Лев Семенович Выготский. ПСИХОЛОГИЯ РАЗВИТИЯ ЧЕЛОВЕКА 3

sapiens;  с другой — процесс исторического развития, путем которого первобытный примитивный человек превратился в культурного.  Оба процесса —  биологического и культурного развития поведения —  представлены в филогенезе раздельно как самостоятельные и независимые линии развития, составляющие объект отдельных, самостоятельных психологических дисциплин. Все своеобразие, вся трудность проблемы развития высших психических функций ребенка заключаются в том, что обе эти линии в онтогенезе слиты, реально образуют единый, хотя и сложный процесс. Именно поэтому детская психология до сих пор не осознала своеобразия высших форм поведения, в то время как этническая психология (психология примитивных народов)  и сравнительная психология (биологическая эволюционная психология), имеющие дело с одной из двух линий филогенетического развития поведения,  давно осознали каждая свой предмет. Представителям этих наук никогда не придет на ум отождествлять оба процесса, считать развитие от примитивного человека до культурного простым продолжением развития от животного до человека или сводить культурное развитие поведения к биологическому. А между тем именно это совершается на каждом шагу в детской психологии. Поэтому мы должны обратиться к филогенезу, не знающему объединения и слияния обеих линий, для того чтобы распутать сложный узел, образовавшийся в детской психологии. Мы должны сказать, что делаем это не только в интересах более отчетливого и полного выражения основной мысли нашего очерка, но и в интересах самого исследования, более того, в интересах всего учения о развитии высших форм поведения в онтогенетическом аспекте. Выяснение основных понятий, с помощью которых 228 впервые становится возможной постановка проблемы развития высших психических функций ребенка,  постановка,  адекватная самому предмету,  должно опираться при настоящем уровне наших знаний в этом вопросе на анализ того,  как развивалась психика человека на последовательных ступенях исторического развития. Само собой разумеется, что опираться на эти данные отнюдь не значит переносить их непосредственно в учение об онтогенезе:  ни на одну минуту нельзя забывать своеобразие,  возникающее вследствие слияния двух различных линий развития в онтогенезе. Это центральный, всеопределяющий факт. Мы всегда должны иметь его в виду, даже тогда, когда оставляем его на время как будто в стороне, чтобы в филогенезе более ясно разглядеть обе линии в отдельности. На биологическом развитии —  от простейших животных до человека —  можно сейчас не останавливаться. Эволюционная идея в ее приложении к психологии достаточно усвоена и настолько вошла в общее сознание, что нуждается скорее в упоминании, чем в разъяснении. Вместе с эволюцией животных видов эволюционировало и поведение;  этого напоминания совершенно достаточно в той связи,  которая занимает нас сейчас. Мы,  правда,  многого еще не знаем из области сравнительной психологии;  многие звенья эволюционной цепи еще не известны науке, в частности наиболее близкие к человеку звенья частью вовсе исчезли,  выпали из цепи,  частью недостаточно еще изучены,  чтобы мы могли с исчерпывающей полнотой представить себе картину биологического развития поведения. Но все же в основных чертах эта картина нам понятна, а в последнее время, благодаря исследованию высшей нервной деятельности методом условных рефлексов и открытию зачатков интеллекта и употребления орудий у человекоподобных обезьян,  биологические корни поведения человека и генетические предпосылки его предстали перед нашими глазами в новом и достаточно ясном свете. Сложнее дело обстоит с другой линией в развитии поведения человека, начинающейся там,  где линия биологической эволюции прекращается, —  линией исторического или культурного развития поведения,  линией,  соответствующей всему историческому пути человечества от первобытного,  полуживотного человечества до современной нам культуры. Мы не станем касаться этого поучительнейшего для нашей проблемы вопроса сколько-нибудь подробно и полно, так как это увело бы нас слишком далеко в сторону от непосредственного предмета изучения — от ребенка, и ограничимся только некоторыми наиболее важными моментами,  характеризующими новый и для детской психологии совершенно неизвестный путь и тип развития. Достаточно общеизвестно коренное и принципиальное отличие исторического развития человечества от биолог еской ич 229 эволюции животных видов, и мы можем снова ограничиться только упоминанием, для того чтобы иметь