История сексуальных запретов и предписаний 9

От гейш до бурусэра. Япония. Японцы — народ, с точки зрения европейцев, загадочный. И его отношение к сексу, как и вообще к вопросу о том, что нравственно и что безнравственно, иностранцам (по крайней мере, авторам настоящей книги) не всегда легко постигнуть… В «Очерках из прошлого и настоящего Японии», изданных Т. А. Богданович в 1905 году, во времена, когда нравы страны Восходящего солнца еще не успели европеизироваться, говорится: «Обнажение тела, когда оно вызвано необходимостью или удобством, вовсе не считается в Японии постыдным, тогда как то же самое обнажение с целью показать прелести своего тела является в их глазах совершенно недопустимым. Поэтому в жаркий день… японка спокойно принимает ванну перед открытой дверью своего дома или моется в общем бассейне с мужчинами. И в то же время она с негодованием смотрит на открытые бальные платья европейских дам и вообще на их обтянутые костюмы, обрисовывающие все детали фигуры». В тридцатые годы двадцатого века в Японии проходила художественная выставка, в которую предполагалось включить знаменитую скульптуру Родена «Поцелуй». Но увы, жителям Страны восходящего солнца не удалось увидеть работу великого француза — она была признана неприличной. Суровых цензоров смутило отнюдь не то, что скульптор использовал обнаженную натуру, и не то, что тела юноши и девушки сплетаются в объятии, — этим японцев удивить было трудно. Но вот соединенные уста любовников настолько шокировали японцев, что их было предложено как-то прикрыть. Организаторы выставки согласия на это не дали, и шедевр Родена так и не попал в Японию… Впрочем, нельзя сказать, чтобы сами японцы так уж никогда не целовались, но у них поцелуй воспринимался как некая особая эротическая причуда, для обозначения которой имелось не вполне приличное слово. Когда в эпоху Мэйдзи, с окончанием самоизоляции Японии, в страну хлынул поток европейской литературы, растерянные переводчики попросту не знали, что делать, ибо нельзя же было приписать столь непристойное занятие, например, вполне респектабельным героям английских романов. В одном из японских изданий выражение «сорвать поцелуй с ваших губ» было стыдливо переведено как «лизнуть ваши губы»… С тех пор японцы освоили европейскую культуру и поняли, зачем и как люди целуются. Тем не менее сегодня, если уж японцу приходит на ум фантазия поговорить в приличном обществе о поцелуях (например, в контексте европейских или американских фильмов), он употребит искаженное английское слово «kiss». Надо сказать, что запрет на публичные поцелуи был одним из немногих (сравнительно с другими культурами) запретов, которым должны были подчиняться жители Страны восходящего солнца. Традиционная японская религия, синтоизм, не накладывала никаких ограничений на секс. Более того, синтоизм в Японии формировался не без влияния китайского даосизма, который к сексу как таковому относился весьма доброжелательно, хотя и рекомендовал предварительно ознакомиться с гороскопом партнера и положением звезд. Самурай, а позднее буддистский священник Ямамото Цунэтомо, написавший в начале восемнадцатого века книгу «Сокрытое в листве» — своего рода советы для самураев на все случаи жизни, — рекомендует супругам ложиться головами на запад. При этом мужчина должен находиться на южной стороне постели, а женщина на северной. Младший современник знаменитого самурая, не менее знаменитый писатель Ихари Сайкаку, с неодобрением писал о супругах, у которых под утро «спальные циновки… оказываются в беспорядке, несмотря на то что минувшая ночь проходила под знаком Крысы» — занятие любовью под этим знаком считалось делом неблагоприятным. Девушек, которых угораздило родиться в год Огненной Лошади, вообще не рекомендовалось брать замуж, поскольку считалось, что они склонны к убийству собственных мужей. Неблагоприятными считались и браки, в которых муж оказывался на четыре года или на десять лет старше жены… Но в целом предписания традиционных японских верований нельзя назвать слишком обременительными. Синтоизм смягчал строгие требования конфуцианства, которое издревле проникало в Японию, а в семнадцатом веке стало государственной идеологией. Даже буддизм, при всей его склонности к аскезе, попав в Страну восходящего солнца, оказался приправлен изрядной долей гедонизма. Синтоизм, буддизм и конфуцианство мирно сосуществовали в жизни большинства японцев. Средний японец по праздникам