Глава 3
Социальная система
и человеческие отношения
в процессе социального обмена

Социальная система 
как особая система организации 
жизнедеятельности людей

 

Человеческие взаимоотношения
как основа единства социальной системы.

Социальная система основана на противоречии. С одной стороны, она порождает индивидов и группы, стремящиеся к уникальности и независимости, а с другой, поглощает их в процессе взаимодействия групп, приводя к единообразию и согласованности. Возникает вопрос о том, каким образом при таких противоречивых тенденциях может осуществляться системная цель, т.е. единство ее элементов.
Единство — это неотъемлемое и основное свойство систем. Не целостность — что характерно для вещи,— а единство. Этот термин более соответствует динамике как естественному состоянию системы.
Наиболее очевидной основой психологического единства, как мы предполагаем, служит разделяемость системообразующего социально-психологического отношения всеми членами сообщества.
Исследование племен Южной Африки показали, что те племена, которые имеют сходную социальную структуру, происхождение языка или некоторые элементы веры, испытывают больше взаимных симпатий, чем различающиеся по этим признакам [419].
Л. Киддер и В. Стюарт в своем анализе исследований психологии межличностных отношений приводят такие факторы роста симпатий к другому индивиду, как степень сходства с ним ответов на анкету по выявлению аттитюдов; оценок за результаты выполненной работы; убеждений по сравнению с принадлежностью к одной и той же расе. Авторы приходят к выводу, что сходства в культурных ценностях и аттитюдах важнее, чем расовое или физическое сходство и вызывает более сильное взаимное притяжение субъектов (групповых и индивидуальных) друг к другу [410].
Однако даже не язык, не культура в ее житейском и историческом понимании, не образцы индивидуального поведения, а фактор более глубокий — разделяемость отношений — составляет основу социально-психологического единства.
Очевидным доказательством тому служит основная причина распадов семей: выражаясь бытовым языком, несходство характеров. Другими словами, несходство систем отношений супругов. Широко известен феномен «военных невест», проявившийся после Второй Мировой войны. Американские офицеры, привозившие с войны француженок, мадьярок, полек, искренне их любили. Любили до тех пор, пока их «военные невесты» не овладевали английским языком. Тогда несчастливые мужья с удивлением обнаруживали, что их избранницы были совсем не тем «идеалом», который они представляли.
Помимо ценностного сходства, наиболее распространенными факторами, приводящими к образованию социальных систем, являются: родство, общность территории (как наиболее сильные факторы даже при общинно-родовом строе), пол, национальность, совместная активность, такая, как трудовая деятельность, общность судьбы, общие жертвы и общие герои.
Именно на этом уровне социально-психологические отношения людей приобретают новый характер, характер взаимоотношений, подчиненных свойствам социальных единств, т.е. тех социальных систем, в рамках которых данные субъекты сформировались. Свои отношения личность начинает строить в ответ на социально-психологические отношения партнера по взаимодействию к социальной системе, в которую личность психологически входит, и к ней самой как к элементу этой системы. Инами словами, отношения приобретают характер взаимности и превращаются во взаимоотношения.
Межличностные отношения в той или иной мере проявляются всегда, когда субъекты рассматривают себя регулирующими свою деятельность социально-психологическими отношениями. В этом случае ситуация совместного воздействия на объект, например в процессе трудовой деятельности, приводит к тому, что социально-психологические отношения другого к тому же объекту становятся основой для взаимоотношений.
Даже если изменения, происходящие в социальной системе в результате межличностного взаимодействия, непосредственно не связаны с социально-психологическим отношением к какой-либо конкретной личности или сообществу, оно влияет на их свойства. Поэтому такое изменение воспринимается личностью как результат отношения к ней со стороны того, кого она считает виновником такого изменения. Поэтому, в свою очередь, личность будет формировать свое отношение как реакцию на предполагаемое отношение к ней со стороны других людей, рассматриваемых причиной произошедшего изменения.
Следовательно, через свои взаимоотношения социальная группа и личность вмещают в себя всю социальную систему, ради которой они существуют. Перефразируя слова Г.В. Полякова, которыми он характеризовал взаимоотношения индивидов в социальной системе [199, с. 37], можно сказать: взаимоотношения социальных групп А и Б есть в то же время фактор, опосредующий и отношения группы А с теми группами, которые связаны с группой Б, и отношения группы Б с теми группами, которые были связаны с группой А.
Традиционная точка зрения предполагает, что в процессе деятельности социальных субъектов сосуществуют отношения, обеспечивающие материально-практическую деятельность и параллельные им или поверхностные эмоциональные отношения, которые нередко отождествляются с межличностными [11, 20, 245 и др.]. Все это объясняется отношением к человеку как к деятелю, реализующему все разнообразные возможности своей социальной жизни. Таким образом, человек в состоянии деятельности, а не деятельность человека, как обычно утверждается, становится объектом научного анализа. Поэтому приходится строить сложные теоретические конструкции, которые пытаются сочленить в единой абстракции принципиально различные вещи.