право сделать совершенно ясный и бесспорный вывод:  насколько отлично историческое развитие человечества от биологической эволюции животных видов,  настолько же,  очевидно,  должны различаться между собой культурный и биологический типы развития поведения,  так как тот и другой процессы составляют часть более общих процессов — истории и эволюции. Итак, перед нами процесс психического развития sui generis — процесс особого рода. Основным и всеопределяющим отличием этого процесса от эволюционного надо считать то обстоятельство, что развитие высших психических функций происходит без изменения биологического типа человека, в то время как изменение биологического типа является основой эволюционного типа развития.  Как известно и как неоднократно указывалось,  эта черта составляет и общее отличие исторического развития человека.  При совершенно изменившемся типе приспособления у человека на первый план выступает развитие его искусственных органов — орудий, а не изменение органов и строения тела. Совершенно особое и исключительное значение это положение о развитии без изменения биологического типа приобретает в психологии,  ибо,  с одной стороны,  до сих пор недостаточно выяснен вопрос о том,  какова непосредственная зависимость высших форм поведения,  высших психических процессов от структуры и функций нервной системы и, следовательно, в каком объеме и, главное, в каком смысле возможно вообще изменение и развитие высших психических функций без соответствующего изменения или развития нервной системы и мозга. С другой стороны, возникает совершенно новый и для психологии до сих пор роковой вопрос: мы говорим обычно,  что у человека благодаря особенностям его приспособления (употребление орудий, трудовая деятельность) развитие искусственных органов заступает место развития естественных органов; но что заступает место органического развития нервной системы в психическом развитии,  что вообще мы имеем в виду,  когда говорим о развитии высших психических функций без изменения биологического типа? Мы знаем,  что каждый животный вид имеет свойственный ему и отличающий его тип поведения,  соответствующий его органической структуре и функциям. Мы знаем, далее, что каждый решительный шаг в биологическом развитии поведения совпадает с изменениями в структуре и функциях нервной системы.  Мы знаем,  что развитие мозга шло,  в общем,  путем надстройки новых этажей над более древними,  что,  следовательно,  древний мозг у всех низших животных устроен одинаково,  что каждая новая ступень в развитии высших психических функций возникает вместе с надстройкой нового этажа в центральной нервной 230 системе. Достаточно напомнить роль и значение коры полушарий большого мозга как органа замыкания условных рефлексов,  чтобы проиллюстрировать связь между каждой новой ступенью в развитии высших психических функций и новым этажом в развитии мозга. Это основной факт. Но примитивный человек не обнаруживает никаких существенных отличий в биологическом типе,  отличий,  за счет которых можно было бы отнести все огромное различие в поведении.  Как показывают новейшие исследования, это одинаково относится и к самому примитивному человеку из живущих сейчас племен, которому, по выражению одного из исследователей, должен быть присвоен полный титул человека,  и к доисторическому человеку более близкой к нам эпохи, о котором мы знаем, что и он не обнаруживает столь заметного соматического отличия,  которое оправдывало бы отнесение его к низшей категории человечества. И в том и в другом случае мы имеем дело, по словам того же исследователя, с полноценным человеческим типом, только более примитивным. Все исследования подтверждают это положение и показывают,  что существенных отличий в биологическом типе примитивного человека,  которые могли бы обусловить различие в поведении примитивного и культурного человека, нет. Все элементарные психические и физиологические функции —  восприятия, движения, реакции и т. д. — не обнаруживают никаких уклонений по сравнению с тем, что нам известно о тех же функциях у культурного человека.  Это столь же основной факт для психологии примитивного человека, для исторической психологии, как обратное положение — для биологической. Возникают два предположения, которые мы должны сразу же отбросить без рассмотрения, одно — как явно несостоятельное и давно отвергнутое наукой, другое — как находящееся вообще за пределами науки.  