Лев Семенович Выготский. ПСИХОЛОГИЯ РАЗВИТИЯ ЧЕЛОВЕКА 34

изменениями памяти, внимания, отвлеченного мышления, образованием понятий. Глава о воле помогла нам вскрыть тот общий корень,  из которого произрастают все эти формы поведения.  Но за анализом непременно должен следовать синтез.  Так как ход изложения никогда не совпадает прямо с ходом исследования,  то и мы ранее дали общие теоретические положения,  к которым привело нас исследование отдельных функций и которые мы рассмотре- 532 ли в трех главах. В их задачу входило выяснение анализа, структуры и генезиса культурного поведения. В синтетической части мы пытались собрать общие выводы,  которые история культурного развития позволила сделать в отношении воспитания и методики школьного обучения. Затем мы пытались выяснить проблему культурного возраста, связанную с диагнозом культурного развития и с методом его измерения. Наконец, мы приходим к последней задаче, которой посвящена настоящая глава и которая состоит в том,  чтобы попытаться представить схему или картину целостного культурного развития ребенка,  рассмотреть культурное развитие ребенка как целое в его возрастных изменениях. Следует отметить, что синтетическая глава может быть при настоящем состоянии нашего знания и нашего исследования написана лишь вчерне.  Излагая культурное развитие каждой отдельной функции,  мы опирались на фактический материал,  на отдельные исследования и наблюдения.  Сейчас мы приходим к тому,  чтобы наметить дальнейшие пути исследования. Только длительное накопление первичного фактического материала,  затем эмпирических и теоретических обобщений,  вскрытие частичных закономерностей и подведение их под все более и более широкие законы могут привести к полному решению нашей задачи. Как уже сказано,  в настоящее время наши исследования не дают для этого достаточного основания.  Однако уже и теперь мы можем попытаться наметить схему культурного развития в целом и осветить в возрастном разрезе важнейшие пункты той перспективы,  которая открывается в связи с изложенными раньше фактами. Мы делаем это,  во-первых, потому,  что только взятые в перспективе факты могут быть поняты до конца и оценены во всем их значении.  Во-вторых,  потому,  что без завершающего,  синтетического,  хотя бы и схематического охвата многие факты оказываются лишенными единства,  разрозненными и немало теряют в научной выразительности. Попытка синтетически охватить культурное развитие должна исходить из следующих основных положений. Первое:  по содержанию процесс культурного развития может быть охарактеризован как развитие личности и мировоззрения ребенка. Последние понятия являются недостаточно определенными и точными научными терминами. В науку о ребенке они вносятся почти впервые. Может быть,  в ходе дальнейшего исследования от них придется или отказаться вовсе, или заменить их другими понятиями, однако даже если они останутся в том приблизительном значении, которое мы сейчас пытаемся им придать, их содержание должно уточниться,  определиться и строго отграничиться от сходных понятий.  Пока мы вводим их для предварительной ориентировки как общие понятия,  охватывающие две важнейшие стороны культурного развития ребенка. 533 Личность в данном понимании имеет более узкий смысл,  чем в обычном словоупотреблении. Мы не причисляем сюда всех признаков индивидуальности,  отличающих ее от ряда других индивидуальностей,  составляющих ее своеобразие или относящих ее к тому или иному определенному типу.  Мы склонны поставить знак равенства между личностью ребенка и его культурным развитием. Личность, таким образом,  есть понятие социальное,  она охватывает надприродное,  историческое в человеке. Она не врожденна,  но возникает в результате культурного развития,  поэтому  «личность»  есть понятие историческое.  