Юз Алешковский (4)

СТРОКИ ГУСИНОГО ПЕРА, НАЙДЕННОГО

НА ЧУЖБИНЕ*

1

Утро дня дарует успокоение скромностью жизни

Наша провинция — тихая заводь.

Цапле лень за лягушкой нагнуться.

Но и до нас долетают посланья.

Пьяный Юз-Фу их порою находит

в ветхой корзине из ивовых прутьев.

2

Весенним днем по-стариковски плетусь в монастырь

Два бамбуковых деревца.

Отдохну между ними,

вспоминая голенастых девчонок.

3

Строки насчет нашей большой безнаказанности

Бог держит солнце в одной руке.

В другой Он держит луну.

Вот и руки Его до нас не доходят!

4

Два трехстишия о полувековой опале Юз-Фу, одно из которых,

как ему кажется, тщательно зашифровано

Гоняю чаи одиноко.

Два лимона на белом столе...

Рядом — черный котенок...

Вдалеке от придворных интриг

вспоминаю фрейлину И

в час, когда нас застукала стража...

5

К моей обители приближается судебный чиновник

У Юз-Фу — ни кола, ни двора.

Стол. В щели — два гусиных пера.

Печка. Лавочка... Что с него взять?

Чайник с ситечком, в горлышко вдетым?

Сборщик податей мог бы

все это легко описать,

если б был

очень бедным поэтом.

6

Четыре мудрости, которые Юз-Фу печально вспоминает

при возвращении из Пья-Ни

Лишняя пара яиц ни к чему однолюбу.

Слепой стороной не обходит говно.

Дереву нечего посоветовать лесорубу.

Самурай не обмочит в похлебке

рукав кимоно.

Кимоно: японское название китайского халата.

7

В годы мои молодые наблюдаю за домом свиданий

из окон служебной канцелярии

...Мандарин этот входит...

мнется, дурень, слегка на пороге...

Дама быстро снимает с него пальто...

Тухнет свет...

К потолку!..

поднимаются!..

белые!..

ноги!..

Вот — опять в Поднебесной

происходит что-то не то,

если я здесь торчу

и дрочу,

с заведенья напротив

взымая налоги...

Пальто: французское название китайского халата.

8

В осеннем лесу вспоминаю былые чаепития с фрейлиной И

Стол озерный застелен

скатеркою ломкой.

Воздух крепко заварен

опавшей листвой.

В белых чашках кувшинок

на блюдцах с каемкой

чай остыл твой и мой...

твой и мой...

9

Заеденный безденежьем, лежу в ночлежке

Столько б юаней Юз-Фу,

сколько блох на бездомной собаке, —

он бы, ядрена вошь, тогда не чесался!

10

Размышляю о том, что есть Красота

Лучшее в мире стихотворенье

накорябала кончиком ветки ива

на чистой глади Янцзы.

Им стрекоза зачитывалась,

умершая этим летом...

Ее глаза мне казались

каплей чистой слезы.

11

В приближении дня рождения фрейлины И

Если на дело взглянуть помудрей и попроще,

то, в конце-то концов, что такое

по сравнению с роскошью рощи

императорские покои? —

Сущая дрянь!

Сердце, как яблочко соком,

осенней налито тоскою.

Видимо, вишней горящей нагрета

фляга. И влага вишневого цвета

сушит гортань.

Осень... любовь... Разве этого мало?

Фрейлина И, ты права:

свечи погасли, но стала

источником света листва.

12

В зимнюю пору жду посланье от фрейлины И

Приближается снежная буря.

Зябнет птица

на голой ветке.

Согнут ветром бамбук.

Да поможет Господь

разносчику писем,

если он заблудится вдруг.

13

В первые заморозки полностью разделяю мудрость осени

Всей туши мира не хватит

обрисовать его же пороки.

Употреблю-ка ее до последней капли

на дуновение ветра,

пригнувшего к зыби озерной

заиндевелые стебли осоки...

Куда-то унесшего перышко

с одинокой, озябшей цапли.

14

После бурной ночи с фрейлиной И вновь постигаю гражданское состояние

и соотношу с ним основные начала Бытия

Пусть династию Сунь

сменяет династия Вынь —

лишь бы счастлив был Ян,

лишь бы кончила Инь...

15

Страдая от бессонницы, навожу мосты между Востоком и Западом

и думаю о Тамаре Григорьевой

Золотая Инь-Ту-И-Ци-Ян...

Эту рыбку о двух головах

я увижу во сне.

16

Мысль о великих странностях простоты, пришедшая в голову на сеновале

Всей твоей жизни не хватит, Юз-Фу,

чтобы в сене иголку найти.

А вот травинку в куче иголок

найдешь моментально!

17

В холодном нужнике императорского дворца подумываю

о совершеннейшем образе домашнего уюта

Зимним утром, в сортире,

с шести до семи,

присев на дощечку,

— уже согретую фрейлиной И —

газетенку читать,

презирая правительственную печать,

и узнать,

что накрылась ДИНАСТИЯ!!!...

Это кайф.

Но не стоит мечтать

о гармонии личного

и гражданского счастия.

18

В снежную пору обращаюсь к белому гусю, отставшему от стаи

Снегопад. Сотня псов

подвывает за дверью.

В печке тяга пропала.

Закисло вино.

Развалилась, как глиняный чайник,

Империя.

Императорский двор и министры —

говно...

Бедный гусь!

Белый гусь!

Не теряй столько перьев!

Я нашел возле дома одно.

Вот — скрипит,

как снежок

на дороге,

оно.