Первое состоит в том,  что дух человеческий,  как полагали сторонники ассоциативной психологии,  разрабатывавшие проблемы примитивной культуры,  во все времена всегда один и тот же,  неизменны и основные психологические законы,  законы ассоциации,  своеобразие же поведения и мышления примитивного человека объясняется исключительно бедностью и ограниченностью его опыта.  Это воззрение,  как мы сейчас сказали,  исходит из предположения,  что в процессе исторического развития человечества психические функции оставались неизменными,  что менялось только содержание психики,  содержание и сумма опыта,  но сами способы мышления,  структуры и функции психических процессов у примитивного и культурного человека тождественны. В сущности это предположение в скрытом виде продолжает существовать в тех системах детской психологии, которые не знают различия между культурным и биологическим развитием 231 поведения, т. е. почти во всей детской психологии. Для этнической психологии эта теория имеет сейчас лишь историческое значение. Две ее капитальные ошибки заключаются, во-первых, в попытке исходить из законов индивидуальной психологии  (законы ассоциации)  при объяснении исторического развития поведения и мышления (игнорирование социальной природы этого процесса)  и,  во-вторых,  в ничем не оправданной слепоте к тем глубоким изменениям высших психических функций, которые и составляют на деле содержание культурного развития поведения. Насколько не изменились в процессе исторического развития элементарные психофизиологические функции,  настолько глубокому и всестороннему изменению подверглись высшие функции  (словесное мышление, логическая память, образование понятий, произвольное внимание, воля и пр.). Второе предположение находит еще более легкий выход из положения, еще проще решает задачу. Оно просто снимает научную проблему, перенося ее решение в царство духа. Оно состоит в том, что культура,  как полагают иные исследователи первобытной культуры, в действительности состоит не из материальных фактов и явлений,  а из тех сил,  которые вызывают эти явления, —  из духовных способностей,  из совершенствующихся функций сознания. Психическое развитие без изменения биологического типа, с этой точки зрения, объясняется тем, что развивается сам по себе дух человека. Или, как выражает ту же мысль один из исследователей, историю культуры можно назвать историей человеческого духа. Мы можем без дальнейшего обсуждения расстаться с обоими предположениями,  из которых одно снимает интересующую нас проблему, просто отрицая наличие культурного развития психических функций,  другое — саму культуру и ее развитие растворяет в истории человеческого духа. Перед нами снова встает прежний вопрос:  что такое развитие высших психических функций без изменения биологического типа? Мы хотели бы в первую очередь отметить: содержание развития высших психических функций, как мы пытались определить его выше, совершенно совпадает с тем, что нам известно из психологии примитивного человека. Область развития высших психических функций,  которую мы прежде пытались определить на основании чисто негативных признаков —  пробелов и неразработанных проблем детской психологии,  сейчас вырисовывается перед нами с достаточной ясностью своих границ и очертаний. По выражению одного из самых глубоких исследователей примитивного мышления, мысль, что высшие психические функции не могут быть поняты без социологического изучения,  т.  е.  что они являются продук м то не биологического, а социального 232 развития поведения,  не нова. Но только в последние десятилетия она получила прочное фактическое обоснование в исследованиях по этнической психологии и ныне может считаться бесспорным положением нашей науки. В интересующей нас связи это означает, что развитие высших психических функций составляет одну из важнейших сторон культурного развития поведения.  Едва ли нуждается в особых доказательствах и та мысль, что вторая ветвь культурного развития, намеченная нами, именно овладение внешними средствами культурного поведения и мышления или развитие языка,  счета,  письма,  рисования и т.  п.,  также находит полное и бесспорное подтверждение в данных этнической психологии. Мы можем, таким образом, считать достаточно выясненным для предварительной ориентировки содержание понятия  «культурное развитие поведения». На этом мы могли бы прервать вынужденный экскурс в сторону других частей генетической психологии,  экскурс, отвлекший нас на время от прямой цели, и вернуться снова к онтогенезу. Но прежде следует кратко сформулировать тот вывод,  который мы могли бы,  думается нам,  с полным правом сделать из нашего экскурса.  