Она охватывает единство поведения, которое отличается признаком овладения (см. главу о воле). В этом смысле коррелятом личности будет отношение примитивных и высших реакций,  и в этом плане вводимое нами понятие совпадает с тем, которое в области психопатологии устанавливает Кречмер. Под мировоззрением мы также не склонны понимать какие-либо логические,  продуманные,  оформленные в осознанную систему взгляды на мир и его важнейшие части. Мы склонны употребить это слово тоже в синтетическом смысле, соответствующем личности в плане субъективном. Мировоззрение —  то, что характеризует поведение человека в целом, культурное отношение ребенка к внешнему миру. В этом смысле у животного нет мировоззрения, и в этом же смысле его нет у ребенка в момент рождения. В первые годы жизни,  иногда вплоть до поры полового созревания,  мировоззрение в собственном смысле слова у ребенка отсутствует. Часто это скорее миродействие, чем мировоззрение. Таким образом, мы вкладываем в термин «мировоззрение»  чисто объективное значение того способа отношения к миру,  который есть у ребенка. Нам остается еще сделать две оговорки:  во-первых,  ход нашего исследования отличается от изучения хода естественного развития. Естественное развитие совершается не как развитие и изменение отдельных частей, в результате которого образуется суммарное изменение целого. Скорее, наоборот, ни одна функция из рассмотренных выше,  будь то речь или память,  не развивается сколько-нибудь самостоятельно и независимо от других; в процессе тесного взаимодействия развиваются, всемерно продвигая и поддерживая друг друга,  все стороны психической жизни. Личность развивается как целое, и только условно,  только в целях научного анализа мы можем абстрагировать ту или иную сторону ее развития.  Это ясно уже из сказанного выше. Сам характер культурного развития в отличие от естественного обусловливает то, что ни память, ни внимание, взятые как таковые и предоставленные сами себе, на каком бы уровне естественного развития они ни находились, не могут перейти в процессы общего культурного поведения. Только тогда,  когда личность овла- 534 девает той или иной формой поведения, она поднимает их на высшую ступень. Таким образом, как и в области органического развития, целое, по выражению Аристотеля, было раньше своих частей, сами эти части и их действие, т. е. органы и функции, изменяются в зависимости от изменения целого.  Точно так же самый малейший шаг в области культурного развития какой-нибудь функции уже предполагает развитие личности хотя бы в самых зачаточных формах. Сущность культурного развития, как мы видели, заключается в том, что человек овладевает процессами собственного поведения, но необходимой предпосылкой для овладения является образование личности,  и поэтому развитие той или иной функции всегда производно от развития личности в целом и обусловлено им. Если встать на эту точку зрения,  то мы увидим,  что в нашем исследовании о развитии личности и мировоззрения мы накопили значительный материал,  который нужно собрать воедино и представить как целое.  Если верно,  как мы сказали выше,  что развитие каждой отдельной функции есть производное от развития личности в целом,  следовательно,  прослеживая развитие каждой отдельной функции,  мы прослеживали этим самым и развитие личности. Личность как бы незримо присутствовала и участвовала в процессе овладения своими реакциями, которых мы касались выше. Второе и более важное: у нас не было ни одной главы, которая множеством нитей не перерастала бы в следующие главы. Если посмотреть на работу в целом, как говорят, с высоты птичьего полета, перед нами предстали бы очень сложные и спутанные нити,  связывающие и переплетающие все главы между собой.  Так, речь — это главное средство развития личности — приводит нас к основной форме мнемотехнической памяти,  она же становится ясной только в свете указательной функции знаков внимания. Слово является прямым орудием образования понятий. Речь предстает как основное средство мышления, она же связана с развитием жеста, рисунка, игры и письма. Внимание также дает настоящую основу, без которой было бы неясно развитие понятий,  и мы никогда не принялись бы излагать историю личности и мировоззрения ребенка, если бы эти многократно переплетающиеся нити не были намечены уже во всем предшествующем изложении. Третье: при современном состоянии нашего знания нам недостает в высшей степени важных пунктов для разрешения