку.

 Что за общество! О, если б
 Сам я мог скакать ночами
 По лесам! С тобою рядом
 Я б летел, Иродиада!

 Ибо ты мне всех милее,
 Больше греческой богини,
 Больше феи ты мила мне,
 Ты, о мертвая еврейка!

 Я люблю тебя. Ты видишь,
 Как душа во мне трепещет!
 Будь моей, моей девчонкой,
 Мой кумир Иродиада!

 Будь моей, отдай мне сердце!
 Выкинь в мусор это блюдо
 С головой глупца кровавой,
 Лучшим блюдом насладись.

 Посмотри, я словно создан
 Для тебя! Мне горя мало --
 Проклял бог тебя, мертва ль ты,
 Это все ведь предрассудки.

 И с моим блаженством вечным
 Обстоит весьма неясно,
 И живой я или мертвый,
 Я и сам подчас не знаю.

 Лишь позволь -- и точно рыцарь,
 Точно cavalier-servente 1,
 Буду я носить твой плащ
 И терпеть твои капризы.

 По ночам с тобою рядом
 Буду мчаться в диком сонме,
 Говорить с тобой, смеяться
 Над своей безумной речью.

 Коротать с тобою буду
 Ночи долгие, но днем
 Буду, грустный, одинокий,
 Плакать на твоей могиле;

 День за днем сидеть и плакать
 Там, где прах царей великих,
 Там, где гроб моей любимой,
 Там, где град Ерушолаим.

 ---------------------
 1 Рыцарь, спутник (ит.).

 И старик, еврей бездомный,
 Проходя, вздохнет и скажет:
 "Плачет он, что храм разрушен,
 Что погиб Ерушолаим".