И.С.Кон ЛИЧНОСТЬ И ЕЕ САМОСОЗНАНИЕ (20)

Символика Кобо Абэ многозначна. "Маска" – одновременно символ приспособления к миру и символ чуждых, безличных сил, навязывающих личности свои законы. Потеря героем собственного лица хронологически предшествует изготовлению маски, которая должна восполнить эту потерю. Но первое, "природное", лицо было герою "дано", маску же он изготовил сам, бессознательно воплотив в ней черты своего "подлинного Я". Не воспроизводит ли в таком случае история взаимоотношений героя и маски процесс самопознания ценой мучительного освобождения иллюзий на собственный счет? Но почему тогда "своим" лицом оказывается "чужое"? Следует ли видеть в этом индивидуальную беду (а может быть, и вину) героя романа, или такова всеобщая закономерность?

Характерно, что в конфликте маски и "подлинного Я" маска, обычно выступающая как отрицательная сила, почти всегда выходит победителем. Почему? Социологически данный конфликт выражает столкновение разных ценностных ориентаций: "Я" воплощает ранее усвоенные индивидом моральные и иные принципы, маска требования реальной социальной ситуации, заставляющей личность приспосабливаться. Но маска сильнее "Я" не только потому, что в ней заключены некие социальные императивы. Эти императивы незримо присутствуют и в "Я". Психологически сила маски в том, что она обозначает реальное поведение (она экспрессивна, выражена в действии, в отношениях с другими людьми), и в этом смысле она всегда "подлинна", тогда как то, что индивид считает своим "подлинным Я", может быть и иллюзорным. Победа маски над "Я", вину за которую индивид возлагает на общество, при ближайшем рассмотрении оказывается торжеством его реального поведения над вымышленным, иллюзорным. Маска – приспособительный механизм, облегчающий индивиду адаптацию к определенной позиции или ситуации. Самосознание" несколько отстающее от практики, сначала не признает его частью собственного "Я". Но если образ поведения, символизируемый маской, становится устойчивым, повторяющимся, личность не может уклониться от его осознания. Индивид вынужден либо реализовать в поведении то, что он считает своим "подлинным Я", отказавшись от маски, либо принять маску в качестве своего подлинного лица, признав прежний "образ Я" несостоятельным, иллюзорным. Именно конфликт показывает, что в человеке "подлинно", устойчиво, а что "ложно", поверхностно.

Но является ли данная трактовка множественности "Я" единственно возможной? В свете романтического канона личности множественность "Я" – несчастье или болезнь. Герман Гессе, наоборот, считает ложным и патологическим принцип единства "Я". Личность – это "тюрьма, в которой вы сидите", а представление о единстве "Я" "заблужденье науки", которое ценно "только тем, что упрощает состоящим на государственной службе учителям и воспитателям их работу и избавляет их от необходимости думать и экспериментировать. Вследствие этого заблужденья "нормальными", даже социально высокосортными считаются часто люди неизлечимо сумасшедшие, а как на сумасшедших смотрят, наоборот, на иных гениев" [19]. "В действительности же любое "я", даже самое наивное, – это не единство, а многосложнейший мир, это маленькое звездное небо, хаос форм, ступеней и состояний, наследственности и возможностей". Люди пытаются отгородиться от мира, замкнувшись в собственном "Я", а нужно, наоборот, уметь растворяться, сбрасывать с себя оболочку.."...Отчаянно держаться за свое "я", отчаянно цепляться за жизнь – это значит идти вернейшим путем к вечной смерти, тогда как умение умирать, сбрасывать оболочку, вечно поступаться своим "я" ради перемен ведет к бессмертию" [20].

Множественное "Я" не допускает однозначного толкования и не может быть ни объективировано, ни описано извне.

Уже позитивистски натуралистическая психология практически устранила субстанциальное "Я", ограничив свою задачу изучением отдельных компонентов и образов самосознания.

Превращение "самости" в объект не могло не вызвать протеста со стороны сторонников экзистенциального подхода к личности. По словам Киркегора, "самость" – "абстрактнейшая из всех вещей и одновременно самая конкретная, потому что она свобода" [21].

Экзистенциальная трактовка "Я" противостоит его овеществлению. "Человек как целое необъективируем, подчеркивает К.Ясперс. – Поскольку он объективируем, он есть предмет... но в качестве такового он никогда не есть он сам" [22].

Согласно Ясперсу, в наивном наличном бытии человек действует, мыслит и верит, "как все". Однако, поворачиваясь от мира вещей к самому себе, он воспринимает свои мотивы и чувства прежде всего с точки зрения того, сохраняется ли в них его чистота и подлинность. А поскольку любые объективации "Я" могут быть только частичными, личность может определить себя лишь отрицательно: "Я" не в моем теле, не в моих достижениях, не в моих чаяниях и т.д.