поставленной задачи. Так, мы ничего не могли сказать о важнейшем связующем звене между органической жизнью и жизнью личности,  звене,  которое лежит в культурном развитии человеческих эмоций и влечений. Возникновение социальных и куль- 535 турных потребностей мы могли проследить только условно и кратко в учении о развитии мотивов. Перейдем к возрастному рассмотрению культурного развития в целом. Новорожденный, вероятно, самое примитивное существо, каким только может быть человек. Ни народ,  стоящий на низком уровне развития,  ни идиоты,  почти не поддающиеся культурному развитию,  ни глухонемые дети, ни ребенок старшего возраста, не говоря уже о взрослом человеке, в своих органических функциях никогда не достигают той стадии чистой натуральности, которая характеризует новорожденного.  Новорожденный —  естественное существо в полном и точном смысле этого слова.  Поэтому в первый период жизни ребенка легче всего наблюдать натуральные формы реакций.  Если здесь проявляются некоторые первичные формы культурного поведения, то они пока еще носят полуорганический характер и связаны с единичной реакцией ребенка на человеческий голос, на появление взрослого и других маленьких детей. В этот период наиболее значительным, с точки зрения культурного развития, важнейшим переломным моментом является момент,  когда ребенок овладевает первыми орудиями. Как показали систематические наблюдения и эксперименты,  этот вид натурального,  не зависимого от слов мышления,  о котором мы говорили выше, наблюдается у детей в 9 месяцев. Именно тогда создаются первые сложные механические сенсомоторные связи. Предварительные намерения сделать нечто при помощи какого-нибудь предмета наблюдались уже у 6- месячного ребенка.  В 9  месяцев сложные связи выступают более отчетливо.  Так,  когда падает игрушка,  которую ребенок не может достать рукой, младенец после тщетных попыток бросает вслед за ней другую игрушку. Отметим, что так же в случаях неудачи поступали обезьяны Келера и ребенок старшего возраста,  отчаявшийся достать мяч, лежащий за решеткой. Но уже ребенок 10  месяцев очень часто поднимает упавшую погремушку за привязанную к ней веревочку —  операция,  которая,  как показали опыты Келера,  невозможна для взрослой собаки.  Ребенок схватывает уже определенные механические связи.  Эту пору инструментального мышления («Werkzeugdenken») Бюлер предложил назвать шимпанзеподобным возрастом. В 10 месяцев наблюдалось,  как ребенок притягивал взрослого за висящий конец его пояса или передвигал недоступный для руки предмет с помощью другого предмета.  Совершенно правильно говорят исследователи,  что с возникновением употребления орудия для ребенка наступает совершенно новый период. Принципиальная перемена, происходящая с ребенком,  следующая:  в 10 месяцев ребенок уже достает предмет при помощи верево и чк 536 и на этом уровне мышления, независимо от речи, остается до 1 года жизни. Итак,  перед нами ребенок,  поведение которого развернулось по всем трем ступеням:  инстинктов,  условных рефлексов и простейших форм мышления. Факт наличия натурального мышления у ребенка до 1  года является капитальным приобретением современной экспериментальной психологии.  Он показывает,  что генетические корни мышления и речи не совпадают и что нет ничего более поучительного,  чем проследить месяц за месяцем, как развиваются реакции, мышление и лепет ребенка. Но забудем, что перед нами натуральные корни мышления и речи. Прослеживая то и другое по месяцам, мы видим, что никакой прямой зависимости между одним и другим у ребенка нет.  Решающее значение перехода к орудиям заключается еще и в том,  что этот момент составляет переломный пункт в развитии основных форм приспособления ребенка к внешним условиям среды. Г.  Дженнингс указывает,  что реакции организма представляют собой не просто неупорядоченное множество,  а систему,  обусловленную организацией данного существа.  Амеба,  говорит он,  не может плавать,  как инфузория,  а последняя не обладает органами для полета.  И человек имеет систему актов,  которая ограничивает формы его поведения;  но человек расширяет радиус своих действий в отличие от других существ при помощи орудий.  