19

В работах по дому стараюсь забыть о стихийном бедствии

Цветов насажал в фанзе и снаружи.

Огурцов засолил.

Воду вожу с водопада.

Сделай, Господи, так, чтобы не было хуже,

а лучшего, видимо, нам и не надо...

Вместо кофты сгоревшей

фрейлина И

зимой мне свяжет другую.

20

Попытка выразить необыкновенное чувство, впервые испытанное

мною на скотном дворе

Что есть счастье, Юз-Фу?

Жизнь — в поле зрения отдыхающей лошади

или утки, клюв уткнувшей

в пух оперения...

Даже если исчезнуть навек

из поля их зрения...

21

На морском берегу чую приближение старости

Устриц на отмели насобирал.

Только вот створки никак не открою.

Очень руки дрожат у Юз-Фу.

К сожалению, не с перепоя.

22

Одна из бесед Юз-Фу с ослом

Вот уже несколько дней,

спасаясь от мух и слепней,

осел ошивается под хвостом у кобылки.

Тебе бы, Юз-Фу, вот такого пажа!

Но ослиная неблагодарна душа.

Но ослиные ироничны ухмылки.

Кроме того, в душе у осла

звучат нескромные жалобы.

Он думает: "Если бы это была

не кобылка, а моя госпожа

с благоухающим веером,

то меня тут, понимаете, не обдавало бы

чем-то, не имеющим ни малейшего отношения

к свежему сену и к душистому клеверу...”

Я говорю: "Осел,

ты бы хоть вспомнил ученье Басё!

Бедняк, не ропщи на то и на се,

будь благодарен судьбе за все,

ищи утешения в благе простом...

Ну-ка быстрей извинись за ухмылку.

И бо-го-тво-ри, дубина, кобылку

за то, что шугает она кровососов

от твоего ироничного носа

своим благородным хвостом,

и не воображай себя избалованным пони.

Понял?

23

Радуясь торжеству жизни водоплавающих, думаю о бедах отечества

В воде ледяной

занимаются утки любовью,

а вот поди ж ты —

не зябнут!

Случайный, молюсь, чтоб любая беда

сходила с народа, как с гуся вода.

24

Погуляв, возвращаюсь к домашнему очагу

Малахай мой заложен.

Новый пропит халат.

В ночлежке забыты портки.

Лишь осталась надежда,

что голым узнают Юз-Фу.

Короткое послесловие для друзей

Все это начирикано в дивном одиночестве,

под покровительством

фрейлины И.

В Китае я был бы Юз-Фу,

а здесь у меня иное имя и отчество.

Поднебесная. Коннектикут.

Год Змеи.

Одинокий монах, бредущий под дырявым зонтиком

(так и председатель Мао себя называл), я думаю о Юз-Фу

Прославленные баллады (например, "Окурочек”) Юза Алешковского сродни его же романам. Это проза, организованная таким образом, чтобы можно было петь. Проза — с неожиданными поворотами фабулы (окурок со следами губной помады падает с неба под ноги зека), с целой толпой характеров ("жену удавивший Капалин”, "активный один педераст”, "гражданин надзиратель”, сам рассказчик и его неверная подруга) и, конечно, с изумительной выразительностью языка ("Только зря, говорю, гражданин надзиратель, / Рукавичкой вы мне по губам”). Только последнее качество роднит лирику Алешковского с его прозой. Фабула лирическому стихотворению противопоказана, и оно не терпит более чем одного персонажа — "я”.

Почему Алешковский напяливает на свое лирическое "я” китайскую маску? Может быть, потому что чистый, беспримесный лиризм подарен человечеству китайско-японской цивилизацией так же, как и бумага, на которую он изливается.

Я часто даю своим американским студентам подстрочники, которые в обратном переводе с английского выглядят так:

Снег стаял, и от земли поднимается теплый пар.

Синий кувшинчик расцвел.

Журавлей перекличка.

Или так:

Осенний ветер

уносит желтые листья из нашего бедного сада.

Но рябина еще красна на две долины.

Я прошу их определить жанр, и студенты говорят: хайку.

Конечно, в оригинале эти тексты тоньше, богаче нюансами: "Вот уж снег последний в поле тает, / Теплый пар восходит от земли, / И кувшинчик синий расцветает, / И зовут друг друга журавли...”; "Осень. Обсыпается / Весь наш бедный сад...” — и т. д. (Увы, словно не вполне доверяя своей гениальной лирической интуиции, А. К. Толстой прилепляет к каждому стихотворению концовку, как объяснительную записку: "Вышеприведенный пейзаж означает, что на душе у меня происходит то-то и то-то”.)

Существует всего сорок семь простых форм кристаллов — не больше в мире и лирических сюжетов, от Ду Фу до наших дней. Они лишь отблескивают по-разному в свете меняющихся эпох и поэтов.

Отвязывая стрелу для спортивного лука от стойки спального балдахина, поэтесса Митицуна-но хаха вдруг остро ощутила, что муж ее оставил, и написала:

Казалось мне,

Настанет вряд ли время,

Чтобы внезапно вспомнить о былом.

Но вот — стрела...

Как память поразила!

Ровно через тысячу лет Пастернак пишет о человеке, покинутом возлюбленной:

И наколовшись об шитье

С невынутой иголкой,

Внезапно видит всю ее

И плачет втихомолку.

Этот сердечный укол и есть лирика.

В забавных по виду миниатюрах Юз-Фу спрятано то же древнее острие.

Лев Лосев.

* Ответственность за сию находку редакция всецело слагает на ЮЗА АЛЕШКОВСКОГО.