Лев Семенович Выготский. ПСИХОЛОГИЯ РАЗВИТИЯ ЧЕЛОВЕКА 7

к психологии обыденной жизни, — видеть часто важные психологические документы. Мы хотели бы пойти тем же путем и показать в области интересующей нас проблемы,  как великое проявляется в самом малом, как говорит Фрейд по тому же поводу. В этом отношении избранные нами для анализа «отбросы из мира явлений» представляют чрезвычайно выгодный материал с самых различных сторон. В мире психологических явлений они занимают совершенно исключительное,  хотя и в высшей степени незаметное место. В отношении развязывания основного узла нашей проблемы и нахождения исходной точки приложения нашего метода с ними не могут сравниться ни данные эксперимента, ни данные из психологии примитивного человека, гораздо более жизненные, сложные и драгоценные. Эти ничтожные и вместе с тем глубоко значительные явления можно было бы с полным основанием назвать рудиментарными психическими функциями по аналогии с рудиментарными органами. Как известно,  эти органы чрезвычайно распространены и встречаются в органическом мире на каждом шагу. Так, говорит И. И. Мечников, мы находим то остатки глаз у живущих в темноте существ, то остатки половых органов у растений и животных,  неспособных к размножению.  В сущности поэтому выражение  «рудиментарная функция»  является в его буквальном смысле противоречивым,  ибо основная особенность рудиментарных органов заключается как раз в том,  что это бездеятельные органы,  не выполняющие никакой функции,  никакой роли в общей жизнедеятельности организма. Но в переносном смысле мы могли бы так обозначить психические функции,  сохранившиеся до настоящего времени,  не выполняющие никакой существенной роли в поведении личности и являющиеся остатками более древних систем поведения. Рудиментарные функции,  так же как органы, — документы о развитии, живые свидетели старых эпох,  явные улики происхождения,  важнейшие исторические симптомы.  В этом именно смысле биология и эволюционная теория давно осознали важное, по мысли Мечникова, значение рудиментарных органов как документов,  могущих служить к восстановлению генеалогии организмов.  Эти органы,  сами по себе ненужные, являются остатками подобных, но более развитых органов, выполнявших полез- 265 ное отправление у предков.  Необыкновенно большое количество рудиментарных органов у человека служит лишним доказательством его животного происхождения и доставляет науке существенные данные для философского понимания человеческой природы, заключает Мечников. Все это, почти слово в слово, с небольшими лишь изменениями, мог бы повторить вслед за Мечниковым психолог,  изучающий рудиментарные функции,  с той только разницей,  что бездеятельные функции,  которые мы имеем в виду,  являются живыми остатками не биологической эволюции,  а исторического развития поведения.  Поэтому изучение рудиментарных функций должно быть исходной точкой при развертывании исторической перспективы в психологическом исследовании.  В этой точке нераздельно слиты прошлое и настоящее. В ней настоящее предстает в свете истории, и мы одновременно находимся в двух планах:  того,  что есть,  и того,  что было.  Она является концом нити,  связывающей настоящее с прошлым, высшие ступени развития с начальными. Рудиментарные функции,  находимые нами в какой-либо системе поведения и являющиеся остатками подобных, но более развитых функций в других, более древних психологических системах, являются живой уликой происхождения этих высших систем и их исторической связи с более древними пластами в развитии поведения.  Поэтому-то изучение их может раскрыть нам существенные данные для понимания человеческого поведения, те данные, которые и нужны нам при отыскании основной формулы метода. Вот почему мы решились начать с мелких и ничтожных фактов и поднять их исследование на большую теоретическую высоту, стремясь раскрыть, как великое проявляется в самом малом. Анализ этих психологических форм раскрывает нам,  чем прежде были высшие психические функции,  включенные с ними в одну систему поведения,  чем была сама эта система,  в которой сосуществуют рудиментарные и деятельные функции.  Анализ дает нам исходную точку их генезиса и вместе с тем исходную точку всего метода. Разумеется, только исходную точку. Ни на йоту больше. Мы ни на секунду не должны забывать различия между ними и деятельными функциями.  