Иннокентий Анненский (2)

Есть книга чудная, где с каждою страницей
Галлюцинации таинственно свиты:
Там полон старый сад луной и небылицей,
Там клен бумажные заворожил листы,

Там в очертаниях тревожной пустоты,
Упившись чарами луны зеленолицей,
Менады белою мятутся вереницей,
И десять реет их по клавишам мечты.

Но, изумрудами запястий залитая,
Меня волнует дев мучительная стая:
Кристально чистые так бешено горды.

И я порвать хочу серебряные звенья...
Но нет разлуки нам, ни мира, ни забвенья,
И режут сердце мне их узкие следы...

Иннокентий Анненский. 
Стихотворения и трагедии. 
Сер.: Библиотека поэта. Большая серия. 
Ленинград: Советский писатель, 1990.


ПРЕРЫВИСТЫЕ СТРОКИ

Этого быть не может,
 Это — подлог,
День так тянулся и дожит,
 Иль, не дожив, изнемог?..
 Этого быть не может,
С самых тех пор
В горле какой-то комок...
 Вздор...
Этого быть не может...
 Это — подлог...
Ну-с, проводил на поезд,
 Вернулся, и solo1, да!
Здесь был ее кольчатый пояс,
 Брошка лежала — звезда,
Вечно открытая сумочка
 Без замка,
И, так бесконечно мягка,
В прошивках красная думочка...
. . . . . . . . . . . . . . . .
 Зал...
Я нежное что-то сказал,
 Стали прощаться,
Возле часов у стенки...
Губы не смели разжаться,
 Склеены...
Оба мы были рассеяны,
Оба такие холодные...
 Мы...
Пальцы ее в черной митенке
 Тоже холодные...
«Ну, прощай до зимы,
Только не той, и не другой,
И не еще — после другой...
 Я ж, дорогой,
 Ведь не свободная...»
 — «Знаю, что ты — в застенке...»
 После она
Плакала тихо у стенки
И стала бумажно-бледна...
Кончить бы злую игру...
 Что ж бы еще?
Губы хотели любить горячо,
 А на ветру
Лишь улыбались тоскливо...
Что-то в них было застыло,
 Даже мертво...
Господи, я и не знал, до чего
 Она некрасива...
Ну, слава богу, пускают садиться...
Мокрым платком осушая лицо,
Мне отдала она это кольцо...
Слиплись еще раз холодные лица,
 Как в забытьи,—
 И
 Поезд еще стоял —
 Я убежал...
 Но этого быть не может,
 Это — подлог...
День, или год, и уж дожит,
Иль, не дожив, изнемог...
 Этого быть не может...

Примечания
1. Solo — один (ит.)— Ред. 

Иннокентий Анненский. 
Стихотворения и трагедии. 
Сер.: Библиотека поэта. Большая серия. 
Ленинград: Советский писатель, 1990.


СТАРАЯ УСАДЬБА

Сердце дома. Сердце радо. А чему?
Тени дома? Тени сада? Не пойму.

Сад старинный, всё осины - тощи, страх!
Дом - руины... Тины, тины что в прудах...

Что утрат-то!... Брат на брата... Что обид!...
Прах и гнилость... Накренилось... А стоит...

Чье жилище? Пепелище?... Угол чей?
Мертвой нищей логовище без печей...

Ну как встанет, ну как глянет из окна:
"Взять не можешь, а тревожишь, старина!

Ишь затейник! Ишь забавник! Что за прыть!
Любит древних, любит давних ворошить...

Не сфальшивишь, так иди уж: у меня
Не в окошке, так из кошки два огня.

Дам и брашна - волчьих ягод, белены...
Только страшно - месяц за год у луны...

Столько вышек, столько лестниц - двери нет...
Встанет месяц, глянет месяц - где твой след?.."

Тсс... ни слова... даль былого - но сквозь дым
Мутно зрима... Мимо... мимо... И к живым!