выполнял традиционные синтоистские ритуалы; в надежде на благополучное посмертное перерождение или просветление посещал буддистские храмы и занимался дзенскими медитациями, а в повседневной жизни старался выполнять заветы учителя Куна. Смягчая друг друга, все эти учения составляли некое достаточно гармоничное целое, в котором не было места аскетическим крайностям. Что же касается христианства, то оно стояло несколько в стороне от этого всеобщего братства религий и к сексу относилось гораздо менее терпимо. Но первые европейские миссионеры появились в Стране восходящего солнца только в шестнадцатом веке, а уже в начале семнадцатого их, в числе всех иностранцев, выслали обратно, и христианство было запрещено вплоть до конца девятнадцатого века. Религиозные ограничения на сексуальную жизнь касались в Японии прежде всего монахов — буддистских, поскольку синтоизм монашества не знал, равно как и конфуцианство, которое вообще не является религией в полном смысле слова. Чисто теоретически монахи, конечно же, должны были соблюдать полное воздержание. Однако на практике именно в Японии они относились к своим обетам достаточно вольно. Уже упомянутый Ихари Сайкаку писал в стихотворении «Наложница бонзы (буддийского монаха. — О. И.) в храме мирской суеты»: Монахи потихоньку лакомятся рыбой и ласкают женщин. Самая легкая жизнь — только в храме. Впрочем, по свидетельству многочисленных авторов, монахи далеко не всегда грешили «потихоньку». Уже в начале десятого века Миёси Куёцура, выдающийся математик, литератор и историк, писал в своей «Памятной записке» о принятии монашества людьми, которые вовсе не собирались предаваться какой-либо аскезе. В Японии практиковалось массовое пострижение в монахи в случае, если стране грозили напасти, например при болезни кого-то из членов императорской семьи. Тогда постриг принимали до тысячи человек одновременно, и строгий Миёси Куёцура сообщал (вероятно, не без оснований), что среди них «больше половины плохих и испорченных». Автор «Памятной записки» сетует, что крестьяне, которых он без лишних церемоний называет «бесстыжими типами», принимают монашество, чтобы уклониться от налогов, после чего продолжают жить с женами и детьми и творить много других безобразий. Ихари Сайкаку в романе «История любовных похождений одинокой женщины» писал: «Чем больше в наше время богатеют храмы, тем больше священники погрязают в распутстве. Днем они носят облачение священнослужителей, а ночью, как светские любезники, надевают хаори. В кельях своих устраивают тайники, где прячут женщин… Днем бонзы скрывают своих наложниц в тайниках, а ночью ведут в свои спальни». Впрочем, существовало в японском буддизме и течение, которое вообще не требовало от своих служителей какой-либо аскезы. В результате объединения китайского буддизма «Чистой Земли» и местной школы «Истинной Веры» возникло направление под названием «Истинная Школа Чистой Земли». Ее основатель, Синран, провел молодость в монастырях и принял постриг. Но потом он пересмотрел свое отношение к целибату и даже женился на монахине. Последователям Синрана сексуальные утехи не возбранялись, как, впрочем, и любые другие, — важно было лишь верить в безграничное сострадание Будды Амиды и как можно чаще повторять формулу «Наму Амида Буцу» («Я принимаю убежище у Будды Амиды»). Конечно, в Японии встречались и добродетельные буддисты, и монахи, которые соблюдали строгий целибат, но в целом и служители культа, и миряне не были стеснены слишком жесткими рамками и пользовались достаточной свободой. Советский журналист Всеволод Овчинников в своей книге «Ветка сакуры» писал: «Японская мораль постоянно требует от человека огромного самопожертвования ради выполнения долга признательности и долга чести. Логично было бы предположить, что та же мораль насаждает аскетическую строгость нравов, считая грехом физические удовольствия, плотские наслаждения. Именно такую позицию, кстати говоря, занимает в данном вопросе буддизм. Поэтому вдвойне неожидан факт, что японцы не только терпимо, но даже благожелательно относятся ко всему тому, что христианская мораль называет человеческими слабостями… Драматизм жизни для японцев в том и состоит, что физические удовольствия сами по себе не заслуживают осуждения, не составляют греха, но человек в определенных случаях вынужден сам отказываться от них ради чего-то более важного». Тем не менее какие-то запреты, конечно, существовали и у