По Хайдеггеру, "Я" – нечто, что "высказывается" в нас, оставаясь в то же время постоянно неизреченным и невысказанным. По Сартру, "Я" (ego) – не реальный субъект, а некоторая спроектированная в мир спонтанная возможность сознания [23].

Французский психоаналитик Ж.Лакан считает, что субъект не обладает автономным существованием и проявляет себя только в интерсубъективном диалоге с другим, причем смысл того, что говорится, зависит столько же от говорящего, сколько от слушателя.

Такое радикальное упразднение онтологической реальности "Я" с точки зрения обыденного сознания выглядит парадоксом. Однако попробуем взглянуть на проблему в ином ракурсе, например с точки зрения авторства литературных текстов [24]. Мы привыкли думать, что автор любого текста – "реальное лицо", которое онтологически предшествует своему творению. Но всегда ли можно определить индивидуальное авторство? Разве история науки не пестрит спорами о приоритете, об авторстве идей и открытий? Дело не только в коллективности творчества и одновременном открытии разными людьми одних и тех же явлений. Кто, например, автор "Воли к власти"? Общеизвестно, что это сочинение Фр.Ницше. Известно, однако, и то, что рукопись философа была в ходе ее подготовки к изданию фальсифицирована его сестрой. Не значит ли это, что и репутация Ницше, основанная на этой книге, не вполне заслуженна? Однако "отменить" то, что уже стало фактом общественного сознания, невозможно. "Философ Ницше" в некотором смысле продукт книги, которую человек Ницше сочинил лишь частично. Следовательно, тезис, что человек-творец "предшествует" своему творению и существует независимо от него, должен восприниматься с известными оговорками.

Идея монолитного субстанциального "Я", которому должно соответствовать такое же единое, цельное и непротиворечивое самосознание, подвергается сомнению не только в теоретическом, но и в обыденном сознании.

Первыми столкнулись с этим психиатры, обнаружившие не просто рост числа так называемых "личностных расстройств", но и радикальное изменение их симптоматики, распространение таких синдромов, как кризис идентичности, "диффузное Я" и деперсонализация.

Пациенты, с которыми имел дело в начале XX в. З.Фрейд, страдали главным образом от противоречий между усвоенными ими моральными запретами и нормами и собственными инстинктивными влечениями. Современный невротик, по свидетельству Э.Эриксона, напротив, ищет ответа на вопрос, во что он должен верить и кем он должен или мог бы стать [25]. Расщепленный на множество недостаточно интегрированных и кажущихся одинаково внешними ролей, буржуазный индивид испытывает острый дефицит устойчивости, тепла и интимности и не знает, в чем его подлинное "Я".

Американские социологические типологии личности 50-60-х годов ("человек организации" У. Уайта, "одномерный человек" Г. Маркузе и т.п.) рассматривали это явление с отрицательной стороны, подчеркивая утрату личностной автономии, рост конформизма, ориентации не на внутренние, а на внешние ценности, идентификации с группой и устойчивыми социальными структурами. Особенно знаменательна в этом плане книга Д.Рисмена "Одинокая толпа". Рисмен утверждал, что в XIX в. преобладающим типом социального характера в США была личность, "ориентируемая изнутри" (inner-directed). Содержанием ее стремлений могли быть и жажда обогащения, и желание сделать карьеру, и религиозный аскетизм, но она характеризовалась устойчивостью жизненных ориентаций и целеустремленностью. В современной Америке, по Рисмену, преобладает другой тип человека – личность, "ориентирующаяся на других" (other-directed), которая не имеет устойчивых жизненных целей и идеалов, стремится, прежде всего, к "гармонии" с окружающими и старается любой ценой быть похожей на других. Этот человек-конформист настолько поддается внешним влияниям, что не только окружающие, но и сам он не знает, в чем же в конце концов состоит его подлинное "Я". Если психологический механизм личности, "ориентируемой изнутри", можно сравнить с гироскопом, то личность, "ориентирующаяся на других", как бы имеет внутри радар, чутко реагирующий на любые внешние сигналы.

Хотя большинство американских социологов относилось в то время к конформизму и "одномерности" без особой симпатии, они склонны были признать эти тенденции неизбежными. Внутренние противоречия, множественность образов "Я" и неуверенность в своей идентичности, как правило, оценивались отрицательно, в них видели знак социального отчуждения, симптом нервного расстройства или то и другое вместе. В конце 60-х годов ситуация меняется. У идеологов молодежного и студенческого движения "оформляется ориентация личности на абсолютно свободное проявление индивидуального спонтанного стихийного импульса, непосредственного чувствования, противостоящих всякому институционализированному, рационально организованному действию" [26]. В результате то, что вчера считалось нездоровым, стало казаться зародышем новой свободы.