Знание структуры рудиментарных функций никогда не может раскрыть нам ни структуры и характера деятельности высших живых функций,  ни всего пути их развития. Эти функции являются уликой, но не связной картиной всего процесса. Они дают в наши руки кончик нити для дальнейшего исследования, но сами не могут ни заменить его, ни сделать его излишним. Они даже не в состоянии помочь нам развернуть полностью всю нить, концом которой являются.  Они лишь подводят нас к исследованию, но не вводят в 266 него. Но только этого мы и ждем от нашего анализа. Нам нужен метод. Как мы знаем, наличие рудиментарных органов другого пола, встречающихся у некоторых растений и животных,  свидетельствует о том,  что некогда эти организмы были гермафродитами.  Это,  однако,  нисколько не избавляет нас от необходимости изучать все своеобразие строения и функций половых органов ныне однополых организмов.  Точно так же и наличие в поведении современного человека рудиментарных культурных функций несомненно указывает на то,  что известная система поведения развилась из древних примитивных систем,  в которых рудиментарные ныне функции были некогда деятельной, неотъемлемой и органической частью. Но это ни в коей степени не означает, что изучение всего своеобразия высшей, культурной системы более не нужно. Рудиментарные органы человека раскрывают его родство с обезьяной,  но этот факт ни на одну минуту не затмил в наших глазах глубокого различия в строении и функциях организма человека и обезьяны. Так и свидетельство рудиментарных функций о том,  что поведение современного человека развилось из более примитивных систем,  ни в малой степени не принуждает нас к стиранию границ между примитивным и культурным человеком.  Никто не вздумает утверждать, будто знание того факта, что курица развилась из яйца, может привести нас к отождествлению яйца и курицы. Одно не подлежит сомнению и для интересующей нас проблемы метода представляет первостепенное значение. Рудиментарные функции в системе высших культурных форм поведения и аналогичные развитым и деятельным функциям того же рода в более примитивных системах позволяют нам генетически соотнести низшие и высшие системы.  Они дают точку опоры для исторического подхода к высшим психическим функциям и для связи психологии примитивного человека с высшей психологией человека. Вместе с тем они дают масштаб для перенесения данных этнической психологии в психологическое экспериментальное исследование и меру гомогенности,  однородности психических процессов,  вызываемых в генетическом эксперименте,  и высших психических функций.  Являясь связующим звеном,  переходной формой между экспериментально упрощенными формами поведения и психологией примитивного человека,  с одной стороны, и высшими психическими функциями — с другой, рудиментарные формы образуют как бы узел,  связывающий три области исследования,  как бы фокус,  в котором сходятся и пересекаются все линии культурного развития, как бы центр всей проблемы. Они лежат на полпути между тем, что мы наблюдаем в эксперименте,  в детской и этнической психологии,  и тем,  что мы называем высшими психическими функциями, являющимися заключительным звеном всего культурного развития. 267 Мы вовсе не хотим утверждать,  что принцип работы высших психических функций такой же,  как и принцип строения рудиментарных,  или что этот последний раскрывает во всей полноте путь и механизм развития высших процессов поведения. Но мы полагаем, что оба принципа родственны и что один является приближением к другому и потому учит нас приближению к высшим функциям,  к построению их экспериментальной модели.  Рудиментарные и высшие функции в наших глазах являются крайними полюсами одной и той же системы поведения,  ее низшей и высшей точками,  обозначающими пределы,  внутри которых расположены все степени и формы высших функций.  Обе эти точки,  вместе взятые,  определяют историческое осевое сечение всей системы поведения личности.  Последнее нуждается в пояснении. До сих пор еще многие склонны в ложном свете представлять идею исторической психологии.  Они отождествляют историю с прошлым. Изучать нечто исторически означает для них изучать непременно тот или иной из фактов прошлого. Это наивное понимание —  видеть непроходимую грань между изучением историческим и изучением наличных форм. Между тем историческое изучение просто означает применение категории развития к исследованию явлений. Изучать исторически что-либо — значит изучать в движении.  Это и есть основное требование диалектического метода. Охватить в исследовании процесс развития какой- либо вещи во всех его фазах и изменениях — от момента возникновения до гибели — и означает раскрыть его природу,  познать его сущность,  ибо только в движении тело показывает,  что оно есть.  