японцев. Древнейшие летописи Японии, «Кодзики» и «Нихон сёки», повествуют, как примерно в четвертом веке н. э. смерть настигла полумифического государя страны Ямато, прославившегося прежде всего тем, что он был мужем столь же полумифической императрицы Дзингу, стоявшей у истоков японской государственности. Поскольку безвременная смерть государя, с точки зрения древних жителей Ямато, произойти от естественных причин не могла, то безутешные подданные всерьез задумались над своей жизнью и «отыскали прегрешения разные», в том числе и такие, как «соитие родителей и детей, соитие с лошадьми, соитие с коровами, соитие с курами», после чего провели «великую церемонию изгнания грехов». Видимо, грехи были изгнаны достаточно успешно, потому что следующая правительница Японии, государыня Дзингу, дожила до столетнего возраста. А ее преемникам пришлось в основном регулировать уже не такие изысканные преступления против нравственности, как соитие с коровами, а обычное брачно-семейное законодательство. В средневековой Японии строго порицались, а иногда и запрещались браки между людьми разных сословий. Возбранялись браки свободных с рабами, браки с любыми родственниками по мужской линии, браки с однофамильцами (хотя этот запрет не носил такого категорического характера, как в Китае, и позднее его перестали соблюдать). Многоженство было запрещено, но зато наложниц мужчина мог заводить в неограниченном количестве. Не приветствовалось общественной моралью и повторное замужество вдов. Правда, вдовы, несмотря на всеобщее осуждение, замуж выходили достаточно часто (что и не удивительно, поскольку институт наложниц провоцирует дефицит женщин). Но законодатели не сочувствовали ни вдовам, ни холостякам и в конце концов издали соответствующее постановление. В 701 году в Стране восходящего солнца был составлен первый настоящий свод законов, над которым работала комиссия в составе восемнадцати человек, потом этот кодекс продолжали совершенствовать. В нем, в частности, отразилось конфуцианское требование о том, что будущие молодожены не должны вступать в половые отношения до брака (идеи учителя Куна к этому времени уже распространились в Стране восходящего солнца). Собственно, требование невинности новобрачных, особенно невесты, существовало у многих народов, но, как правило, в случае его нарушения именно законный брак спасает ситуацию — им «прикрывали грех». Кодекс «Тайхо рё» зафиксировал противоположное требование: если выяснялось, что муж и жена вступили в беззаконную связь еще до свадьбы, брак расторгался. Потом законодатели не раз возвращались к вопросам нравственности, браков и разводов. В начале семнадцатого века Минамото Токугава но-Иэясу завершил объединение Японии под властью сёгунов династии Токугава. Новый правитель счел нужным укрепить старинные нравы; для этого он поставил христианство вне закона, изгнал из страны всех иностранцев (кроме немногочисленных голландцев), а самим японцам под страхом смертной казни запретил покидать родину. Страна на 250 лет оказалась за «железным занавесом», точнее, за занавесом водным — японцам было запрещено строить суда, способные преодолеть морские просторы, а иностранным кораблям — швартоваться в гаванях Японии. Единственное исключение было сделано для голландских, корейских и китайских кораблей, которым два раза в год было дозволено входить в порт Нагасаки. Личная жизнь подданных контролировалась сёгунами самым тщательным образом. Так, японским крестьянам запретили в непраздничные дни есть рис и тратить его на производство сакэ, предписали заменить шелковую одежду на льняную и хлопковую, которую теперь можно было шить только строго определенного покроя. Токугава не обошел своим вниманием и жилищное строительство: дома не должны были превышать установленный размер, а их украшение ограничивалось. Естественно, что, контролируя дома и даже тарелки своих подданных, сёгун не мог оставить без внимания и их постели. Токугава был сторонником конфуцианских добродетелей и непроходимых сословных границ. Теперь браки были запрещены не только между свободными и рабами, не только между «добрыми» и «подлыми» сословиями, но и между разными категориями «подлых». Был подтвержден запрет на добрачную половую жизнь с обязательным расторжением брака для нарушителей. Впрочем, сохранить невинность до свадьбы было не так уж трудно: закон установил минимальный брачный возраст для мужчин — пятнадцать лет и для женщин — тринадцать. Наложниц теперь дозволялось иметь только представителям высшего сословия, причем заводить их можно было лишь с согласия жены, да еще и с условием, что эти женщины не являлись ни проститутками, ни гейшами. В целом институт наложниц в Японии не прижился — большинство мужчин удовлетворялись моногамной семьей, хотя это и не мешало им иметь дозволенные законом и традицией развлечения на стороне. Что касается жен, то им развлечения на стороне не дозволялись: муж, заставший жену с любовником, мог без суда расправиться с обоими. Вообще же надо отметить, что исполнение средневековых японских законов, в том числе и законов о нравственности, наталкивалось на одно крайне странное, с точки зрения европейца, препятствие — эти законы не публиковались. Знание их считалось привилегией избранных, действовал принцип «Следует выполнять, а не знать». Кое-что, конечно, до сведения народа доводили, но в целом японцам приходилось управляться на свой страх и риск. Так, например, Кодекс 1742 года хранился втайне, и к нему имели доступ только три высших правительственных чиновника. Несмотря на требования закона и конфуцианских авторитетов, определенные свободы у японских любовников все-таки были. Так, существовал праздник Танабата, во время которого юношам и девушкам дозволялось уединяться для любовных утех. Праздник этот был связан с древней легендой о некой божественной Ткачихе (она же — звезда Вега в созвездии Лиры), которая жила в доме у своего небесного отца и ткала небесную парчу — облака. Увлечение рукоделием не помешало девушке влюбиться в Пастуха (Альтаир в созвездии Орла). Однако отец Ткачихи решил разлучить влюбленных, разделив их непроходимой рекой Млечного Пути. С тех пор Ткачиха и Пастух могли видеться лишь один раз в году, когда Вега и Альтаир максимально сближались. В этот день сороки, пожалевшие влюбленных, выстраивали из своих крыльев мост, на котором и происходило свидание. Пока Ткачиха и Пастух предавались радостям любви на небесах, люди отмечали праздник Танабата и предавались аналогичным радостям на земле. Но строгие конфуцианцы не могли мириться с подобным попранием нравственности. Запретить сближение Веги и Атьтаира они не могли, сороки под их юрисдикцию тоже не попадали, но земным любовникам они таки испортили праздник. В 1842 году вышел указ, согласно которому отмечать Танабата было можно, а вот заниматься незарегистрированной любовью в этот день было нельзя. К проституции японцы всегда относились достаточно лояльно, и жрицы любви не считались изгоями в Стране восходящего солнца. Конечно, их профессия не была особенно почетной, но и особенно постыдной она тоже не была, и посещение продажных женщин не считалось зазорным для мужчины. В тринадцатом веке Ходзё Сигэтоки, представитель влиятельного клана Ходзё, занимавший поочередно должности губернатора провинции Суруга и представителя сёгуна в Киото, написал книгу под заглавием «Послание учителя Гокуракудзи». Книгу эту он адресовал своему внуку и изложил в ней правила чести, которых должен был придерживаться достойный мужчина воинского сословия. Почтенный государственный деятель отнюдь не предостерегал юношу от связей с продажными женщинами, но очень заботился о том, чтобы его внук обращался со жрицами любви с должным уважением и тактом. Ходзё Сигэтоки писал: «Общаясь с продажными женщинами и танцовщицами, не думай, что если они таковы, то можно позволять себе вольности и разговаривать с ними чересчур фамильярно. Веди себя и говори с ними просто. Заходя слишком далеко, ты можешь оскандалиться. Выбирая себе одну из нескольких продажных женщин, бери ту, которая непривлекательна и не очень хорошо одета. Мужчина полюбит красивую девушку, а некрасивая останется без партнера. Более того, если ты выберешь некрасивую девушку, то сердце твое не будет задето, поскольку это будет всего лишь на одну ночь. А она, наверное, тоже получит удовольствие». Начиная с семнадцатого века проституция в Японии лопата под государственный контроль: Токугава, окруживший страну «железным занавесом», решил окружить особыми стенами и зоны продажной любви. На окраинах городов выделялись специальные районы — в них, и только в них, было теперь дозволено торговать собой. Районы эти обносили стенами и тщательно охраняли; вход туда был дозволен не всем — например, пользоваться услугами жриц любви было запрещено ронинам — бродячим самураям или бежавшим от своего хозяина слугам — своего рода «людям без прописки». Сами проститутки тоже не имели права выходить наружу — это дозволялось им только в случае тяжелой болезни родственников, для посещения врача или для визита в суд по повестке. Интересно, что любование сакурой в период ее цветения приравнивалось к посещению суда — таковое любование считалось делом настолько важным, что в эти дни жрицы любви имели право покидать свои резервации. Несмотря на такой жесткий контроль, а может быть, в значительной степени и благодаря ему (ведь проститутки в Японии были не срощены с криминалом, а встроены в государственную структуру и платили налоги, как добрые граждане), жрицы любви, как и во времена Ходзё Сигэтоки, не были презираемы в Стране восходящего солнца. В уже упоминавшихся «Очерках из прошлого и настоящего Японии» рассказывалось о посещении европейцами Йошивары — токийского квартала «красных фонарей» — на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков. Гости были поражены тем, что «не только мужчины приходят туда совершенно открыто, не опасаясь быть узнанными, — но там прогуливаются даже женщины, даже женщины с детьми». Богданович пишет о проститутках: «Конечно, профессия их считается очень низкой, но на них самих она не накладывает неизгладимой печати позора. Девушка, поступившая туда под гнетом безвыходной нужды или благодаря каким-нибудь исключительным обстоятельствам, не считается отверженной, и ее бывшие подруги часто поддерживают с ней отношения. По выходе оттуда она может снова занять свое прежнее положение, и брак с прежней жоро (проституткой. — О. И.) далеко не является исключительной редкостью». С падением «железного занавеса» вокруг Японии отношение к жрицам любви стало меняться под влиянием европейцев. В начале двадцатого века проституция уже считалась в Стране восходящего солнца позорным занятием, и стали появляться законы, направленные против продажной любви. В 1947 году император опубликован указ, по которому вовлечение женщин в проституцию становилось уголовно наказуемым. Однако сами жрицы любви могли легально практиковать избранную профессию. И только в 1958 году проституция была поставлена вне закона, публичные дома закрыты, а их жительницы массово оказались на улице. Но если для представителей других профессий понятие «оказаться на улице» обычно означает увольнение, то для проституток это была лишь смена места работы. Толпы жительниц «веселых кварталов» в буквальном смысле хлынули на улицы японских городов. Это было для них тем более несложно, что, запретив торговлю женским телом, толерантные японцы не предусмотрели за нее уголовного наказания, по крайней мере для самих проституток. Законодатели опасались, что их обвинят во вмешательстве в частную жизнь граждан. После чего вопрос завис в стадии «если нельзя, но очень хочется, то можно». Согласно закону, проститутки подлежали наказанию лишь в том случае, если слишком настойчиво предлагали свои услуги прохожим. Полиция могла задержать уличную проститутку, но наказать ее, если она не была слишком назойлива, было нельзя, и в качестве полумеры жриц любви стали направлять в специальные «воспитательные дома» для реабилитации. Но проститутки в массе своей реабилитироваться не хотели, тем более что у них появились новые возможности для карьерного роста. После того как публичные дома были закрыты, а любого рода посредничество и организация услуг в сфере платной любви стали наказуемы, предприимчивые японцы начали открывать дома свиданий, бани, массажные кабинеты, ночные клубы и прочие заведения, которые оказывали секс-услуги в завуалированной форме. Впрочем, сегодня особо законопослушные проститутки могут заниматься любимой профессией, не нарушая закона, еще и потому, что запретным является именно платное «совокупление» в прямом смысле этого слова; многочисленные изыски вроде, например, орального секса под действие закона не попадают. А ведь кроме орального секса в этой области существует немало самых разнообразных и при этом вполне легальных возможностей. В последние годы в Японии стали популярны так называемые «бурусэра» — девушки, которые обеспечивают мужчинам абсолютно законное, но не слишком дешевое дистанционное удовольствие. Бурусэра сдают в магазины свое ношеное, но нестираное белье, пропитанное запахом молодого женского тела. Комплект упаковывается в герметичный пакет, к нему прикладывается фотография девушки и пленка с записью ее голоса. После запрета на обыкновенные публичные