Иль истомы сердцу надо моему?
Тени дома? Шума сада?.. Не пойму... 

Я знал, что она вернется
И будет со мной - Тоска.
Звякнет и запахнется
С дверью часовщика...

Сердца стального трепет
Со стрекотаньем крыл
Сцепит и вновь расцепит
Тот, кто ей дверь открыл...

Жадным крылом цикады,
Нетерпеливо бьют:
Счастью ль, что близко, рады,
Муки ль конец зовут?..

Столько сказать им надо,
Так далеко уйти...
Розно, увы! цикада,
Наши лежат пути.

Здесь мы с тобой лишь чудо,
Жить нам с тобой теперь
Только минуту - покуда
Не распахнулась дверь...

Звякнет и запахнется,
И будешь ты так далека...
Молча сейчас вернется
И будет со мной - Тоска.

 В. П. Xмара-Барщевскому

В желтый сумрак мертвого апреля,
Попрощавшись с звездною пустыней,
Уплывала Вербная неделя
На последней, на погиблой снежной льдине;

Уплывала в дымаx благовонныx,
В замираньи звонов поxоронныx,
От икон с глубокими глазами
И от Лазарей, забытыx в черной яме.

Стал высоко белый месяц на ущербе,
И за всеx, чья жизнь невозвратима,
Плыли жаркие слезы по вербе
На румяные щеки xерувима.

Иннокентий Анненский. 
Стихотворения и трагедии. 
Сер.: Библиотека поэта. Большая серия. 
Ленинград: Советский писатель, 1990.


СНЕГ

Полюбил бы я зиму,
Да обуза тяжка...
От нее даже дыму
Не уйти в облака.

Эта резанность линий,
Этот грузный полет,
Этот нищенский синий
И заплаканный лед!

Но люблю ослабелый
От заоблачных нег -
То сверкающе белый,
То сиреневый снег...

И особенно талый,
Когда, выси открыв,
Он ложится усталый
На скользящий обрыв,

Точно стада в тумане
Непорочные сны -
На томительной грани
Всесожженья весны.

Иннокентий Анненский. 
Стихотворения и трагедии. 
Сер.: Библиотека поэта. Большая серия. 
Ленинград: Советский писатель, 1990.


КУЛАЧИШКА

Цвести средь немолчного ада
То грузных, то гулких шагов,
И стонущих блоков, и чада,
И стука бильярдных шаров.

Любиться, пока полосою
Кровавой не вспыхнул восток,
Часочек, покуда с косою
Не сладился белый платок.

Скормить Помыканьям и Злобам
И сердце, и силы дотла -
Чтоб дочь за глазетовым гробом,
Горбатая, с зонтиком шла.

Иннокентий Анненский. 
Стихотворения и трагедии. 
Сер.: Библиотека поэта. Большая серия. 
Ленинград: Советский писатель, 1990.


ГАРМОННЫЕ ВЗДОХИ

Фруктовник. Догорающий костер среди туманной ночи
под осень. Усохшая яблоня. Оборванец на деревяшке
перебирает лады старой гармоники. В шалаше на
соломе разложены яблоки.

. . . . . . . . . . . . .

Под яблонькой, под вишнею
Всю ночь горят огни,-
Бывало, выпьешь лишнее,
А только ни-ни-ни.

Под яблонькой кудрявою
Прощались мы с тобой,-
С японскою державою
Предполагался бой.