Итак,  историческое исследование поведения не есть дополнительное или вспомогательное к изучению теоретическому, но составляет основу последнего. В соответствии с этим исторически изучать можно одинаково настоящие,  наличные,  как и прошлые формы. Историческое понимание распространяется и на общую психологию. П. П. Блонский выразил это в общем положении:  поведение может быть понято только как история поведения.  Вот истинно диалектическая точка зрения в психологии.  Последовательно проведенный,  этот взгляд неизбежно распространяется и на психологию настоящего.  Возникающее отсюда сближение общей и генетической психологии неожиданно для старых исследователей обнаруживает, что и поведение современного взрослого культурного человека не гомогенно,  не однородно в генетическом отношении.  Его психологическая структура, как устанавливают Блонский и Вернер, содержит в себе много генетически различных слоев. Индивид в поведении обнаруживает в застывшем виде различные законченные уже фазы развития.  Генетическая многоплановость личности, содержащей в себе пласты различной 268 древности,  сообщает ей необычайно сложное строение и одновременно служит как бы генетической лестницей,  соединяющей через ряд переходных форм высшие функции личности с примитивным поведением в онто- и филогенезе. Наличие рудиментарных функций как нельзя лучше подтверждает идею «геологического» строения личности и вводит это строение в генетический контекст истории поведения. Рудиментарные функции сами становятся ясными лишь в результате исследования культурно- психологического развития.  Только благодаря длительному экспериментированию и интерпретированию результатов в свете данных этнической психологии мы смогли раскрыть их механизм и установить их центральное положение в системе исследований культурного развития поведения.  Но хронологический порядок отдельных моментов исследования не всегда полностью совпадает с логическим порядком его идей,  который заставляет анализ этих функций вынести в самое начало как момент,  наиболее существенно отвечающий природе самого исследования.  Хронологический порядок учит нас,  как создавать в эксперименте модель высших функций. Как древние образования,  возникшие в самые первые периоды культурного развития,  рудиментарные функции в чистом виде сохранили принцип построения и деятельности, прообраз всех других культурных форм поведения. То, что в скрытом виде существует в бесконечно более сложных процессах, здесь дано в раскрытой форме. Отмерли все связи, соединявшие их с некогда породившей их системой, исчезла почва, на которой они возникли,  фон их деятельности изменился,  они вырваны из своей системы и перенесены потоком исторического развития в совершенно иную сферу. Поэтому кажется,  что они не имеют корней,  связей,  а существуют как бы автономно,  сами по себе,  представляя соблазнительный,  как бы нарочно выделенный предмет для анализа. Поэтому, повторяем, они в чистом виде обнаруживают принцип своего построения, который, как ключ к замку, подходит к проблеме высших процессов. То,  что рудиментарные функции стоят особняком,  как чужеродное тело,  без корней и связей,  в несвойственном, неоднородном окружении, придает им характер как бы нарочно оборудованных моделей,  схем,  примеров.  Их генеалогия записана в их внутренней структуре.  Они носят свою историю в себе..  Анализ каждой такой формы требует маленькой и законченной отдельной монографии в страницу величиной.  Но в отличие от априорных конструкций,  искусственно создаваемых примеров и схем,  интересующие нас функции являются реальными образованиями,  находящими свое прямое и ед непоср ственное продолжение в эксперименте, воспроизводящем их основные формы, и 269 в исследовании примитивного человека, раскрывающем их историю. Не искусственная,  но реальная,  заложенная в них самих —  в их природе —  связь соединяет их с главнейшими линиями в культурном развитии поведения. Их история величественна, но и в свое время они не были отбросами из мира явлений.  В свое время появление каждой новой формы знаменовало новую победу человека над собственной природой,  новую эпоху в истории функций.  Они образуют реальные узловые пути,  по которым человечество некогда переходило границы животного существования. Они —  реальные памятники величайших завоеваний культуры,  влачащие жалкое существование в чуждой им эпохе. Если бы кто-нибудь захотел раскрыть историю каждой такой рудиментарной формы, он увидел бы ее на одной из больших исторических дорог человечества. Если раскрыть ее этнологически, мы увидели бы всеобщую ступень культуры, на которую в различные эпохи и в различной форме поднимались все народы. Но это значило бы усложнить дело и отнять у рудиментарных форм их важнейшее преимущество. Они хороши именно в том виде, как они даны. Ведь они интересуют нас не сами по себе. Мы ищем в них ключ к методу.  