Решающую роль играет разум человека,  из его органов решающее значение для осуществления этого имеют рука, глаз и ухо. Радиус их деятельности безграничен благодаря применению орудий. Естественный инвентарь этой системы действий возможен для человеческого ребенка начиная с возраста раннего употребления орудий. Заметим,  что и здесь,  как нам представляется,  исследователи недостаточно учитывали натуральный характер поведения ребенка. Вслед за Г. Дришем они пытались свести поведение к элементарным единицам,  считая таковыми не простейшие рефлексы,  которые в чистом,  изолированном виде проявляются у новорожденного ребенка так же редко, как и у взрослого, но действия, критерии которых, согласно Дришу,  заключаются в том,  что они определяются индивидуальным опытом живого существа.  Поэтому в определение действия исследователи вносят реальную или кажущуюся целенаправленность поведения. Как говорят эти исследователи,  действие есть поведение,  направленное к определенному успеху,  все равно, является ли стремление сознательным или бессознательным, и независимо от того, какого рода успех имеется в виду. Эта точка зрения, как и всякая телеологическая позиция, представляется нам ложной в том смысле,  что для выражения известного объективного факта или отношения,  именно функционального отношения, приме- 537 няется,  в сущности,  субъективно и генетически термин «целенаправленность»,  относящийся к более ранним этапам.  Вместе с этим теряется граница для определения действительных первичных целенаправленных действий, когда они появляются впервые у ребенка. Как мышление, так и речь ребенка в эту пору проявляются в натуральной форме. Речь еще совершенно не служит намеренным или сознательно поставленным целям,  а выступает как простая активность ребенка,  проявляющаяся в лепете,  криках и других выразительных звуках. Но тот же самый решительный поворот, который в области действия ребенка происходит в момент употребления орудий,  происходит в области речи тогда,  когда ребенок впервые начинает завязывать простейшие социальные реакции на основе речевых.  Социальные реакции,  отсутствующие в первые месяцы жизни,  начинаются с крика,  возбуждаемого криком другого ребенка,  переходят во взгляд на взрослого человека,  улыбку успокоения после разговора,  крик,  когда взрослый оставляет ребенка, и затем схватывание взрослого и рассматривание другого маленького ребенка. Только в 6 месяцев у ребенка впервые появляется реакция, вызывающая внимание взрослого через лепет,  ответ лепетом на слова взрослого,  протягивание к нему рук и т.  д.  Только в 9  месяцев появляется возбуждение внимания взрослого посредством движения,  притягивания взрослого за платье,  чтобы возбудить в нем внимание.  В 10  месяцев ребенок уже показывает взрослому предметы,  а в 11  месяцев младенец уже способен к организованной игре,  деятельности,  возбуждению внимания другого ребенка посредством лепета и т.  д.  Лепет чрезвычайно рано начинает выполнять элементарную функцию привлечения внимания, но эти средства еще примитивны и по существу не отличаются от тех, которые мы встречаем у животных. Итак,  приобретение речью социальных функций  (обращение внимания)  и выход за пределы естественной органологии через употребление орудия — вот два важнейших момента, подготавливающих в первые годы жизни важнейшие изменения, которые лягут в основу дальнейшего культурного развития. Если бы мы хотели поставить в связь общие факторы с тем, что нам известно о культурном развитии отдельных функций, мы должны были бы сказать, что вся эта пора является переходной от натуральной к культурной жизни ребенка.  Каждое действие ребенка в это время носит еще смешанный животно- человеческий,  природно-исторический,  примитивно-культурный или органически-личностный характер.  Мы условно обозначили переходную стадию в развитии ребенка как стадию магическую. Действительно,  согласно исследованию Пиаже, выдвинувшего наиболее стройную и глубокую теорию первого года жизни,  мировоззрение ребенка, находящегося на этой ступени развития, может быть лучше всего определено как магическое. 