Иоганн Христиан Фридрих Гёльдерлин (5)

Но мне по нраву облик
Земли. Свет солнца
Мы видим под ногами и сухую пыль,
Родные тени леса и цветет
Над крышами дымок, за старым деревом
Таится башня; хорошо отсюда
С далеким собеседовать душе,
Небесному изумляясь, знаку дня.
Ибо снег, как майские цветы
Так благородно, будто
Он значит много, сияет на лугу зеленом
В Альпах, там где,
Поминая крест, который
Поставлен в память о некогда
Погибшем, тропой высокой
Проходит путник, гневный,
Со спутником, но что же здесь?

Ахилл мой под
Смоковницей погиб,
Аякс лежит
В гроте морском,
У ручья недалече от Скамандра.
Под ветра свист, по
Непреложному закону Саламина,
На чужбине, великий
Умер Аякс.
И Патрокл в царских латах. И умерло
Еще много других. У Киферона лежала
Элефтера, град Мнемозины. Как будто здесь
Бог сбросил свой плащ, а к вечеру уже
Отрезан локон.
Столь гневны
Небожители, коль кто-то,
Чтоб душу сохранить, не соберется с духом, а был обязан, ту же
Ошибку делает скобящий.

 
ГРЕЦИЯ (второй набросок) 

Воспоминаний множество.
И где земля, после опустошений, искушений праведников
Великим законам следует, там ее единство
И нежность, и все небо,
Затем явившись, славят
Облака напевов. Ибо вечно
Жива природа. Пусть даже слишком
Своевольная, она о смерти грезит,
Проспав небесное и верность Богу.
Не хватает понятного.
И словно хоровод
На свадьбе,
Способно малым кончиться
Великое начало.
Но будням так чудесно
Бог дал покров.
И от познания прячется его лик
Небо и время 
Скрывают Грозного, когда кто-то слишком его
Любит в своей молитве или
Душе. 

 
ПАМЯТЬ 

Норд-ост веет,
Любимейший мой из ветров,
Ибо в нем пламенный дух
И напутствие доброе кормчим.
Но выйди же и приветствуй
Гаронны стройный брег
И виноград Бордо
Где с крутого склона
Обрушивается ручей
В струи реки, и вниз взирают
Величественно с вершины
Серебристый тополь и дуб.

Я еще это помню, и как там
В горах раскинулся привольно
Над мельницею ильмовый лес,
И во дворе зреет дерево смоквы.
По праздникам там горделиво
Смуглые женщины ступают
По шелковому покрову
В те мартовские дни, 
Когда равны и день и ночь,
И над крутыми стезями,
От золотых грёз тяжелы,
Поют колыбельные ветры.

Но мне подайте
Наполненную темным светом,
Благоуханную чашу,
Пусть я усну; каким бы сладким
Стал сон в тени.
Как было бы нелепо,
В смертных помыслах
Утратить душу. И как отрадна
Была бы речь, в которой бы сказалось
Мнение сердца, и многое
Услышано о днях любви,
И о деяниях, которые свершились.

Но где ж мои друзья? Где Беллармин
С товарищем? Иные
Страшатся дойти до истока;
Но начало богатства
Именно в море. Мореходы
Как живописцы, воедино сводят
Красоты земли и крылатой войны
Не чураются вовсе, и 
Живут одиноко, годами, под
Безлиственной мачтой, где ночь не оживят
Ни городские праздники, ни 
Струн игра, ни гомон хоровода.

Теперь уже до Индий
Дошли мужи иные,
На ветреные выси
Где зреет виноград, откуда
Дордонь стекает,
И вместе с великолепной
Гаронной в море
Уходят реки. Но море и отнимает
И пробуждает память, 
А взгляд влюбленных к мгновению прикован,
Итак, нетленное творят поэты.

 
 
ПРОГУЛКА - 915

Ты, лес, как легко и строго
Ты вписан в зелёный склон,
Здесь есть и моя дорога,
Где негой я награждён,

За все мои в сердце занозы,
За всё, чем разум смятён:
Искусство всегда сквозь слёзы,
От сотворенья времён.

Любезны мне эти виденья,
Ты, сад, и в саду трава,
Деревья, богатые тенью,
Ручей, заметный едва.

Мой взгляд приникает к простору,
И к узкой тропинке в саду,
Сюда я в погожую пору
На поиски мира иду. 

Сам Бог нам потакает,
Лазурью небесной дарит,
Потом облака насылает,
Бликами молний грозит,

И грому предшествует Слово,
Благие эти края
Воззвавшее из святого
Источника бытия. 

