"Я не был никогда в Австралии,
Где молоко дают бесплатно,
Где, может быть, одни аграрии
Да яблоки в родимых пятнах. "
Ю.Арабов "Прогулка наоборот"
Я не был никогда в Монголии,
Где от кумыса нету спасу,
Где круглый год цветут магнолии,
Согласно сообщеньям ТАССа.
Там что ни житель - то монгол,
А что ни лошадь - то Пржевальского,
Там все играют в халхинбол,
Но из ключа не пьют кастальского.
Я не был никогда в Венеции -
Шамбале кинематографии,
Где драматургов нету секции,
Что в переводе значит - мафии.
Там время сжато, как пропан,
И вечность кажется минутою,
Там чуть не помер Томас Манн,
А может, Генрих - я их путаю.
Я не бывал в стране Муравии,
Где ям не меньше, чем ухабов,
Я также не бывал в Аравии,
Ну что ж, тем хуже для арабов.
Но я бывал в Голопобоево,
Чьи жители клянут Арабова,
Раскаты дикой лиры коего
Лишает их рассудка слабого.
Там низок уровень культуры
И редко слышен детский смех.
Ты лучше их не трогай, Юра,
Убогих, Юра, трогать грех.
Я шел к Смоленской по Арбату,
По стороне его по правой,
И вдруг увидел там Булата,
Он оказался Окуджавой.
Хотя он выглядел нестаро,
Была в глазах его усталость,
Была в руках его гитара,
Что мне излишним показалось.
Акын арбатского асфальта
Шел в направлении заката...
На мостовой крутили сальто
Два полуголых акробата.
Долговолосые пииты
Слагали платные сонеты,
В одеждах диких кришнаиты
Конец предсказывали света.
И женщины, чей род занятий
Не оставлял сомнений тени,
Раскрыв бесстыжие объятья,
Сулили гражданам забвенье.
- Ужель о том звенели струны
Моей подруги либеральной?! -
Воскликнул скальд, меча перуны
В картины адрес аморальной.
Был смех толпы ему ответом,
Ему, обласканному небом...
Я был, товарищи, при этом,
Но лучше б я при этом не был.
Весь обьят тоской вселенской
И покорностью судьбе,
Возле площади Смоленской
Я в троллейбус сяду "Б".
Слезы горькие, не лейтесь,
Сердце бедное, молчи,
Ты умчи меня, троллейбус,
В даль туманную умчи.
Чтобы плыл я невесомо
Мимо всех, кого любил,
Мимо тещиного дома,
Мимо дедовских могил.
Мимо сада-огорода,
Мимо Яузских ворот,
Выше статуи Свободы,
Выше северных широт.
Выше площади Манежной,
Выше древнего Кремля,
Чтоб исчезла в дымке нежной
Эта грешная земля.
Чтоб войти в чертог твой, Боже,
Сбросив груз мирских оков,
И не видеть больше рожи
Этих блядских мудаков.
Еще в туманном Альбионе
Заря кровавая встает,
А уж в Гагаринском районе
Рабочий день копытом бьет.
Встают дворцы, дымят заводы,
Владыка мира правит - труд,
И окружающей природы
Ряды радетелей растут.
Мне все знакомо здесь до боли,
И я знаком до боли всем,
Здесь я учился в средней школе,
К вопросам - глух, в ответах - нем.
Здесь колыбель мою качали,
Когда исторг меня роддом,
И где-то здесь меня зачали,
Что вспоминается с трудом.
Здесь в комсомол вступил когда-то,
Хоть ныне всяк его клеймит,
Отсюда уходил в солдаты,
Повесток вычерпав лимит.
Прошел с боями Подмосковье;
Где пахнет мятою травой,
Я мял ее своей любовью
В период страсти роковой.
Сюда а победою вернулся,
Поскольку не был победим,
И с головою окунулся
В то, чем живем и что едим.
Я этим всем, как бинт пропитан,
Здесь все - на чем еще держусь,
Я здесь прописан и прочитан,
Я здесь затвержен наизусть.
И пусть в кровавом Альбионе
Встает туманная заря,
В родном Гагаринском районе
Мне это все - до фонаря!
Уходит в плаванье матрос,
На берегу жена рыдает.
Его удача ожидает,
Ее судьба - сплошной вопрос.
На нем широкие штаны.
Он в них прошел огонь и воду,
Но моде не принес в угоду
Их непреклонной ширины.
На ней забот домашних груз,
Ночей бессонных отпечаток,
Да пара вытертых перчаток,
Да полкило грошовых бус.
Мгновений бег неумолим.
В преддверьи горестной разлуки
Она заламывает руки,
Расстаться не желая с ним.
Со лба откинув прядь волос,
В глаза его глядит с мольбою.
Перекрывая шум прибоя,
Целует женщину матрос.
И утерев бушлатом рот,
Он говорит, прощаясь с нею,
Что море вдаль его зовет,
Причем чем дальше, тем сильнее.