538 Ж. Пиаже исходит из той простейшей формы поведения ребенка, которая является наиболее характерной для первого года жизни и которую Дж. Болдуин назвал цепной реакцией. Она лежит в основе моторного опыта младенца и является отправной точкой для всего приспособления ребенка этого возраста.  Руки ребенка производят случайное движение,  и если от него получается какой-нибудь интересный результат,  младенец повторяет движение без конца. Так он научается сосать большой палец, хватать предметы, стучать по столу и т. п. Цепная реакция есть использование случая. Моторное приспособление продолжается в памяти. Как известно, память у маленьких детей начиная с конца первого года необычна. Пиаже пришлось наблюдать,  как ребенок применяет один и тот же прием цепной реакции для того, чтобы воздействовать на окружающий мир. Ребенок в 8 месяцев, наблюдаемый исследователем, то поднимается, то падает всем телом, чтобы привести в движение вещи, которые он видит вдали. Младенец немного старше жмурит глаза,  разглядывая шнурок от лампы,  чтобы засветилась сама лампа. Ребенок еще не различает тех изменений, которые происходят вследствие его собственных реакций,  и тех, которые производятся независимо от него. Гипотеза Пиаже,  по его словам,  состоит в том,  что все движения,  производимые младенцем в окружающей среде, и все движения, последовательно совпадающие с его усилиями, будут восприниматься одинаково до тех пор, пока сопротивляемость предметов или людей не приведет ребенка к разделению в мире нескольких действительных центров, проще говоря, к выделению своего «я» и других предметов. Нам представляется в высшей степени правильной мысль Пиаже,  что у новорожденного отсутствует даже самое примитивное наличие «я» — личности и мировоззрения, — т. е. отношения к внешнему миру и другим. То и другое для него, следовательно, нераздельно, и он одинаково осуществляет цепную реакцию тогда,  когда движет своими руками,  чтобы создавать звук,  и тогда,  когда жмурится на лампу,  чтобы она зажглась.  Если приписывать ребенку врожденное сознание своего  «я»,  говорит Пиаже,  тогда совсем непонятно ни то,  почему он начинает подражать другим,  ни то,  почему он производит такие странные движения,  чтобы воздействовать на внешний мир.  Еще проще можно сказать,  что у ребенка замыкается обыкновенный условный рефлекс на внешние действия,  случайно совпадающие с какой-нибудь его реакцией. Но если, говорит Пиаже, некоторые хотят ограничить всю психологию условными рефлексами, то надо задать вопрос:  на что указывает то обстоятельство,  что ребенок для воздействия на вещи и на себя употребляет одни и те же приемы? Нам это представляется наиболее ясным доказательством 539 того,  что у ребенка действительно еще не произошло формирование личности и она еще совершенно слита с его мировоззрением, проявляющимся в его действиях. Пиаже справедливо называет нерасчлененную стадию личности и мировоззрения парадоксальным состоянием солипсизма  (не в смысле философской установки, но для обозначения того факта, что ребенок, с одной стороны, находится весь во власти внешних вещей,  с другой —  внешние вещи в его поведении нисколько не отличаются для него от процессов,  происходящих в его собственном теле). Если мы вспомним сказанное нами об отдельных функциях,  мы увидим везде эту переходную,  или магическую,  фазу,  которая характеризуется нерасчлененностью личного и внешнего объективного мира.  Необычайная натуральная память ребенка,  когда он приобретает важнейшие сведения о качествах и состоянии внешнего мира, натуральное вызревание одной доминанты за другой, первый этап формирования понятий,  который,  как правильно говорит Пиаже,  заключается в распределении всех воздействующих на ребенка предметов по схемам пяти основных органов восприятий, — вот характерные черты этой стадии. Остановимся на двух важнейших примерах,  характеризующих ее.  Первый —  это память.  