 
 
 
В ЛЮБЕЗНОЙ ГОЛУБИЗНЕ

В любезной голубизне блестит 
Металл церковной крыши. Над 
Крышей щебет ласточек, и выше
Вся эта трогательная голубизна. И солнце
Идёт высоко, отражаясь в жести,
И на ветру, чуть слышно,
Трепещет флюгер. Если кто-то
С колокольни по ступеням сходит вниз,
Он сходит в тишину, и чем
Страннее этот одинокий облик, тем
Больше узнаем в нем человека.
И окна, откуда слышен колокол, это
Врата для красоты. Конечно, ведь,
Врата в ладу с природой, и в них есть
Родство с деревьями в лесу. И в чистоте
Есть тоже красота. 
Из всех различий исходит единый дух 
Ведь образы бывают настолько просты, настолько
Святы они, что поистине часто
Боишься их описать. Но Небесные могут, те,
Что вечно добры, всё объять, так богаты
Они восторгом и добродетелью. И человеку
Дозволено им в этом подражать. 
Дозволено, ибо усилием всей жизни человек
Следит и говорит: а не таким ли
Хотел бы быть и я? Да. Пока дружелюбие в сердце
Ещё длится во всей чистоте, не будет
Человек несчастлив перед ликом
Божества. Неведом ли Бог?
Не подобен ли он небесам? В это
Я готов скорее поверить. Мера он человеку.
Все получив, но творчески пребывает
Человек на этой земле. И чище
Не может быть даже ночная тень под звездами,
Если мне так можно сказать, чем
Человек, ибо он есть образ Господень.

Есть ли мера на свете? Нет
Никакой. И не уймут никогда свои громы
Миры Творца. Но и цветок прекрасен, поскольку
Он под солнцем цветет. И выбирает глаз
Часто в жизни себе существо, что
Могло бы называться прекрасным более,
Чем цветок. О! Это мне ведомо! Ибо
Цветок лишь обликом славен, сердцем же и душою
Более стать не стремится, разве это Господу мило?
Душа же, я верю, должна оставаться
Чистой, и так достигнет мощи орлиных
Крыльев в песне хвалебной и голосов
Столь многих птиц. И в этом
Есть мудрость, и это облик.
Ты, милый ручей, сколь ты приятен,
Когда переливаешься так ясно, словно
Господне око на Млечном Пути.
Я узнаю тебя, но слезы льются
Из глаз моих. Я вижу веселую жизнь
В цветущих всюду обликах творенья, и недаром
Я их сравнил бы с одинокими
Кладбищенскими голубями. Смех
Скорее омрачает человека,
Тем более моё сердце. 
Хотел бы я быть кометой? Пожалуй. Ведь они
Имеют скорость птиц, они цветут огнём
И чистотой как дети. Большего желать,
Себе не может человек позволить.
И добродетель радости достойна похвалы
Серьёзного духа, который веет
Среди трех колонн в саду. 
Пусть юная дева украсит чело
Миртовыми цветами, ибо она проста
По сути и по чувствам своим.
И миртов хватает в Греции.

Если некто взирает в зеркало, мужчина, и
Там видит облик свой, как выписан; и он похож
На человеческий, и есть глаза у облика, но не таков
Свет месяца. Возможно у царя Эдипа
Был лишним один глаз. Страданья этого
Человека, пожалуй, несказанны, 
Неописуемы, невыразимы. Когда театр
Такое представляет, то что-то удается. Но
Что со мной сейчас, кода я вспомнил о тебе?
Как бы ручей несет меня конец чего-то туда 
Где что-то простирается как Азия. Естественно
Страданье это, принадлежит Эдипу. И потому естественно.
Страдал ли и Геракл?
Пожалуй. Диоскуры в дружестве своём не претерпели
Ли и они страданье? Конечно
Подобно Гераклу спорить с Богом, это страданье. И
Бессмертие при зависти всей этой жизни,
Носить в себе, страданье есть и в этом.
Но есть еще страданье, когда
На человеке есть солнечные пятна,
Иными пятнами покрыт весь человек! Таково
Прекраснейшее солнце: так оно
Притягивает ввысь. И устилает юношам оно
Как розами, влекущими лучами путь.
Страдания Эдипа таковы, как будто 
Некто бедный плачет о бедности своей.
И Лай уже, чужак несчастный в Греции!
Жизнь это смерть, и в смерти тоже жизнь.

1807/1808

 
 
И жизни линии у всех…
И жизни линии у всех различные, иные,
Как очертанья гор вдали и как пути лесные.
И там нас наделит Господь к тому, что здесь мы стоим,
Святой гармонией своей, блаженством и покоем.

19.04.1812