Они соединяют в себе два редко совмещающихся достоинства.  С одной стороны,  они древни,  примитивны,  грубо сделаны,  как первобытное орудие.  Значит,  они просты донельзя.  Они сохранили ту пластичность,  первозданность,  изначальность,  которые заставили В.  Келера обратиться к исследованию антропоидов в надежде найти во впервые возникающем употреблении орудий естественный исходный пункт для теоретического понимания природы интеллекта.  С другой стороны,  перед нами законченные,  вполне завершившие свое развитие формы, лишенные намеков, неразвернутых задатков, переходных черт,  раскрывшие до конца то, что они есть. Наши психологические окаменелости показывают в застывшем, в остановившемся виде свое внутреннее развитие.  В них соединены начало и конец развития.  Они сами,  в сущности,  стоят уже вне процесса развития. Их собственное развитие закончено. В этом соединении пластичности и окаменелости, исходных и конечных точек развития, простоты и завершенности их огромное преимущество для изучения, делающее их несравненным предметом исследования.  Они как бы предназначены стать его начальным пунктом,  дверью, основой его метода. Прежде чем изучать развитие, мы должны выяснить, что развивается. Необходимый предшествующий анализ рудиментарных функций и должен дать ответ на вопрос. То, что эти функции умерли и живут в одно и то же время,  движутся вместе с живой системой,  в которую они включены,  и вместе с тем окаменели,  позволяет вскрыть в них необходимое что интересующего нас процесса развития. Это что и должно лечь в основу ис- 270 комой формулы метода,  образовать ее реальное основание и превратить ее в аналог действительного процесса. Анализ рудиментарных функций,  к которому мы сейчас переходим и методологическое значение и обоснование которого мы пытались показать в нашем затянувшемся рассуждении,  призван раскрыть реальное основание нашей методологической формулы. Первая интересующая нас форма поведения легче всего может быть представлена в связи с той специфической ситуацией,  в которой она обыкновенно возникает.  Эту ситуацию —  в ее крайнем и упрощенном выражении —  называют обычно ситуацией буриданова осла,  основываясь на широко известном и фигурирующем у различных мыслителей философском анекдоте, приписываемом Буридану, в сочинениях которого,  кстати сказать,  пример этот не встречается вовсе.  Осел,  испытывающий голод и находящийся на одинаковом расстоянии от двух совершенно схожих вязанок сена, подвешенных с правой и левой сторон,  должен погибнуть голодной смертью,  так как действующие на него мотивы совершенно уравновешены и направлены в противоположные стороны.  В этом состоит знаменитый анекдот,  иллюстрирующий идею абсолютной детерминированности поведения, идею несвободы воли. Что стал бы делать в подобной идеальной ситуации человек? Одни мыслители утверждают, что человека постигла бы роковая участь осла. Другие, напротив, полагают, что человек был бы постыднейшим ослом, а не мыслящей вещью — res cogitans, если бы он погиб в подобных обстоятельствах. В сущности, это основной вопрос всей психологии человека. В нем в предельно упрощенной, идеальной форме представлена вся проблема нашего исследования,  вся проблема стимула —  реакции.  Если два стимула действуют с одинаковой силой в противоположных направлениях,  вызывая одновременно две несовместимые реакции,  с механической необходимостью наступает полное торможение,  поведение останавливается,  выхода нет.  Те,  кто видел выход для человека из этой безвыходной для осла ситуации,  относили решение задачи за счет духа, для которого материальная необходимость не существует и который веет,  где хочет.  Это философское  «или-или»  в точности соответствует спиритуалистическому или механистическому истолкованию поведения человека в подобной ситуации. Оба направления с одинаковой ясностью развиты в психологии. У.  Джемс должен был сделать,  правда,  самый незначительный,  как и подобает прагматисту,  заем духовной энергии у божественного fiat (да будет), которым сотворен мир и без помощи которого Джемс не видел возможности научно объяснить волевой акт. Последовательный бихевиорист должен признать, если хочет остаться верен своей системе, что при анализе подобной 271 ситуации мы потеряли бы представление о всяком различии между человеком и ослом, мы забыли бы,  что последний — животное, а перед нами, правда, воображаемый, но все же человек. Мы будем еще иметь случай в заключение наших исследований вернуться к философской перспективе, открывающейся из этого пункта нашей проблемы,  и перевести на философский язык то,  что мы хотели бы сейчас установить в другом плане — в плане реального эмпирического исследования. Для философов вся эта вымышленная,  фиктивная ситуация была исключительно искусственной логической конструкцией,  позволяющей в конкретно-наглядной форме иллюстрировать то или иное решение проблемы свободы воли.  В сущности,  то была логическая модель этической проблемы. Нас же интересует сейчас,  как в реальной ситуации того же характера поступает,  ведет себя действительное животное и настоящий человек. При такой постановке вопроса, естественно, меняются и сама ситуация, и реагирующий субъект,  и путь исследования.  Из плана идеального все переносится в план реальный,  со всеми его великими несовершенствами и всеми столь же великими преимуществами. Прежде всего в действительности,  конечно,  не встречается столь идеальная ситуация.  Зато нередко встречаются ситуации,  более или менее приближающиеся к данной.  Затем эти ситуации допускают экспериментальное исследование или психологическое наблюдение. Уже в отношении животных экспериментальное исследование показало,  что столкновение противоположных нервных процессов,  правда,  несколько иного типа,  но в общем того же порядка —  возбуждения и торможения —  приводит к реакции совсем иного характера,  чем механическая неподвижность.  При трудной встрече противоположных нервных процессов,  рассказывает Павлов,  наступает более или менее продолжительное, часто не поддающееся никаким нашим мерам отклонение от нормы деятельности коры. Собака отвечает на трудную встречу противоположных раздражителей срывом,  патологическим возбуждением или торможением, она впадает в невроз. Об одном таком случае Павлов рассказывает,  что собака прямо впала в неистовство:  беспрерывно двигалась всем телом,  нестерпимо визжала и лаяла,  слюноотделение сделалось сплошным.  Ее реакция близко напоминает то, что называют двигательной бурей, — реакцию животного, попавшего в безвыходное положение.  У других собак невроз принимает иное направление,  более напоминающее другую биологическую реакцию на безвыходное положение, —  рефлекс мнимой смерти,  оцепенение,  разлитое торможение.  Таких собак лечат,  применяя,  по словам Павлова,  испытанное терапевтическое средство —  бром. Итак, собака в буридановой ситуации скорее впадет в невроз, чем будет механически нейтрализовать оп против оложные нервные про- 272 цессы.  Но нас сейчас интересует в подобной ситуации человек.  Начнем,  как уже говорили выше,  с рудиментарных функций,  с наблюдений над фактами обыденной жизни.  Обратимся к литературному примеру. «Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? — в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс. — Ежели выйдет этот пасьянс, — говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, — ежели выйдет, то значит...  что значит?.. Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в... той же тревоге, нерешимости, в страхе...» (Л. Н. Толстой. Поли. собр. соч. М., 1932, т. 11, с. 178-179). То,  что у Пьера Безухова —  героя романа Л.  Н.  Толстого  «Война и мир» —  проявилось в виде рудиментарной, бездеятельной функции и что должно, по замыслу автора, передать в образной, действенной форме то состояние нерешимости,  которое овладело его героем,  открывает нам глаза на капитальный,  первостепенной важности психологический факт.  Анализ его прост,  но значителен.  Он показывает,  что человек,  находящийся в буридановой ситуации,  прибегает к помощи искусственно вводимых вспомогательных мотивов или стимулов. Человек на месте буриданова осла бросил бы жребий и тем самым овладел ситуацией. Подобное подтверждают и наблюдения над рудиментарными формами функции выбора,  когда, как в нашем примере, она проявляется, но не действует, и наблюдения над поведением примитивного человека,  и экспериментальные исследования над поведением ребенка,  когда в особых,  искусственно созданных условиях у ребенка известного возраста вызывают сходное поведение. Об этих опытах мы расскажем в дальнейшем. Сейчас для нас важен тот факт, что бездеятельная функция имеет длинную и в высшей степени сложную историю.  