В.П. Зинченко в статье «Системный анализ в психологии» верно оценил значение мысли А.Н. Леонтьева о непосредственности психических явлений [89]. Той мысли, которая, по мнению автора статьи, подвела С.Л. Рубинштейна к идее о действии как единице анализа всей психики.
Эволюция свойства социальности предполагает распространение идеи действия до уровня взаимодействия, анализ которого делает очевидными принципиальные различия материально-предметной активности человека и его социальной активности. И в том, и в другом случае взаимоотношения непосредственны, и в том, и другом случае они межличностны. Но в первом они выступают как условие, определяющее способ взаимодействия (а не посредника), а во втором — как предмет активности.
Если уж и искать посреднические функции взаимоотношений, то найти их можно в виде отражения, следа в материализованных продуктах культурно-исторического процесса в качестве следствия интерпсихического обмена, который затем, согласно Л.С. Выготскому, превращается в интрапихическое регулирование активности [54]. Текущие же социально-психологические отношения между людьми, чего бы они ни касались, всегда непосредственны.
Взаимоотношения групп, как соответствующие более позднему уровню движения универсума по сравнению с биологическим, становятся основой межиндивидуальных отношений, т.е. отношений внутри единств. Они превращаются в своеобразные критерии измерения отношений между индивидами, пределами, внутри которых возможны вариации индивидуальностей без оказания на личность группового давления и привлечения групповых сил.
Значение взаимоотношений для поведения личности наиболее ярко проявляется при исследовании межгрупповых конфликтов.
Так, исследования межнациональных отношений в Кыргызстане, проведенные А.Б. Элебаевой, показали, что конфликт из-за ограниченных ресурсов, нарушающий материально-денежный обмен, вызывает интенсивный обмен социально-психологическими отношениями, направленный на изменение социальной структуры.
Признаком очевидного дефицита соответствующих ресурсов служит структура занятости трудоспособного населения. О том, что этот дефицит носил выраженный национальный характер, говорят данные Госкомтруда и переписи населения.
«По данным Госкомтруда Казахской ССР, только в Гурьевской области 18,5 тыс. человек трудоспособного возраста не заняты в общественном производстве. К моменту событий в Новом Узене без работы в городе были более 3 тыс., в г. Форт-Шевченко — 400 человек. В то же время бесперебойно высаживались «десанты» вахтовиков, доставляя специалистов, руководство и даже обслуживающий персонал, составляющие в общем от 80 до 99% работающих, из которых только 15% были квалифицированными рабочими» [311, с. 38].
«Отсутствие рабочих мест на селе вынуждает значительную часть узбекского населения, составляющую 26% общего состава населения, проживать в городах Ошской области. Значительная часть узбекского населения занята в торговле или в общественном питании, где они составляют соответственно 71% и 74,7%, среди водителей такси в г. Оше 79% лиц узбекской национальности, а в горпромторге — 84%» [там же, с. 40].
Но причина этого дефицита ресурсов приписывается не общеэкономической ситуации, а несправедливому отношению к опоределенной национальной группе со стороны другой национальной группы. В данном случае возникает узбекско-киргизский конфликт. Конфликт разрешается не с помощью попыток изменения экономической ситуации, а через разрушение сложившейся социальной структуры. Причем, как следует из описания исследования, наибольшую активность проявила узбекская национальная группа, которая занимала не худшую экономическую позицию в Киргизии.
Анализируя конфликты в Новом Узене, Оше, Фергане, Сумгаите, автор приходит к следующему выводу: «Независимо от конкретных социально-экономических и историко-культурных причин, непосредственным толчком ко всем этим столкновениям послужили спровоцировавшие конфликт социально-психологические факторы, оскорбление национальных чувств, эксплуатация этнических предрассудков» [там же, с. 43]. Возникновение конфликта характеризуется процессом восприятия негативных социально-психологических отношений со стороны конкретной группы.
Те же процессы мы наблюдаем в исследованиях, проведенных Г.С. Степановой [251], межнациональной ситуации в более благополучном в отношении распределения ресурсов регионе, в Молдове. Наиболее часто обсуждаемые проблемы связаны со структурой социальных статусов и состоянием национальной культуры.
Претензии молдавской национальной группы по поводу первой проблемы заключены в преобладании 14% других национальностей среди руководителей народного хозяйства. Однако, учитывая, что молдаван со средним и высшим образованием в несколько раз меньше, чем представителей других национальностей, то с сугубо экономический точки зрения они находятся в привилегированном положении и оснований для конфликта, казалось бы, нет.
