Меню
Назад » »

Игорь Кон Мужчина в меняющемся мире (9)

5. Противоречия и парадоксы маскулинности Товарищ мужчина, а все же заманчива доля твоя… Булат Окуджава Практически все народы убеждены, что мужчинами не рождаются, а становятся, маскулинность – не природная данность, а социальное и личное достижение. Чаще всего маскулинность ассоциируется с силой, воинской доблестью и высоким социальным статусом. Даже близкие по уровню своего социально-экономического развития и образу жизни племена могут иметь разные каноны маскулинности, и рядом с воинственными и агрессивными мундугуморами живут спокойные и миролюбивые арапеши (Мид, 1988; 2004). По словам антрополога Дэвида Гилмора, «маскулинность – это символический текст, культурный конструкт, бесконечно вариабельный и не всегда необходимый» (Гилмор, 2005. С. 236). Нормативно мужчина всегда ориентирован на достижение чего-то. Это «что-то» не везде одинаково, но всегда высоко ценится. Новая парадигма маскулинности, получившая распространение в последние 15–20 лет, тесно связана с общими тенденциями современного человековедения (Smiler, 2004). Ее главные теоретические истоки – феминистский анализ гендера как структуры общественных отношений и отношений власти, постструктуралистский анализ дискурсивной природы социальных отношений, включая половые и сексуальные идентичности, и социологические исследования субкультур и процессов, связанных с маргинализацией и сопротивлением разного рода социальных меньшинств. Эти исследования, каждое на своем собственном материале, выдвинули на интеллектуальную авансцену проблему понимания «Другого» и вообще «инаковости». Сначала проблема формулировалось преимущественно в философских терминах, но затем она получила специально-научное подтверждение в психологии и психиатрии. На ранних стадиях развития «мужских исследований» проблемной выглядела лишь недостаточная маскулинность (гипомаскулинность) – мальчики, которые не сумели усвоить требования мужской роли и на всю жизнь остались неудачниками, «лузерами». С гипермаскулинностью до поры до времени все было в порядке, мужчина мачо выглядел воплощением успеха. Но постепенно выяснилось, что реализация этого идеала порождает также и многочисленные отрицательные качества (агрессивность, эмоциональную скованность и т. п.). Констатация трудностей индивидуального развития стимулировала в социологической литературе 1980—1990-х годов критический анализ самого канона и идеологического содержания маскулинности. Оказалось, что мужские роли включают в себя противоречащие друг другу и даже явно дисфункциональные элементы (например, опору на агрессию). Понятия «полоролевое напряжение», «полоролевой стресс» и «гендерно-ролевой конфликт» дали возможность научно описать социально-психологические процессы, которые не позволяют мужчине реализовать собственный человеческий потенциал. Выяснилось, что мужчины переживают стресс не только когда считают себя неспособными осуществить требования своей мужской роли (например, сделать успешную карьеру), но и когда ситуация требует от них «немужского» поведения (например, необходимость ухаживать за маленьким ребенком). Проблематичными оказались и механизмы эмоционального самоконтроля. Развитой аффективный самоконтроль всегда считался необходимым свойством «настоящего мужчины». Теперь выяснилось, что если «недостаточно социализированный», недовоспитанный мужчина не может адекватно контролировать свои агрессивные импульсы, то его «перевоспитанный» антипод не способен адекватно выразить собственные эмоции и страдает пониженным самоуважением (Levant, 1996; Levant, Fischer, 1998; Pleck, 1995). Более того, высокий уровень эмоционального самоконтроля статистически коррелирует с депрессивной симптоматикой. Появившийся в 1967 г. психиатрический термин алекситимия (Alexithymia, от греческих слов лексис – слово и тюмос – эмоции, буквально – «без слов для эмоций», речь идет о людях, испытывающих трудности с осознанием и выражением своих чувств и эмоций и отличающихся бедным воображением) стал не только диагнозом заболевания, но и способом описания некоторых мужских проблем. Лицам с выраженной алекситимией свойственно в высшей степени конкретное мышление. Они могут казаться приспособленными к требованиям реальности, но им недостает воображения, интуиции, эмпатии (способности к сопереживанию) и направленной на удовлетворение влечений фантазии. Они ориентируются прежде всего на вещественный мир, а к себе относятся как к роботам. Если врачи и биологи ищут природные причины этих трудностей, то социологи выдвигают на первый план противоречия нормативной маскулинности. Одним из главных теоретических понятий новой психологии мужчин стала сформулированная Джозефом Плеком парадигма гендерно-ролевого напряжения (Gender Role Strain Paradigm) (Pleck, 1981; 1995). В отличие от ранней эссенциалистской парадигмы гендерной роли/идентичности, исходившей из того, что мужчины и женщины имеют врожденную психологическую потребность вырабатывать специфические, часто противоположные и потому дополняющие друг друга гендерные черты, парадигма гендерно-ролевого напряжения является конструктивистской. Усвоение гендерных ролей мыслится не как стандартный инвариантный процесс, ведущий к развитию типичных для данного пола и укорененных в сознании индивида личностных черт, а как сложный и изменчивый процесс, проходящий под сильным воздействием господствующих гендерных идеологий, которые видоизменяются в зависимости от социальной среды и культурного контекста. Господствующие идеологии направлены на поддержание существующих властных структур, которые большей частью, хотя и с вариациями, являются патриархатными и воспроизводят гендерное неравенство (Levant, 1996; Levant, Richmond, 2007). Роберт Брэннон сформулировал четыре принципа или нормы традиционной маскулинности (Brannon 1976): 1. «Без бабства» («no sissy stuff») – мужчина должен избегать всего женского. 2. «Большой босс» («the big wheel») – мужчина должен добиваться успеха и опережать других мужчин. 