дома в Японии стали возникать публичные дома кукольные, где за умеренную плату можно насладиться не игрушечным, а настоящим сексом с очаровательной партнершей из резины и пластика. Большим спросом пользуется в Стране восходящего солнца «эндзё косай» — подростковая проституция. Но японцы вкладывают в это понятие совсем не то, что вы подумали (и что подумали поначалу авторы настоящей книги). Случается, конечно, что несовершеннолетние японки становятся жрицами любви в прямом и грубом смысле этого слова. Но обычно «эндзё косай» подразумевает, что школьница за умеренную плату прогуливается с пожилым любителем нимфеток при луне, любуется с ним цветущей сакурой или ужинает в ресторане. Девочка таким образом зарабатывает мелочь на карманные расходы, а мужчина получает свою долю романтики, не вступая в противоречие с законом. Впрочем, любители невинных прогулок со столь же невинными нимфетками ограничивают свои страсти не только из страха перед законом, но и потому, что японцы сегодня все более равнодушно относятся к сексу, и запреты здесь совершенно ни при чем. Еженедельник «Иомиури уикли» опубликовал шокирующие результаты социологического исследования, проведенного в начале XXI века среди японских менеджеров в ранге от начальника отдела и выше. Более половины из них сообщили социологам, что последний раз занимались сексом больше года назад. Это могло бы навести на ассоциации с известным русским анекдотом о том, что лучше — секс или Новый год. Но даже в качестве анекдота в России трудно было бы принять информацию о людях (активно работающих и, следовательно, нестарых), которые в последний раз занимались сексом более пяти лет назад, а среди менеджеров Страны восходящего солнца таких оказалось 22,5 процента. В том же, что секс — дело «очень хорошее», уверена лишь четверть опрошенных; 2,5 процента считают, что это «поистине ужасное» занятие. И даже среди супружеских пар больше трети вообше не занимается сексом. Уровень воздержания, который не могли обеспечить ни проповеди священнослужителей, ни монашеские обеты, ни конфуцианские каноны, оказался автоматически достигнут благодаря специфике японского образа жизни в условиях индустриализации. Сегодняшние японские мужчины почти не видятся со своими семьями. Они проводят на работе весь день, вечером отправляются с коллегами поужинать и возвращаются домой слишком поздно и слишком усталыми, чтобы их мысли приняли игривое направление. Выходные дни принято проводить с друзьями и сослуживцами, например, в баре. А если у японца и выдается время (и силы) на то, чтобы заняться сексом, очень часто ему попросту негде осуществить свои желания. Маленькие квартиры, где нередко живут три поколения сразу и где стены сделаны из бумаги, не позволяют супругам расслабиться — ведь сегодняшние представления о нравственности требуют от них уединения. Законные мужья иногда приглашают своих не менее законных жен в «отели любви». Конечно, в таких отелях можно встретить изысканные приспособления вроде зеркальных комнат, водяных матрацев или «любовных качелей». Но для многих японцев отель — это единственное место, где можно лечь в постель с собственной женой, не опасаясь свидетелей и слушателей. Впрочем, помимо жены или, скажем, запрещенной, но вполне доступной проститутки, у японца была и есть еще одна возможность для легального секса — в Стране восходящего солнца разрешена однополая любовь. Разрешена не только законом, но и древней традицией. Японцы называют ее «нансеку» («мужской путь»), связывают с самурайским культом мужества и верности, с эстетизацией мужского тела и считают важным элементом своей культуры. Крупнейший российский социолог и антрополог, исследователь проблем секса И. С. Кон писал в своей книге «Любовь небесного цвета»: «Самой терпимой к однополой любви азиатской страной вплоть до XIX в. была Япония… В средневековой Японии любовь к женщинам и мужчинам считалась одинаково нормальной, одна не исключала другую. „Зима и лето, день и ночь сменяют друг друга. Никто не может отменить весеннее цветение или осенний листопад. Так как же можно критиковать Путь Мужчин или Путь Женщин?" Исключительное предпочтение одного пола считалось редким и странным. Мужчин, любивших только мальчиков, называли не по объекту их влечения, а по объекту избегания — оннагираи (женоненавистники)». Ямамото Цунэтомо в книге «Сокрытое в листве», ставшей кодексом чести японских воинов, ссылался на знаменитые