Вторая проблема связана с опасениями разрушения национальной культуры. «По данным В.Д. Цуркан, 73% молдаван в г. Кишиневе дома говорят на молдавском, на работе — лишь 46,2% всегда и часто говорят на молдавском и 40,5% — редко. В государственных учреждениях прибегают к родному языку — 7,7% молдаван — всегда, 12,3% — часто, 34,6% — редко. На русском языке на работе 89,1% молдаван говорят всегда и часто, при посещении гос. учреждений 60,8% говорят на русском всегда. Редко используют родной язык 34,6% молдаван, а русский язык редко используют лишь 2,7% молдаван» [251, с. 65].
С точки зрения материального обмена, т.е. с сугубо экономической позиции, ситуация вполне объяснима условиями взаимодействия в русскоязычной социальной системе. Три четверти молдаван в Кишиневе (на 1981 г.) назвали родиной СССР [251, с. 56].
С социально-психологической точки зрения, можно обнаружить не снижение, а наоборот, некоторое укрепление молдавской национальной идентичности. Так, при увеличении абсолютной численности русского населения с 1970 по 1979 г. на 22% удельный вес русских, владеющих молдавским языком, снизился только на 2,7%, т.е. относительно увеличилось число русских, владеющих молдавским языком.
В отношении других элементов культуры можно привести следующие данные: «Так, у молдаван сильнее, чем у русских, тяга к традиционным, национальным видам духовной культуры: народным танцам и музыке. Примерно 74% молдаван в городе отдало предпочтение народной музыке и танцам и лишь 43% русских горожан предпочли свою народную культуру…» [там же, с. 58]. Ситуация очень благоприятная в условиях усиления влияния массовой культуры. Это особенно подтверждается фактом предпочтения сорока процентами русских молдавской народной музыки и танцев.
Такое усиление идентичности вряд ли можно объяснить каким-либо одним фактором материального обмена. Скорее здесь, как и в предыдущем конфликте, общее состояние системы трансформируется в отношения коренной национальной группы к другим социальным группам, вовлеченным во взаимодействие, как ответная реакция на отношение этих групп к ней.
В связи с национальными группами русских, гагаузов, болгар, украинцев Г.С. Степанова делает справедливый, на наш взгляд, вывод: «Ни для кого не секрет, что актуализация национального самосознания представителей других национальностей (гагаузов, болгар, русских, украинцев и т.д.) произошла позже аналогичного процесса среди молдавского народа и как реакция на него» [там же, с. 61]. Но это не просто реакция на фоне общих процессов, а реакция на восприятие соответствующих отношений к этому национальному сообществу со стороны других.
Еще более рельефно проблема взаимности отношений проявляется в ситуации межнациональных конфликтов в Прибалтийских республиках. П. Лакис, исследуя языковую проблему Латвии, отмечает: «В эмпирическом обобщении это выглядит следующим образом — латыши часто обвиняют русских в нежелании общаться на латышском языке, в проявлении ими своего национального превосходства, русские же, наоборот, — упрекают латышей в национализме» [125, с. 93].
Результаты анализа некоторых исследований межнациональных конфликтов и ответов респондентов свидетельствуют о том, что, по крайней мере, в российской культуре взаимность отношений играет определяющую роль при конструировании межличностных отношений как в процессе общения, так и в производственной деятельности. Результаты простого материально-денежного обмена нередко трансформируются в восприятие отношения к себе со стороны других. Взаимность отношений играет особенно важную роль в ситуации неблагоприятного взаимодействия.
Общество и человек, таким образом, становятся наиболее чувствительными к межличностным взаимоотношениям и наибольшее свое внимание концентрируют именно на них. Поэтому регулирование взаимоотношений между членами общества становится прерогативой государства, которое собственно и в своей структуре содержит сеть специализированных институтов, обладающих властью, способной контролировать и направлять активность индивидуальных и групповых субъектов внутри государства и воздействовать на межгосударственные отношения с помощью дипломатических институтов в сфере внешней политики.
В исследованиях межгрупповых отношений в производственной организации нами было установлено, что при построении группой своих отношений с другой группой предъявляются более строгие требования к таким качествам своей группы, которые характеризуют ее как самостоятельного и активного элемента организации. С другой стороны, повышаются требования к правдивости, к искренности групповой информации, к чувству коллективизма [255]. Иными словами, наряду со стремлением быть автономной и самодостаточной, производственная группа стремится быть достойным членом производственной организации в целом.
Эти выводы касаются взаимоотношений малых групп как коллективных субъектов в рамках строгой регламентации действий и норм, регулирующих межгрупповые отношения.
Целесообразно посмотреть, будут ли эти тенденции проявляться при взаимодействии людей, когда многие процессы развиваются спонтанно, в условиях неопределенности социальной ситуации и особенно в состоянии межгруппового конфликта.
В 1990 г. при исследовании межнациональных отношений нами были получены данные, подтверждающие стремление национальных сообществ к самостоятельности . Эти данные говорят о наличии у людей разных национальностей установок, связанных со способом взаимодействия, позволяющим национальному сообществу сохранить свою самостоятельность как элемент общей территориальной социальной системы.