Вывод гласит:  культура создает особые формы поведения,  она видоизменяет деятельность психических функций,  она надстраивает новые этажи в развивающейся системе поведения человека. Это основной факт,  в котором убеждает нас каждая страница психологии примитивного человека, изучающей культурно-психологическое развитие в чистом,  изолированном виде.  В процессе исторического развития общественный человек изменяет способы и приемы своего поведения, трансформирует природные задатки и функции, вырабатывает и создает новые формы поведения — специфически культурные. Мы не станем сейчас ближе определять своеобразные закономерности возникновения,  функционирования и структуры высших форм поведения. Ответ на эти вопросы мы должны найти в наших исследованиях. Сейчас мы могли бы чисто формально ответить на два вопроса, поставленные выше: говоря о культурном развитии ребенка,  мы имеем в виду процесс,  соответствующий психическому развитию,  совершавшемуся в процессе исторического развития человечества. Ответ на эти вопросы по существу мы постараемся в дальнейшем изложить языком исследования. Но a priori  нам было бы трудно отказаться от той мысли,  что своеобразная форма приспособления человека к природе,  коренным образом отличающая его от животных и делающая принципиально невозможным простое перенесение законов животной жизни  (борьба за существование)  в науку о человеческом обществе,  эта новая форма приспособления,  лежащая в основе всей исторической жизни человечества, окажется невозможной 233 без новых форм поведения,  этого основного механизма уравновешивания организма со средой. Новая форма соотношения со средой, возникшая при наличии определенных биологических предпосылок, но сама перерастающая за пределы биологии,  не могла не вызвать к жизни и принципиально иной,  качественно отличной, иначе организованной системы поведения. Заранее трудно предположить,  что общество не создает надорганических форм поведения.  Трудно ожидать,  что употребление орудий,  принципиально отличающихся от органического приспособления,  не приведет к образованию новых функций,  нового поведения.  Но это новое поведение,  возникшее в исторический период человечества, которое мы условно называем, в отличие от биологически развившихся форм, высшим поведением, должно было непременно иметь свой особый, отличный процесс развития, свои особые корни и пути. Итак,  возвратимся снова к онтогенезу.  В развитии ребенка представлены  (не повторены)  оба типа психического развития,  которые мы в изолированном виде находим в филогенезе:  биологическое и историческое, или натуральное и культурное, развитие поведения. В онтогенезе оба процесса имеют свои аналогии  (не параллели).  Это основной и центральный факт,  исходный пункт нашего исследования:  различение двух линий психического развития ребенка, соответствующих двум линиям филогенетического развития поведения.  Эта мысль,  сколько нам известно,  никак не высказана,  и тем не менее она представляется нам совершенно очевидной в свете современных данных генетической психологии,  и кажется совершенно непонятным то обстоятельство,  что она до сих пор упорно ускользала от внимания исследователей. Этим мы вовсе не хотим сказать,  что онтогенез в какой-нибудь форме или степени повторяет или воспроизводит филогенез или является его параллелью.  Мы имеем в виду нечто совершенно иное,  что только ленивой мыслью может быть сочтено за возвращение к аргументации биогенетического закона. В изложении наших исследований мы не раз в эвристических целях будем обращаться к данным филогенеза в тех случаях,  когда будем испытывать нужду в чистом и ясном определении основных исходных понятий культурного развития поведения.  В следующей главе мы подробнее разъясним значение подобных экскурсов. Сейчас достаточно сказать,  что,  говоря об аналогичности двух линий детского развития двум линиям филогенеза,  мы отнюдь не распространяем нашу аналогию на структуру и содержание того и другого процесса. Мы ограничиваем ее исключительно одним моментом:  наличием в фило-  и онтогенезе двух линий развития. Первое и коренное отступление от биогенетического закона мы вынуждены сделать уже с первого шага.  Оба процесса, пред- 234 ставленные в раздельном виде в филогенезе и связанные отношением преемственности и последовательности, представлены в слитом виде и образуют реально единый процесс в онтогенезе. В этом мы склонны видеть величайшее и самое основное своеобразие психического развития человеческого ребенка,  делающее развитие не сравнимым по структуре ни с одним подобным процессом и в корне отклоняющимся от биогенетического параллелизма.  