При необычайной силе детской памяти впечатления первого года жизни никогда не сохраняются и не удерживаются в продолжение последующей жизни ребенка. Загадочный факт, почему мы ничего не помним о первом и вообще о самых ранних годах нашей жизни,  не получивший еще должного объяснения в психологии,  конечно,  не может быть сведен просто к тому,  что это было очень давно.  В психологии последнего времени мы имеем два основных объяснения этого факта. Одно предложено Фрейдом, другое —  Уотсоном. Фрейд полагает,  что воспоминания раннего детства вытесняются из сознания,  потому что они относятся к совершенно другой организации поведения ребенка, чем вся последующая его жизнь. Уотсон отождествляет бессознательное Фрейда с неречевым поведением и объясняет этот факт тем,  что ранние впечатления накоплены без участия речи.  Память же для Уотсона —  результат вербальной стороны поведения. Объяснение Уотсона представляется нам в высшей степени правильным. Из него можно сделать вывод,  что первый год жизни в развитии ребенка является как бы доисторической эпохой, о которой мы ничего не помним,  как мы ничего не помним о доисторической эпохе человечества,  не оставившей письменности.  Наша речь и есть, таким образом, как бы своеобразная письменность нашего прошлого. Во всяком случае,  тот основной факт, что мы ничего не помним о первом годе нашей жизни, вместе с другим фактом, именно памятью о прошлом как основой сознания нашей личности,  позволяет сказать:  первый год жизни в известном смысле относится к последующей жизни так, как утроб- 540 ное развитие к послеутробному.  Это другая,  как бы доисторическая эпоха в культурном развитии ребенка. Пример в области развития понятий опять показывает,  до какой степени натуральный характер рассматриваемой эпохи связан с отсутствием речи,  когда предметы делятся для ребенка на предметы для осязания, для схватывания и т. д., т. е. размещаются по отдельным чувственным схемам. Мы видим, таким образом, в приведенной схеме Пиаже как бы аналогию нашим понятиям натурального поведения.  Мы видим,  как ложен взгляд,  согласно которому ребенок начинает с познания единичных предметов и только путем их обобщения приходит к понятию. На самом деле ребенок,  как и животное,  начинает с самых общих схем, для него существуют указанные пять групп вещей, которые индивидуально не различаются,  но воспринимаются им согласно этой ассимиляционной схеме.  Если бы ребенок мог закрепить в словах существующее у него понятие о вещах, он должен был бы иметь всего пять слов и ими мог бы передать все разнообразие известного ему мира. Любопытно отметить,  что аффективная теория происхождения языка также намечает всего несколько основных слов для передачи отдельных значений, осознанных человечеством в доисторическую пору. Пирамида понятий, как говорит Фолькельт,  строится одновременно с двух концов — от частного и от общего.  Мы могли бы пойти еще дальше и сказать,  что,  судя по поведению ребенка до одного года,  пирамида понятий строится именно из неразличения частного, ребенок от общего идет к частному, выделяя постепенно все более и более дробные группы, и единичный предмет, видимо, выделяется позднее. С этим совпадает и то,  что нам известно об основном свойстве нервной деятельности,  именно об иррадиации нервного возбуждения,  которое приводит всегда к образованию генерализованных условных рефлексов.  Только позднее, в результате дифференциации, никогда не приходящей сразу, ребенок начинает выделять и различать предметы. Итак, натуральная речь, натуральная память, логическое развитие доминант и ассимиляционные схемы вместо понятий — вот что характеризует младенца. Переход к орудиям, к социализированной речи означает переломные пункты, на основе которых возможно дальнейшее культурное развитие, но сами по себе они еще принадлежат к натуральному периоду в истории человечества.  Говоря на языке сравнительной психологии,  они еще ничем принципиально не отличаются от тех же форм поведения у животных.  Нерасчлененность личности и мировоззрения,  слитых в одном магическом действии,  указывает на переходную стадию культурного развития.  Поправка,  которую мы должны внести в теорию Пиаже,  заключается в том, что социализированная речь и употребление орудий являются моментом, 541 вбивающим клин,  расщепляющим эту магическую стадию.  