В свое время она была не простым симптоматическим действием,  выдающим наше внутреннее состояние,  но бессмысленным в той системе поведения,  в которой оно проявляется,  действием,  утратившим первоначальную функцию и сделавшимся бесполезным. Некогда это был пограничный пункт, отделявший одну эпоху в развитии поведения от другой,  один из тех пунктов,  о которых мы говорили выше,  что в них человечество некогда переходило границу животного существования. В поведении людей,  выросших в условиях отсталой культуры,  жребий играет огромную роль.  Как рассказывают исследователи, у многих таких племен ни одно важное решение в затруднительных случаях не принимается без жребия.  Брошенные и Упавшие определенным образом кости являются решающим га вспомо тельным стимулом в борьбе мотивов. Л. Леви-Брюль 273 описывает множество способов решения той или иной альтернативы с использованием искусственных стимулов,  не имеющих никакого отношения к самой ситуации и вводимых примитивным человеком исключительно в качестве средства, помогающего сделать выбор из двух возможных реакций. Если туземец, рассказывает Леви-Брюль о племенах Южной Африки, встречается с трудностью, он или поступит так, как вождь одного из племен, который на просьбу миссионера послать своего сына в школу ответил: «Я об этом увижу сон», или просто бросит кости. Р.  Турнвальд с полным основанием видит в указанных фактах начало сознательного самоконтроля собственных действий. И в самом деле: человек, впервые пришедший к бросанию жребия, сделал важный и решительный шаг по пути культурного развития поведения. Этому нисколько не противоречит тот факт, что подобная операция убивает всякую серьезную попытку использовать размышление или опыт в практической жизни: зачем думать и изучать, когда можно увидеть во сне или бросить кости. Такова судьба всех форм магического поведения:  очень скоро они превращаются в помеху для дальнейшего развития мысли, хотя сами на данной ступени исторического развития мышления составляют зародыш определенных тенденций. Впрочем,  нас сейчас не может интересовать эта большая и сложная проблема сама по себе,  как и не менее сложный и глубокий вопрос о психологическом объяснении магической стороны жребия.  Заметим только: магический характер операции,  коренящийся,  как показал Леви-Брюль,  в глубинах примитивного мышления,  заставляет нас сразу отбросить мысль о том,  что перед нами чисто рациональное,  интеллектуалистическое изобретение примитивного ума.  Дело неизмеримо сложнее.  Но в интересующей нас связи важно не то,  как появляется и насколько неосознан и затемнен,  насколько подчиненную роль играет основной психологический принцип,  на котором построена вся операция.  Нас интересует сейчас готовая форма поведения,  какими бы путями она ни возникла,  сам принцип построения операции.  Нам важно показать, что рудиментарная функция была некогда чрезвычайно важным и значительным моментом в системе поведения примитивного человека. Если выделить в чистом виде принцип построения операций со жребием,  легко увидеть,  что самая ее существенная черта заключается в новом и совершенно своеобразном отношении между стимулами и реакциями, невозможном в поведении животного. В наших экспериментах мы искусственно создавали для ребенка и взрослого ситуацию,  среднюю между пасьянсом Пьера Безухова и бросанием костей у примитивных племен.  С одной стороны,  мы добивались того,  чтобы операция имела смысл,  была действительным выходом из положения, с другой — 274 мы исключали всякое присутствие осложняющих магических действий,  связанных со жребием. Мы в искусственных условиях эксперимента искали среднюю форму операции между ее рудиментарным и первоначально магическим проявлениями.  Мы хотели изучить конструктивный принцип,  лежащий в ее основе, в чистом, незатемненном, не осложненном, но действенном виде. Об опытах будет рассказано в одной из последних глав.  Но мы хотели бы кратко представить сам принцип построения поведения,  вскрываемый нами в результате анализа операции со жребием.  Будем рассуждать схематически.  На человека действуют в определенной ситуации два равных по силе и противоположных по направлению вызываемых ими реакций стимула — А и В. Если совместное действие обоих стимулов А и В приводит к механическому сложению их действия, т. е. к полному отсутствию всяких реакций, перед нами то, что должно было — по анекдоту — случиться с буридановым ослом. Это — высшее и наиболее чистое выражение принципа стимула —  реакции в поведении.  Полная определяемость поведения стимуляцией и полная возможность изучить все поведение по схеме S—R представлены здесь в максимально упрощенной, идеальной форме