В этом же заключается основная трудность всей проблемы. Поясним это обстоятельство,  имеющее для нас центральное значение.  Если,  как мы говорили выше,  культурное развитие человечества совершалось при относительно неизменяющемся биологическом типе человека,  в период относительной неподвижности и остановки эволюционных процессов,  при условии известного постоянства биологического вида Homo sapiens,  то культурное развитие ребенка тем и характеризуется в первую очередь,  что оно совершается при условии динамического изменения органического типа.  Оно налагается на процессы роста,  созревания и органического развития ребенка и образует с ними единое целое. Только путем абстракции мы можем отделить одни процессы от других. Врастание нормального ребенка в цивилизацию представляет обычно единый сплав с процессами его органического созревания. Оба плана развития —  естественный и культурный —  совпадают и сливаются один с другим. Оба ряда изменений взаимопроникают один в другой и образуют в сущности единый ряд социально-биологического формирования личности ребенка. Поскольку органическое развитие совершается в культурной среде,  то оно превращается в исторически обусловленный биологический процесс. В то же время культурное развитие приобретает совершенно своеобразный и ни с чем не сравнимый характер, так как оно совершается одновременно и слитно с органическим созреванием,  поскольку носителем его является растущий, изменяющийся, созревающий организм ребенка. Развитие речи ребенка может служить хорошим примером такого слияния двух планов развития — натурального и культурного. Своеобразие культурного развития,  налагающегося на процессы органического роста и созревания,  можно пояснить на простом и наглядном примере из области непосредственно интересующих нас в настоящей книге вопросов,  именно на примере развития употребления орудий в детском возрасте.  Г.  Дженнингс ввел в психологию понятие системы активности. Этим термином он обозначает тот факт, что способы и формы поведения (активности), которыми располагает каждое животное, представляют систему,  обусло енную вл органами и организацией животного. Например, амеба не может плавать, как инфузория, а 235 инфузория не обладает органом для того, чтобы передвигаться летая. Исходя из этого, безусловно биологически весьма важного понятия, исследователи психологии ребенка первого года жизни пришли к установлению решающего,  переломного момента в развитии младенца.  Человек не представляет исключения из общего закона Дженнингса.  Человек также обладает своей системой активности,  которая держит в границах его способы поведения.  В эту систему,  например,  не входит возможность летать. Но человек тем и превосходит всех животных, что он безгранично расширяет посредством орудий радиус своей активности. Его мозг и руки сделали его систему активности, т. е. область доступных и возможных форм поведения,  неограниченно широкой.  Поэтому решающим моментом в развитии ребенка в смысле определения круга доступных ему форм поведения является первый шаг по пути самостоятельного нахождения и употребления орудий, шаг, который совершается ребенком в конце первого года. Инвентарь способов поведения ребенка может поэтому охватить только поведение ребенка до этого решающего момента,  если он должен,  разумеется,  оставаться биологическим инвентарем,  составленным согласно установленному принципу системы активности.  В сущности,  уже у шестимесячного ребенка исследования открыли предварительную ступень в развитии употребления орудий;  это еще,  конечно,  не употребление орудий в собственном смысле слова,  но уже принципиальный выход за пределы системы активности,  подготавливающий первое употребление орудий:  ребенок воздействует одним предметом на другой и обнаруживает попытки добиться чего-нибудь при помощи какого-либо предмета.  В 10—12  месяцев, как установили наблюдения, он обнаруживает умение употреблять простейшие орудия, разрешая задачи,  сходные с теми,  которые решает шимпанзе.  К.  Бюлер предложил указанный возраст называть шимпанзеподобным возрастом, обозначая этим словом тот факт, что ребенок в этот период доходит до того способа употребления орудий, который известен нам по поведению высших человекоподобных обезьян. Сам по себе факт,  что употребление орудий создает принципиально иную обусловленность системы активности человека,  не является сколько-нибудь новым,  хотя он до сих пор недостаточно учитывается биологической психологией,  пытающейся построить систему поведения человека исходя из формулы Дженнингса. Новым является решающее для всей психологии младенческого возраста и психологии детства установление важнейших моментов в развитии неизвестной у животных системы активности,  обусловленной употреблением орудий.  