Широкую популярность приобрел образ "человека-Протея", нарисованный американским востоковедом и психиатром Р.Д.Лифтоном. Традиционное чувство стабильности и неизменности "Я", по мнению Лифтона, основывалось на относительной устойчивости социальной структуры и тех символов, в которых индивид осмысливал свое бытие. В конце 60-х годов положение радикально изменилось. С одной стороны, усилилось чувство исторической или психоисторической разобщенности, разрыва преемственности с традиционными устоями и ценностями. С другой стороны, появилось множество новых культурных символов, которые с помощью средств массовой коммуникации легко преодолевают национальные границы, позволяя каждому индивиду ощущать связь не только со своими ближними, по и со всем остальным человечеством. В этих условиях индивид уже не может чувствовать себя автономной, замкнутой монадой. Ему гораздо ближе образ древнегреческого божества Протея, который постоянно менял обличье, становясь то медведем, то львом, то драконом, то огнем, то водой, а свой естественный облик сонливого старичка мог сохранять, только будучи схвачен и закован. Протеевский стиль жизни – бесконечный ряд экспериментов и новаций, каждый из которых может быть легко оставлен ради новых психологических поисков.

Эта модель сильно похожа на то, что Э.Эриксон назвал "диффузной" или "беспорядочной идентичностью" и часто сочетается с функциональными нарушениями психики. Однако "сам по себе протеевский стиль отнюдь не патологичен и является, по всей вероятности, вполне адаптивным для нашего времени, распространяясь на все стороны человеческого опыта" [27], подчеркивал Лифтон. Именно акцент на адаптивных, а не на негативных функциях "протеевского стиля" отличает его концепцию от взглядов неоромантических критиков "постиндустриального общества".

Американский философ Дж.Огильви в книге с полемическим названием "Многомерный человек" (в противовес "одномерному человеку" Маркузе) поддерживает идею о "протеевской" множественности "Я", но указывает, что представление о нескольких сменяющих друг друга "самостях" "свидетельствует о привязанности к традиционному понятию идентичности, согласно которому в каждый данный момент времени индивид должен иметь только одно "Я" [28]. По мнению Огильви, нужно идти дальше и признать не только необходимость смены идентичностей, но и постоянную многомерность и децентрализацию "самости", которой соответствует социально-политический плюрализм и религиозный политеизм.

Переориентация с "закрытого" и стабильного "Я" на "открытое" и текучее тесно связана с влиянием восточных религиозно-философских канонов (дзэн-буддизм, йога, тибетский буддизм, учения Гюрджиева и Кришнамурти, веданта, суфизм, различные формы "гуманистического мистицизма"). Но дело не только во влияниях и заимствованиях.

Американский социолог Р.Тэрнер пытался с помощью "теста из 20 предложений" [29] выяснить, по каким признакам американские студенты отличают свое "подлинное Я" от "неподлинного" и ассоциируют ли они их преимущественно со стабильными социальными институтами и ролями ("институциональное Я", определяемое через принадлежность к каким-то социальным группам, общественное положение и статус) или с изменчивыми субъективными чувствами и желаниями ("импульсивное Я", определяемое в терминах эмоциональных переживаний и стремлений). Из обследованных 1269 студентов 369 (28,9%) описывали и свое "подлинное" и "неподлинное" "Я" преимущественно в институциональных терминах, не ощущая конфликта между нормативными требованиями и субъективной реальностью, 310 человек (24,4%) в обоих измерениях выдвигали на первый план импульсивные характеристики, 134 человека (10,6%) описывали "подлинное Я" в институциональных, а "неподлинное" – в импульсивных терминах. Самая большая группа – 458 человек (36,1%) видела свое "подлинное Я" импульсивным, а "неподлинное" – институциональным [30]. Иными словами, собственный внутренний мир и его эмоциональное выражение для них важнее, чем социальная принадлежность и соответствие нормативным стандартам общества.

Эта установка связана с определенными макросоциальными процессами.

Американский социолог Луис А.Зурхер-младший [31]. считает, что изменениям социальной структуры, характерным для "постиндустриального общества", в сфере индивидуального самосознания соответствует постепенная переориентация со стабильного "Я", где "самость" воспринимается как объект, на изменчивое "Я", понимаемое как процесс. Исходя из анализа эмпирических данных, полученных с помощью "теста из 20 предложений", Зурхер различает четыре главных типа, или модуса, "Я": физический, социальный, рефлексивный и океанический.