Приспособление к природному миру и к миру социальному начинает здесь разветвляться на две отдельные линии. И, наконец, отмеченный уже нами факт отсутствия памяти о наших первых годах свидетельствует о том, что в эту пору еще не образовалась личность ребенка и не создались те средства,  при помощи которых она проявляет себя вовне и во внутренних действиях. Следующая эпоха в развитии ребенка характеризуется двумя основными переменами,  имеющими для последующей картины развития решающее значение. Первая перемена органическая,  она состоит в том,  что ребенок овладевает вертикальной походкой.  Отсюда радикальная перемена в его приспособлении к пространству, расширение его власти над вещами,  освобождение рук от функции передвижения и обилие предметов,  которыми ребенок теперь может манипулировать и овладевать.  Другая перемена культурная,  она заключается в овладении речью.  Мы указывали уже,  что этот важнейший момент в развитии ребенка совершается,  если рассматривать его схематически, следующим образом. Вначале доминируют хватательные движения. Неудавшиеся движения приводят к тому, что рука остается протянутой к нужному предмету; отсюда вырастает указательный жест,  первый предвестник человеческой речи.  Его функция —  указать,  обратить внимание.  Это может быть сделано непосредственно протягиванием самого предмета,  а может быть сделано указанием на соответствующий предмет.  Протягивание руки к предмету появляется у ребенка до одного года,  указательный жест — на втором году. Вся речь ребенка развивается при посредстве жестов, и здесь, таким образом, происходит как бы окольное и зигзагообразное развитие речи. Первые слова имеют,  в отличие от того,  что предполагал Мейман,  не аффективно-выразительную,  а указательную функцию. Они заменяют или сопровождают указательный жест.  Звуковая речь развивается медленно и постепенно, вместе с ней формируется основной аппарат связи с окружающими и воздействия на других. В главе о мышлении мы уже показали, что овладение речью приводит к перестройке всех особенностей детского мышления, памяти и других функций. Речь становится универсальным средством воздействия на мир. Здесь возникает новая и своеобразная форма детского мировоззрения. Так как ребенок воздействует на внешние вещи через взрослых,  у него начинает прокладываться и более короткий путь между словами и предметами.  Вспомним,  как ребенок в опытах Келера и Бюлера,  когда не мог достать находившийся за решеткой предмет, начинал кидать в него подушками, поясом и другими вещами. Сейчас ребенок поступает так со словом,  и любопытно отметить,  что эта особенность сохраняется у взрослого человека 542 (брань по адресу неодушевленного предмета,  с которым человек не может справиться).  Самое интересное, что ребенок пытается воздействовать на вещи через слова. Так, в опытах М. Я. Басова ребенок обращается к игрушке с просьбой спуститься вниз. Такое смешение воздействия на людей и воздействия на вещи остается у ребенка долго,  но уже принципиально отличается от того положения,  которое было на первом году жизни. Воздействие на людей и воздействие на вещи идут уже каждое по своей линии. Ребенок овладел орудием и знаком, во всяком случае принципом их употребления, и применяет каждое как должно. Решающим моментом в развитии личности ребенка в этом периоде является осознание им своего «я».  Как известно, ребенок первоначально называет себя собственным именем и с некоторым трудом усваивает личное местоимение.  Дж.  Болдуин справедливо отметил,  что понятие о  «я»  развивается у ребенка из понятия о других. Понятие «личность» есть, таким образом, социальное, отраженное понятие, строящееся на основе того, что ребенок применяет по отношению к самому себе те приемы приспособления, которые он применяет по отношению к другим. Вот почему можно сказать, что личность есть социальное в нас. Для нас этот вывод не является сколько-нибудь неожиданным: ведь и при анализе каждой отдельной функции мы видели,  что овладение тем или иным процессом поведения у ребенка строится по образцу того,  как взрослый овладевает им. Мы уже видели,  например,  что первоначально взрослые направляют внимание ребенка в ту или другую сторону, а ребенок усваивает только те приемы и средства, с помощью которых это делается. Так же обстоит дело и с речью. Первоначально она выполняет функцию общения с другими,  а потом становится внутренней речью,  основанной на общении с самим собой.  