Матрос уходит в океан.
Его шаги звучат все глуше,
А женщина стоит на суше,
Как недописанньй роман.
Мне му сцену не забыть -
Она всегда передо мною.
Я не хочу матросом быть
И не могу - его женою.
А.Еременко
На Павелецкой-радиальной
Средь ионических колонн
Стоял мужчина идеальный
И пил тройной одеколон.
Он был заниженного роста,
С лицом, похожим на кремень.
Одет решительно и просто -
Трусы,
Галоши
И ремень.
В нем все значение имело,
Допрежь неведомое мне,
А где-то музыка гремела
И дети падали во сне.
А он стоял
Мужского рода
В своем единственном числе,
И непредвзятая свобода
Горела на его челе.
Сгущалась тьма над пунктом населенным,
В ночном саду коррупция цвела,
Я ждал тебя, как свойственно влюбленным,
А ты, ты, соответственно, не шла.
Я жаждал твоею коснуться тела,
Любовный жар сжигал меня дотла,
А ты придти ко мне не захотела,
А ты, смотрите выше, все не шла.
Полночный сад был залит лунным светом,
Его залил собою лунный свет.
Сказать такое - нужно быть поэтом,
Так написать способен лишь поэт.
Поэт он кратким должен быть и точным,
Иначе не поэт он, а фуфло.
Короче, я сидел в саду полночном,
А ты, как чмо последнее, не шло.
Только сел - звонят. Давай скорее.
Тут у нас такое - обалдеешь.
Я такси хватаю. Мчимся пулей.
По дороге мужика сбиваем.
Приезжаем. Вроде все нормально.
Ну не то, чтоб прямо все в ажуре,
Но, по крайней мере, чисто внешне,
Чисто визуально, как обычно.
Я, как идиот, обратно еду.
По дороге в самосвал въезжаем.
Хорошо еще таксист был пьяный.
А иначе б - страшно и подумать.
Слава богу, жив еще остался,
Но пока мотался по больницам,
Дочка замуж вышла. За румына.
Только нам румынов не хватало.
Я вчера за три отгула
Головой упал со стула
Поначалу-то сперва
Подписался я за два,
Но взглянув на эти рожи,
Нет, решил, так не пойдет,
И слупил с них подороже,
Я ж не полный идиот.
Ночь темна, как камера обскура,
Дремлет населения душа
У высоких берегов Амура
И на диком бреге Иртыша.
Наготу слета прикрыв рукою,
Спишь и ты, откинув простыню...
Что бы мне приснить тебе такое?
Хочешь, я себя тебе присню?
Знай, что я не снюсь, кому попало,
Редким выпадала эта честь.
Денег я беру за мо мало -
У меня и так их много есть.
Я в любом могу присниться виде,
Скажем, в виде снега и дождя,
Или на коне горячем сидя,
Эскадрон летучий в бой ведя.
Хочешь - стану юношей прекрасным,
Хочешь - благородным стариком,
Хочешь - сыром обернусь колбасным,
А не хочешь - плавленым сырком.
Иль, принявши образ чайной розы,
У Хафиза взятый напрокат,
Я вплыву в твои ночные грезы,
Источая дивный аромат.
Я войду в твой сон морским прибоем,
Шаловливым солнечнымм лучом...
Спи зубами, милая, к обоям
И не беспокойся ни о чем.
Не доливайте водку в пиво,
Во-первых, это некрасиво.
А во-вторых, снижает слог,
А в-третьих, просто валит с ног.
Не прочищайте пальцем носа,
На это в свете смотрят косо.
Как светских тонкостей знаток,
Рекомендую всем платок.
Не зажимайте дам в парадном,
При здешнем климате прохладном
Столь безыскусный стиль сулит
Партнерам лишь радикулит.
Не гладьте брюки на ночь глядя,
Поскольку брюки на ночь гладя,
Придется снять их все равно,
Чтобы не выглядеть смешно.
Не доверяйте акушерам,
Они завидуют в душе вам.
Когда ж придет пора рожать,
Услуг их следует бежать.
Не ешьте курицу с соседом,
По понедельникам и средам.
А, впрочем, и в другие дни
Старайтесь есть ее одни.
Не все, прочитанное вами,
Возможно выразить словами,
Но тайный смысл заветных строк
И вам откроется в свой срок.
Уронил я в унитаз
Как-то тут намедни
Свой любимый карий глаз.
Правый. Предпоследний.
Глянул он прощальным взором,
Голубиным оком
Прямо в душу мне с укором,
Уносясь потоком.
И с тех пор все снится мне
Ночью в тишине,
Как он там ресницами
Шевелит на дне.
Будь я малость помоложе,
Я б с душою дорогой
Человекам трем по роже
Дал как минимум ногой.
Да как минимум пяти бы
Дал по роже бы рукой.
Так скажите мне спасибо
Что я старенький такой.