С тех пор семь лет я плаваю,
На шапке "Громобой",-
А вы остались павою,
И хвост у вас трубой...
. . . . . . . . . . . . .
Как получу, мол, пенцию,
В Артуре стану бой,
Не то, так в резиденцию
Закатимся с тобой...
. . . . . . . . . . .
Зачем скосили с травушкой
Цветочек голубой?
А ты с худою славушкой
Ушедши за гульбой?
. . . . . . . . . . .
Ой, яблонька, ой, грушенька,
Ой, сахарный миндаль,-
Пропала наша душенька,
Да вышла нам медаль!
. . . . . . . . . . .
На яблоне, на вишенке
Нет гусени числа...
Ты стала хуже нищенки
И вскоре померла.
Поела вместе с листвием
Та гусень белый цвет...
. . . . . . . . . . . . .
Хоть нам и всё единственно,
Конца японцу нет.
. . . . . . . . . . . . .
Ой, реченька желты-пески,
Куплись в тебе другой...
А мы уж, значит, к выписке.
С простреленной ногой...
. . . . . . . . . . . . .
Под яблонькой, под вишнею
Сиди да волком вой...
И рад бы выпить лишнее,
Да лих карман с дырой.

Желтый пар петербургской зимы,
Желтый снег, облипающий плиты...
Я не знаю, где вы и где мы,
Только знаю, что крепко мы слиты.

Сочинил ли нас царский указ?
Потопить ли нас шведы забыли?
Вместо сказки в прошедшем у нас
Только камни да страшные были.

Только камни нам дал чародей,
Да Неву буро-желтого цвета,
Да пустыни немых площадей,
Где казнили людей до рассвета.

А что было у нас на земле,
Чем вознесся орел наш двуглавый,
В темных лаврах гигант на скале,-
Завтра станет ребячьей забавой.

Уж на что был он грозен и смел,
Да скакун его бешеный выдал,
Царь змеи раздавить не сумел,
И прижатая стала наш идол.

Ни кремлей, ни чудес, ни святынь,
Ни миражей, ни слез, ни улыбки...
Только камни из мерзлых пустынь
Да сознанье проклятой ошибки.

Даже в мае, когда разлиты
Белой ночи над волнами тени,
Там не чары весенней мечты,
Там отрава бесплодных хотений.

(Из стихов кошмарной совести)

Если ночи тюремны и глухи,
Если сны паутинны и тонки,
Так и знай, что уж близко старухи,
Из-под Ревеля близко эстонки.

Вот вошли,- приседают так строго,
Не уйти мне от долгого плена,
Их одежда темна и убога,
И в котомке у каждой полено.

Знаю, завтра от тягостной жути
Буду сам на себя непохожим...
Сколько раз я просил их: "Забудьте..."
И читал их немое: "Не можем".

Как земля, эти лица не скажут,
Что в сердцах похоронено веры...
Не глядят на меня - только вяжут
Свой чулок бесконечный и серый.

Но учтивы - столпились в сторонке...
Да не бойся: присядь на кровати...
Только тут не ошибка ль, эстонки?
Есть куда же меня виноватей.

Но пришли, так давайте калякать,
Не часы ж, не умеем мы тикать.
Может быть, вы хотели б поплакать?
Так тихонько, неслышно... похныкать?

Иль от ветру глаза ваши пухлы,
Точно почки берез на могилах...
Вы молчите, печальные куклы,
Сыновей ваших... я ж не казнил их...

Я, напротив, я очень жалел их,
Прочитав в сердобольных газетах,
Про себя я молился за смелых,
И священник был в ярких глазетах.

Затрясли головами эстонки.
"Ты жалел их... На что ж твоя жалость,
Если пальцы руки твоей тонки,
И ни разу она не сжималась?

Спите крепко, палач с палачихой!
Улыбайтесь друг другу любовней!
Ты ж, о нежный, ты кроткий, ты тихий,
В целом мире тебя нет виновней!

Добродетель... Твою добродетель
Мы ослепли вязавши, а вяжем...
Погоди - вот накопится петель,
Так словечко придумаем, скажем..."

Сон всегда отпускался мне скупо,
И мои паутины так тонки...
Но как это печально... и глупо...
Неотвязные эти чухонки...

Иннокентий Анненский. 
Стихотворения и трагедии. 
Сер.: Библиотека поэта. Большая серия. 
Ленинград: Советский писатель, 1990.