Личное имя ребенка выделяется часто в ответ на вопрос,  как правильно указывает А.  Делакруа,  когда у многих детей спрашивают: «Кто хочет этого,  у кого это есть?»  Личное местоимение,  как и собственное имя ребенка,  является указательным жестом на самого себя. И. Фихте хотел праздновать духовное рождение своего сына с того дня, как он начал говорить «я». Но,  конечно,  появление этого местоимения так же мало говорит о появлении сознания личности,  как указательный жест —  об объективном значении слова.  Особенно ясно это можно проследить во французском языке,  в котором существуют две отдельные частицы для выражения  «я»: «я»  в самостоятельном смысле этого слова, как бы заменяющего существительное (moi), и «я» как местоимение,  употребляющееся только с глаголом (je).  Делакруа предполагает,  что у ребенка  «я»  в значении существительного предшествует «я», которое появляется только в качестве грамматического элемента. Известен глухонемой ребенок, который, свободно говоря с 7 543 лет, только с 12-ти начал употреблять личное местоимение. До этого, несмотря на специальное школьное обучение,  он постоянно,  кроме слова «я»,  употреблял еще и свое имя,  например: «У Олега,  у меня,  есть отец». Любопытно в этом отношении замечание Штерна:  у перворожденных детей собственное имя часто предшествует личному местоимению,  а у детей вторых и последующих местоимение  «я»  появляется одновременно с именем и не только как грамматический элемент.  Трудно найти лучшее подтверждение того,  что личность ребенка в рассматриваемую стадию строится по социальному образу и ребенок переходит к осознанию «я» подобно тому, как это делают другие, обозначая себя этим словом. Следующей типичной стадией в развитии детского мировоззрения мы считаем возраст игры как особой формы поведения ребенка,  чрезвычайно интересной именно с этой точки зрения.  В игре ребенок,  придающий новое значение игрушкам и вещам,  воображающий себя то капитаном,  то солдатом,  то лошадью,  конечно,  уже вышел из той магической стадии,  когда он не расчленял психологических и физических отношений.  Сейчас для него палочка,  изображающая лошадь,  не является лошадью,  он не впадает в иллюзию. Как мы пытались показать выше,  это новое (иллюзорное)  значение еще не является часто условным, символическим обозначением. Палочка в такой же мере не является лошадью, как и знаком лошади,  например картинкой или словом. Интересно отметить,  что у ребенка в игре редко рисунок или картинка замещают какой-нибудь недостающий предмет. Г. Гетцер отмечала такие случаи,  но все же мы склонны считать их чрезвычайно редкими, они скорее исключение, чем правило. Отношение между предметом и приписываемым ему значением в данном случае глубоко своеобразно и соответствует той стадии в мировоззрении ребенка, до которой он сейчас поднялся. Как уже сказано, палка для него не иллюзия и не символ. Мы пытались выше показать, что это значение возникает из жестов, т. е. из того же общего корня, откуда появляется и речь ребенка и откуда ведет начало вся естественная история развития знака. Неудавшееся хватание,  которое у животного отмирает,  как не достигшее цели,  у человека благодаря социальному окружению начинает выполнять новую функцию и является в сущности истинным источником всех его культурных форм поведения. Оно прежде всего просьба о помощи, обращение внимания и, следовательно,  первичный выход за пределы личности, т. е. примитивное сотрудничество в психологическом смысле слова.  Мы пытались показать,  что свое значение палочка приобретает для ребенка благодаря жесту,  движению,  драматизации. Психологи поддавались иллюзии, руководствуясь тем, что им сообщал сам ребенок. Они видели только готовый результат или продукт известного процесса, но не улавливали сам процесс,