До последних лет детская психология просто не замечала этого капитального факта, не могла осознать его значения. Заслуга новых исследова- 236 ний в том, что они вскрыли и во всей реальной сложности показали переломный генетический процесс там,  где старая психология или просто видела плоское место,  или на место генетического процесса подставляла интеллектуалистическое объяснение. Но и новые исследования не осознали со всей ясностью одного момента, так как и они находятся еще в плену старых интеллектуалистических теорий. Между тем этот момент имеет центральное значение для всей проблемы, и он-то составляет сейчас предмет нашего непосредственного интереса. Все своеобразие перехода от одной системы активности  (животной)  к другой  (человеческой),  совершаемого ребенком,  заключается в том,  что одна система не просто сменяет другую,  а обе системы развиваются одновременно и совместно —  факт,  не имеющий себе подобных ни в истории развития животных,  ни в истории развития человечества.  Ребенок не переходит к новой системе после того,  как старая,  органически обусловленная система активности развилась до конца.  Ребенок не приходит к употреблению орудий,  как примитивный человек,  закончивший свое органическое развитие.  Ребенок переступает границы системы Дженнингса тогда, когда сама эта система находится еще в начальной стадии развития. Мозг и руки ребенка, вся область доступных ему естественных движений не созрели еще тогда, когда он выходит за пределы этой области. Младенец 6  месяцев беспомощнее цыпленка,  в 10 месяцев он еще не умеет ходить и питаться самостоятельно; между тем в эти месяцы он проходит шимпанзеподобный возраст,  берясь впервые за орудие.  До какой степени перепутан весь порядок филогенетического развития в онтогенезе,  нагляднее всего можно убедиться на этом примере. Мы не знаем более сильного и мощного опровержения теории биогенетического параллелизма, чем история первого употребления орудий. Если в биологическом развитии человека господствует органическая система активности,  а в историческом развитии — орудийная система активности,  если в филогенезе,  следовательно, обе системы представлены порознь и развивались отдельно одна от другой, то в онтогенезе — и одно это, сводя воедино оба плана развития поведения: животный и человеческий, делает совершенно несостоятельной всю теорию биогенетической рекапитуляции — обе системы развиваются одновременно и совместно. Это значит, что в онтогенезе развитие системы активности обнаруживает двойственную обусловленность.  Формула Дженнингса продолжает действовать в то время, когда ребенок вступил уже в период развития, в котором господствуют совершенно новые закономерности. Этот факт заслуживает названия основного культурно- биологического парадокса детского развития.  Развивается не только употребление орудий,  но и система движений и восприятий, мозг и руки, весь организм ребенка. Тот и другой про- 237 цессы сливаются воедино, образуя, как уже сказано, совершенно особенный процесс развития. Следовательно,  система активности ребенка определяется на каждой данной ступени и степенью его органического развития,  и степенью его овладения орудиями.  Две различные системы развиваются совместно,  образуя в сущности третью систему,  новую систему особого рода.  В филогенезе система активности человека определяется развитием или естественных, или искусственных органов. В онтогенезе система активности ребенка определяется и тем и другим одновременно. Мы подробно остановились на примере с формулой Дженнингса, потому что этот пример обнаруживает обе основные особенности культурно-психологического развития ребенка: принципиальное отличие этого типа развития от развития биологического и слияние органического и культурного развития в единый процесс.  Процесс культурного развития поведения ребенка в целом и развития каждой отдельной психической функции обнаруживает полную аналогию с приведенным примером в том отношении,  что каждая психическая функция в свое время переходит за пределы органической системы активности,  свойственной ей, и начинает свое культурное развитие в пределах совершенно иной системы активности, но обе системы развиваются совместно и слитно, образуя сплетение двух различных по существу генетических процессов.