Модус А ("физическое Я") – жесткое, центростремительное, обращенное внутрь и замкнутое в себе "микро-Я", основанное на телесных свойствах и самоощущениях. Лица, принадлежащие к этому модусу, описывают себя преимущественно в физических терминах, подчеркивая такие свойства, как пол, возраст, рост и т.д.

Модус В ("социальное Я") также фиксирует внимание на объективных свойствах, но не физических, а социальных. Его носители описывают себя в терминах своих социальных статусов, ролей, групповых принадлежностей и т.п. Этот модус стабилен, относительно статичен и мыслится как совокупность и некоторый синтез социальных ролей.

Модус С ("рефлексивное Я") переносит центр тяжести на субъективные свойства, вкусы и диспозиции, относительно независимые от конкретных социальных ситуаций (типа "Я счастливый человек" или "Я люблю хорошую музыку"). Он отличается текучестью и не зависит от "внешних" социальных ролей, каждая из которых постоянно оценивается личностью, стоящей как бы рядом с ними.

Модус D ("океаническое Я") является расширяющимся центробежным, это обращенное вовне "макро-Я", основанное на универсальных ценностях, абстрактных идеях, трансцендентных процессах или духовно-мистическом откровении. Поэтому оно и называется "океаническим". Представители этого модуса описывают себя наиболее абстрактно, в суждениях, вообще не подразумевающих какой-либо жесткой детерминации ("Я – живое существо" или "Я – песчинка на берегу времени").

Именно "океанический" тип, полагает Зурхер, лучше всего отвечает потребностям современного развития. По мнению Зурхера, в ходе индивидуального развития самосознание проходит все четыре модуса: сначала формируется модус А, потом В, затем С и, наконец, Д. Но их соотношение у разных индивидов различно. Зурхер предполагает, что это связано также с исторической эволюцией общества. На ранних стадиях общественного развития, когда люди ведут суровую борьбу с природой за выживание, должен был преобладать модус А. По мере усложнения социальной структуры и разделения труда на первый план выступает модус В, который в дальнейшем, по мере ускорения темпов развития и усложнения жизни общества, уступает место модусу С. В современных условиях стремительного научно-технического прогресса и культурного обновления наиболее адаптивным кажется модус Д, "меняющееся Я".

Однако совмещение индивидуально-личностных типологий, рассчитанных на сравнение эмпирически зафиксированных психических свойств, и социальных типов, предположительно порождаемых той или иной исторической эпохой, методологически сомнительно уже потому, что первые претендуют быть аналитическими и описательными, а вторые являются синтетическими и ценностно-нормативными. Проблематична и оценка степени адаптивности и конкретного идеологического содержания этих "модусов".

Смена протестантской "этики самоотречения" "этикой самоосуществления", как назвал ее американский социолог Д.Янкелович, – явление довольно массовое. Жажда самоосуществления сегодня в большей или меньшей степени характерна, по подсчетам Янкеловича, для 80% взрослых американцев [32]. Но в чем они видят это самоосуществление?

"Изменчивое Я" резко противопоставляется традиционному буржуазному идолу "сильной личности", которая гордилась своей устойчивостью, трудовыми и социальными достижениями, с презрением относилась к "человеку-потребителю". "Этика самоосуществления", зиждущаяся на абсолютизации спонтанных эмоциональных переживаний, социально расплывчата и не опирается на твердые социально-нравственные императивы. С одной стороны, она как будто освобождает личность от порабощающего ее накопительства, погони за вещами, престижем и другими "внешними" ценностями. С другой стороны, "упоительный взгляд внутрь", характерный для религиозно-философских исканий американцев 70-х годов, оборачивается на практике предельно эгоистическим нарциссизмом и социальной безответственностью; как сказал американский публицист К.Лэш, их "преобладающая страсть – желание жить моментом, жить для себя, а не для своих предшественников или потомства" [33].

В современной ситуации, перед лицом угрозы ядерной войны и усугубляющегося экологического кризиса, человечество просто не может позволить себе такой беспечности. По словам президента Римского клуба А.Печчеи, человек сегодня стоит перед дилеммой: "...либо он должен измениться – как отдельная личность и как частица человеческого сообщества, – либо ему суждено исчезнуть с лица Земли" [34].

Романтическая антитеза "личность или общество" принципиально не имеет решения, заводя в тупик и социологическую теорию, и индивидуальное самосознание. И марксистско-ленинская стратегия освобождения человека начинается именно с теоретического преодоления этой антитезы.