строки, принадлежавшие перу Ихары Сайкаку: «Подросток без старшего любовника — все равно что женщина без мужа». Правда, Цунэтомо категорически выступает против половой распущенности: «Мы отдаем свои чувства только одному человеку на всю жизнь… Молодой человек должен проверять старшего в течение, по крайней мере, пяти лет. Если за это время он ни разу не усомнился в его хороших намерениях, тогда он может ответить ему взаимностью». Точно так же и старший воин должен «проверять подлинные намерения младшего». Если же один из любовников оказался неверен, с ним следует незамедлительно порвать, а в случае назойливости «нужно зарубить его на месте». Ссылаясь на знаменитых самураев древности, Ямамото Цунэтомо возглашает: «Отдавать свою жизнь во имя другого человека — вот основной принцип мужеложства. Если он не соблюдается, это позорное занятие». Влюбленные самураи нередко обменивались обетами верности. Сохранился документ 1542 года, в котором двадцатидвухлетний Такэда Сингэн, впоследствии один из величайших полководцев и воинов в истории Японии, письменно обещал верность шестнадцатилетнему Касуге Генсуке. Он письменно заверял ревнивого Касугу, что хотя и пытался в свое время добиться взаимности другого юноши, Ёсихиро, но успеха не имел, теперь же полностью отказался от своих намерений. «Поскольку я хочу сблизиться с тобой, отныне, если у тебя будут какие-нибудь сомнения на этот счет, я хочу, чтобы ты понял, что я не собираюсь повредить тебе. Если я когда-нибудь нарушу эти обещания, пусть меня постигнет божественная кара…» Уже упоминавшийся Ихара Сайкаку посвятил «нансеку» отдельную книгу — «Великое зерцало мужской любви». Собственно, женскую любовь писатель тоже не обходил вниманием, но ее он ставил не слишком высоко. Он написал цикл новелл под общим заголовком «Пять женщин, предавшихся любви» — причем четыре новеллы из пяти написаны на материалах реальных уголовных дел, которыми закончилась слишком пылкая женская любовь. И лишь пятая новелла оканчивается благополучно. Ее герой, мужчина по имени Гэнгобэй, «предавался только любви к юношам, любви же к слабым длинноволосым существам не испробовал ни разу». Для того чтобы соблазнить его, девушке пришлось переодеться мужчиной. Когда замысел ее раскрылся, философски настроенный Гэнгобэй подумал: «А какая, в сущности, разница между любовью к юношам и любовью к женщинам?» — и удовлетворил притязания красавицы. Некоторое время супруги были верны друг другу. Но когда на них свалилось неожиданное богатство, мысли Гэнгобэя вновь устремляются к тому, чтобы «купить любовь всех артистов, сколько их есть в Эдо, в Киото, в Осаке…». А артистами в традиционном японском театре кабуки могли быть только мужчины. Артистическая среда была второй, после военных, субкультурой, в которой был развит гомосексуализм. Молодые актеры часто имели любовников, в том числе среди высшей знати. Актерская проституция была не только дозволенным, но и престижным занятием, и к профессионалам этого жанра японцы относились с уважением. А в XVII–XVIII веках японские мужчины освоили и другие легальные формы проституции, в том числе в банях и борделях. Третьей субкультурой, в которой процветал гомосексуализм, были буддистские монастыри. Причем многие монахи, предаваясь любви с юными послушниками, вовсе не считали, что нарушают свои обеты, — бытовала точка зрения, что к однополой любви обет воздержания не относится. Особо продвинутые монахи могли давать на этот счет отдельные обязательства, причем не всегда такие уж аскетичные. Сохранился текст обета, данного в 1237 году 36-летним монахом: «Я пробуду в Храме Касаки до достижения сорока одного года… Переспав уже со 95 мужчинами, я обещаю, что их общее число не превысит за это время 100 человек… Я не буду любить и содержать никаких мальчиков, кроме Рию-Мару». В эпоху Мэйдзи, когда Япония вступила на путь европеизации, ее законодатели решили, что теперь им и любовью следует заниматься по-европейски, и в 1873 году гомосексуализм в Стране восходящего солнца был запрещен. Но закон этот просуществовал всего лишь семь лет, после чего его отменили. Сегодня однополая любовь в Японии считается абсолютно легальной, только возраст, начиная с которого ею можно заниматься, в некоторых префектурах установлен более высокий, чем для традиционных пар. А правительство Токио даже приняло закон, запрещающий при приеме на работу оказывать предпочтение людям по принципу их сексуальной ориентации.