3. «Крепкий дуб» («the sturdy oak») – мужчина должен быть сильным и не проявлять слабость. 4. «Задай им жару» («give 'em hell») – мужчина должен быть крутым и не бояться насилия. На основе этих принципов была создана шкала – The Brannon Masculinity Scale (1984) – из 110 нормативных суждений, рассчитанных на измерение традиционной маскулинности. Однако некоторые ее субшкалы пересекались друг с другом. Кроме того, Доналд Левант с соавторами сочли необходимым дополнить ее такими параметрами, как гомофобия (страх и ненависть к гомосексуалам) и принятие деперсонализированной, не связанной с отношениями, сексуальности (non-relational sexual attitudes). Маскулинная идеология, по Леванту, означает усвоенную индивидом культурную систему убеждений и установок относительно маскулинности и мужских ролей, которая побуждает действовать в соответствии с этими требованиями и избегать того, что ими запрещено (например, походить на женщин) (Levant, 1996; Thompson, Pleck, 1995). Такое определение маскулинности разделяют большинство мужчин, но его нормы зачастую поощряют нездоровое поведение (пьянство, неоправданный риск), в результате чего у мужчин возникает «дисфункциональное напряжение». В то же время те мужчины, которые отклоняются от норм маскулинной идеологии, часто подвергаются остракизму и испытывают чувство стыда или «травматическое напряжение». Хотя большинство мужчин гендерно-ролевые ожидания так или иначе нарушают, им приходится расплачиваться за это чувством своего несоответствия, самозванства. Предназначенный для измерения маскулинной идеологии инструмент – «Перечень мужских ролевых норм» (The Male Role Norms Inventory – MRNI) (Levant, Fischer, 1998) состоит из 57 пунктов, объединенных в восемь подшкал. Первые семь представляют собой разные параметры традиционной маскулинной идеологии: «Избегание женственности», «Гомофобия», «Опора на собственные силы», «Агрессия», «Достижение/статус», «Принятие безличной сексуальности» и «Эмоциональная скованность» (алекситимия). Все вместе они образуют Тотальную традиционную шкалу. Дополнительная, восьмая субшкала из 12 пунктов измеряет нетрадиционные установки относительно маскулинности. Особая форма MRNI разработана для подростков. За последние 15 лет Роналд Левант, его сотрудники и многочисленные аспиранты провели множество исследований, в том числе сравнительных (включая Китай и Россию), и получили интересные результаты (Levant, Richmond, 2007). Прежде всего, они подтвердили выводы предыдущих исследований относительно связи традиционной маскулинности с полом/гендером, расой, этничностью и социальным классом. Мужчины поддерживают эту идеологию больше, чем женщины, причем пол – фактор более важный, чем этничность, афроамериканцы разделяют ее чаще белых американцев, а испаноязычные (латиносы) занимают позицию посередине. Представители низших классов поддерживают эту идеологию чаще, чем более состоятельные и образованные, ит.д. Сравнение семи разных культурных групп американских мужчин азиатского происхождения показало, что они более или менее одинаково принимают традиционную идеологию маскулинности. При сравнении китайских (КНР) студентов с американскими выяснилось, что китайские мужчины и женщины принимают традиционную маскулинную идеологию больше, чем их американские сверстники. То же самое обнаружилось при сравнении американских и русских студентов, хотя русские студентки обнаружили менее традиционные установки, чем мужчины (я вернусь к этим данным позже). В целом, китайцы, русские, пакистанцы и японцы принимают традиционную маскулинную идеологию полнее американцев. Весьма интересны также возрастные и когортные различия: в одном исследовании сыновья оказались меньшими традиционалистами, чем отцы. Принятие традиционной модели маскулинности статистически связано также с наличием ряда личных проблем, таких как боязнь интимности, меньшая удовлетворенность партнерскими отношениями, более отрицательные мнения о роли отца, отрицательное отношение к расовому многообразию и женскому равноправию, установки, ведущие к сексуальному насилию, алекситимия, нежелание обращаться за психологической помощью и т. д. Хотя в этих сравнительных исследованиях преобладают студенческие выборки, они заслуживают серьезного внимания. Главный вывод социально-психологических исследований маскулинности состоит в том, что мужские проблемы коренятся не столько в мужской психофизиологии и особенностях индивидуального развития мужчин, сколько в противоречивости нормативного канона маскулинности, ориентированного на оправдание и поддержание мужской гегемонии. Это мнение разделяют ведущие современные социологи. По словам Пьера Бурдье, хотя в свете «фаллонарциссического видения» и «андроцентрической космологии» мужское господство представляется совершенно естественным явлением, на самом деле оно, как и сами понятия маскулинности и фемининности, весьма искусственно и само себя воспроизводит. Представление, будто женщина всегда ранима и слаба, порождает встречные нормативные представления о мужской силе и непроницаемости, которые мужчина вынужден оправдывать, в том числе – с помощью насилия. Маскулинность – это перформанс, с помощью которого мужчины постоянно обманывают не столько женщин, сколько самих себя и друг друга. Мужчина все время должен доказывать другим мужчинам, что он «настоящий», что он «соответствует» и принадлежит к группе «настоящих мужчин». Вирильность – «по самой сути своей реляционное (relationnelle, то есть создаваемое в отношении. – И. К.) понятие, конструируемое перед лицом и для других мужчин и против женственности в состоянии образного страха перед женским началом, прежде всего – в самом себе» (Bourdieu, 1998. P. 58–59). Теоретически разрушение представления о маскулинности как о монолите выглядит новым и неожиданным. Однако исторически это представление всегда была внутренне противоречивым, а между нормативным каноном маскулинности и реальным мужским самосознанием всегда существовало напряжение.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar