Карл Густав Юнг и последователи Человек и его символы (10)

Прежде всего, следует принять во внимание, что такого рода сон нельзя быстро и просто истолковать. Его следует осторожно разгадывать, чтобы обнаружить и его связь с личной жизнью сновидца, и его более широкие символические значения. Пациент, которому он приснился, был физически зрелым мужчиной. Карьера его шла удачно, и, судя по всему, он был неплохим мужем и отцом. Тем не менее, он психологически был все еще незрел и не вышел из юношеской стадии развития. Именно его психическая незрелость вносила в его сны элементы героического мифа, которые до сих пор оставались притягательными для его воображения, хотя и давно исчерпали свое значение с точки зрения реальностей его повседневной жизни. В этом сне мы видим целый ряд персонажей, театрально представляющих разные стороны того, кто, как ожидает сновидец, окажется настоящим героем. Первый персонаж — белая обезьяна, второй — моряк, третий — молодой человек в черном, четвертый, и последний — «симпатичный молодой человек». В начале представления, которое, как предполагается, показывает испытание матроса, сновидец видит только белую обезьяну. Человек в черном неожиданно появляется и так же неожиданно исчезает. Сначала он контрастирует с белой обезьяной и затем ненадолго перепутывается с настоящим героем. (Такая путаница — обычное для сновидений явление. Как правило, подсознание не балует сновидящего ясными образами, и ему приходится извлекать искомый смысл из сменяющих друг друга контрастов и парадоксов). Важно, что эти персонажи появляются в ходе театрального представления, и похоже, что этот контекст прямо указывает на лечение сновидца методом психоанализа. «Сопровождающий», о котором он упоминает, и является, по-видимому, его психоаналитиком. Тем не менее, он видит себя не как пациента, которого лечит врач, а как «важного посетителя, к мнению которого прислушиваются». С этой выгодной позиции он наблюдает персонажей, ассоциирующихся у него с опытом взросления. Белая обезьяна, например, напомнила ему о мальчишеских играх, временами необузданных, в возрасте от семи до двенадцати лет. Моряк навел на мысль о безрассудной смелости ранней юности, как, впрочем, и о сопутствующих ей наказаниях — «битье» за безответственные проделки. Молодой человек в черном не вызвал у сновидца каких-либо ассоциаций, зато симпатичный молодой человек, которого вот-вот должны принести в жертву, напомнил ему о доходящем до самопожертвования идеализме поздней юности. На этой стадии возможно сопоставить исторический материал (или архетипические образы героя) с данными личного опыта сновидца и посмотреть, насколько одно подтверждает, опровергает или характеризует другое. Первый вывод: похоже, что белая обезьяна — это Плут или по меньшей мере носительница черт, которыми виннебаго наделили его. Но, на мой взгляд, обезьяна к тому же означает и нечто еще не испытанное и не пережитое сновидцем — ведь он сам говорит, что во сне был наблюдателем. Потом я узнал, что в детстве он был чересчур привязан к родителям, а также склонен углубляться в самого себя. По этим причинам он никогда не буйствовал в позднем детстве и не присоединялся к шумным играм своих сверстников. Он, как говорится, не обезьянничал и не валял дурака. Это выражение дает нам ключ — обезьяна из сна фактически является символическим образом Плута. Но с чего бы вдруг Плуту появляться в обличье обезьяны? И почему именно белой? Как я уже подчеркивал, миф племени виннебаго рассказывает нам, что к концу цикла Плут все больше начинает походить на человека. И обезьяна из сна так близка человеку, что является забавной и не опасной карикатурой на него. Сам сновидец не смог высказать каких-либо догадок или предположений, объясняющих, почему обезьяна была белой. Но, зная символику первобытного человека, мы можем предположить, что белый цвет придает особое качество «богоподобия» этой банальной в других отношениях фигуре. (Альбиносов во многих первобытных обществах почитают как святых). Это вполне сочетается с полубожественными-полумагическими чертами Плута. Таким образом складывается впечатление, что белая обезьяна олицетворяет для пациента положительные стороны детской игривости, чего в свое время он был практически лишен и чему теперь воздает запоздалую дань. Как следует из сна, он возводит недополученное «на пьедестал», где оно становится чем-то большим, чем память о детстве. Для взрослого человека это уже символ творческого экспериментирования. Далее мы подходим к путанице с обезьяной. Кто должен пройти через избиение — обезьяна или моряк? Ассоциации сновидца объясняют смысл этой трансформации. В любом случае по мере развития человека детская безответственность уходит при его вступлении в общество, а это подразумевает болезненное подчинение дисциплине. Следовательно, можно сказать, что моряк — это Плут в продвинутой стадии, на которой он, пройдя через тяжелое испытание посвящения, становится социально ответственной личностью. Зная историю символов, можно предположить, что ветер олицетворяет естественные элементы этого процесса, а избиение — элементы, привнесенные человеческой деятельностью. Таким образом, это место имеет отношение к процессу, описанному виннебаго в цикле Зайца, где культурный герой слаб, но борется и готов пожертвовать своей ребячливостью для дальнейшего развития. И вновь в этой фазе сна пациент признает, что ему не довелось испытать сполна важную сторону детства и ранней юности. Он упустил невинные детские шалости, как и безобидные проделки отрочества, и ищет пути возрождения этих утерянных ощущений. Затем во сне происходит любопытная перемена. Появляется молодой человек в черном, и внезапно сновидец чувствует, что это и есть «истинный герой». Это все, что мы знаем о человеке в черном. Однако этот мимолетный проблеск вводит тему особой важности, частую спутницу снов. Речь идет о «Тени», концепция которой играет важную роль в аналитической психологии. Д-р Юнг показал, что Тень, отбрасываемая сознающим разумом индивидуума, содержит спрятанные, подавленные и неприятные (или низменные) стороны его личности. Но эта Тень представляет собой не просто противоположную сторону сознательного эго. Подобно тому, как оно содержит неприятные и деструктивные установки, так и Тень имеет хорошие качества — нормальные инстинкты и созидательные импульсы. В действительности эго и Тень, хотя и разделены, неразрывно связаны друг с другом, во многом аналогично переплетению мысли и чувства. Эго, тем не менее, находится с Тенью в конфликте, который д-р Юнг назвал однажды «битвой за освобождение». В борьбе первобытного человека за обретение сознания этот конфликт выражался в противоборстве архетипического героя с космическими силами зла в обличье драконов и других чудовищ. В развивающемся сознании индивида образ героя олицетворяет средство, с помощью которого нарождающееся эго преодолевает инерцию бессознательного разума и освобождает зрелого человека от регрессивного стремления вернуться к блаженному состоянию младенца — в мир, которым правит мать. Мифологический герой обычно побеждает в сражении с чудовищем (об этом я подробнее расскажу чуть дальше). Но бывают и другие героические мифы, — в которых герой сдается чудовищу. Хорошо знакомый пример — миф об Ионе и ките, в котором героя проглатывает морское чудище и уносит в путешествие по ночному морю, двигаясь с запада на восток, — что символизирует предполагаемое перемещение солнца после заката к восходу. Герой уходит в темноту, что в некотором смысле означает его смерть. Подобные сюжеты попадались мне и в снах моих пациентов. Битва героя с драконом — более активный вид этого мифа, отчетливее показывающий архетипическую тему триумфа эго над регрессивными тенденциями. Для большинства людей темная или негативная сторона их личности остается подсознательной. Герой, напротив, должен понимать, что Тень существует и что он может черпать в ней силу. Чтобы стать достаточно грозным и победить дракона, он сперва должен прийти к согласию со своими деструктивными силами. Другими словами, прежде чем эго сможет восторжествовать, оно должно подчинить себе Тень и ассимилировать ее. Эта тема, кстати, просматривается в хорошо известном литературном герое — гетевском Фаусте. Принимая пари Мефистофеля, Фауст попадает под воздействие персонажа «тени», которого Гете описывает как «часть той силы, что, желая зла, творит благое». Как и человек, чей сон я описывал, Фауст не смог испытать всю полноту жизни на значительном отрезке детства и юности. Поэтому его можно назвать оторванным от реальной жизни и незаконченным человеком, растерявшим себя в бесплодной погоне за метафизическими целями, так и не ставшими явью. Он не был еще готов принять жизнь такой, какая она есть: и в ее хорошем, и в плохом. Похоже, что «молодой человек в черном» во сне моего пациента олицетворяет как раз эту, теневую, сторону подсознательного. Подобное напоминание о теневых аспектах личности, их мощном потенциале и роли в подготовке героя к жизненным баталиям составляет суть перехода от начальной тематики сна к теме жертвующего собой героя: симпатичного юноши, распластавшегося на алтаре. Герой такого типа соответствует обычно поздней юности. В это время человек обретает жизненные идеалы и чувствует, как их сила преображает не только его самого, но его отношения с другими людьми. Можно сказать, это время расцвета молодости, когда мы привлекательны, полны энергии и идеализма. Почему же мы тогда так склонны к жертве? Причина, видимо, та же, что заставила Близнецов из мифа виннебаго отказаться от своей мощи под угрозой уничтожения. Идеализм юности, способный «завести» нас, непременно ведет к чрезмерной самоуверенности: наше Я может в экзальтированном состоянии ощущать свое богоподобие, но только ценой самообмана, опасного бедой. (В этом смысл истории об Икаре, юноше, поднявшемся к небесам на хрупких, изобретенных человеком крыльях — но слишком близко к солнцу, что привело к его роковой гибели). И все-таки юношеское эго должно пройти через этот риск, ибо если молодой человек не ставит перед собой сложных задач, он не сможет преодолеть преграды, разделяющей юность и зрелость. До сих пор я говорил о выводах, которые мой пациент мог извлечь из своих снов на уровне личных ассоциаций. Однако в сновидении имеется другой архетипический уровень — тайна приносимой человеком жертвы. Именно загадочность этого действия диктует его проявление в ритуальной форме, символика которой уводит нас далеко назад в прошлое человечества. В распростертом на алтаре юноше видна связь с обрядом даже более древним, чем те, что вершились на жертвенных плитах святилища в Стоунхедже. Можно представить, что это ежегодный ритуал, не раз проводившийся на первобытных жертвенниках, посвященный солнцестоянию и означающий одновременно смерть и возрождение мифологического героя. Ритуал проникнут скорбью, но в то же время и особого рода радостью, отражающей внутреннее понимание того, что смерть ведет еще и к новой жизни. Будь то эпическая проза индейцев виннебаго или плач по умершему Бальдру в норвежских сагах, поэзия Уолта Уитмена, оплакивающего Авраама Линкольна, или приснившийся ритуал, благодаря которому человек возвращается к надеждам или страхам молодости, — тема одна и та же: драма нового рождения через смерть. Концовка сна выглядит забавным эпилогом, в котором сновидец наконец вовлекается в действие сновидения. Он находится вместе с другими людьми на платформе, с которой нужно спуститься, но не хочет спускаться по лестнице, боясь нападения. Однако пример женщины, с которой ничего при спуске не случилось, ободряет его, и он спускается тоже. Поскольку, как выяснилось из ассоциаций пациента, все представление, свидетелем которого он стал, было частью ощущаемого им процесса внутренних перемен, то подобная концовка навеяна, по-видимому, мыслями о сложностях возвращения к повседневной реальности. Его страх перед силачами говорит о его опасениях, что архетип Плута может проявиться в коллективной форме. Во сне спасение приходит в виде приставной лестницы, символизирующей, скорее всего, рациональный ум, и в лице женщины, помогающей сновидцу спуститься. Ее появление в заключительном эпизоде сна указывает на психическую потребность включить женское начало в качестве дополнения ко всем видам действий, в которых делается упор на мужское начало. Сказанное выше, как и то, что я использовал миф виннебаго для наглядного объяснения конкретного сновидения, вовсе не означает, что для истолкования снов следует обязательно найти исчерпывающие, но абсолютно не естественные параллели между их содержанием и сюжетами из истории мифологии. Каждый сон по своему своеобразен, и форма, которую он принимает для человека, в точности соответствует его собственной ситуации. Я стремился показать, каким образом подсознание черпает архетипический материал и видоизменяет его структуру сообразно потребностям сновидца. И в этом конкретном сне не следует искать того же, что виннебаго описывали в циклах Красного Рога или Близнецов: связь с ними скорее сущностная, поскольку их основная тема — тема жертвенности. В качестве общего правила можно сказать, что необходимость в героических символах возникает, когда эго нуждается в укреплении — например, когда рассудочное мышление не справляется с какой-то задачей, и ему требуется опора на источники силы, находящиеся в подсознательной части разума. Например, в сновидении, проанализированном выше, не упоминалась одна из важнейших сторон мифа о типичном герое — его способность спасать или защищать прекрасных женщин от страшной опасности. (Скорбящая дева — популярная тема мифов средневековой Европы). Это один из путей обращения снов или мифов к «аниме» — женскому началу в мужской психике, которое Гете называл «Вечной женственностью». Природа и функции этого женского начала будут обсуждены далее в этой книге д-ром фон Франц. Но его связь с персонажем героя можно проиллюстрировать здесь сном, пришедшим к другому пациенту — человеку зрелого возраста. Начало сна было следующим: «Я вернулся из длительного путешествия по Индии. Меня и моего друга снаряжала в путешествие одна женщина, которую я, вернувшись, упрекнул за то, что она не дала нам с собой черных непромокаемых шляп от дождя. Из-за этого недосмотра мы постоянно промокали под ливнями». Такое вступление, как выяснилось впоследствии, было связано с юностью пациента. Тогда он пристрастился вместе с другом из колледжа к «героическим» походам по опасным горным местам. (Поскольку ему никогда не приходилось бывать в Индии и учитывая его ассоциации, вызванные сном, я заключил, что это путешествие во сне означает исследование нового региона — но не географического, а находящегося в сфере подсознательного). В своем сне пациент чувствует, что женщина, олицетворяющая, по всей видимости, его аниму, не смогла как следует собрать его к этой экспедиции. Отсутствие шляпы для защиты от дождя указывает на чувство незащищенности его разума от беспокоящих воздействий новых и далеко не всегда приятных впечатлений. Он полагает, что женщина должна была снабдить его шляпой, подобно матери, обеспечивавшей его одеждой. Этот эпизод напоминает его юные годы, когда он бесцельно бродил то тут, то там, поддерживаемый греющей сердце мыслью о том, что в случае чего мать (изначальный образ женственности) защитит его от любых опасностей. Став старше, он понял, что это были детские иллюзии, и теперь винит в неудачах свою аниму, а не мать. В следующей части сна пациент участвует с группой людей в прогулке. Он устает и возвращается в ресторан на открытом воздухе, где обнаруживает плащ и защитную шляпу, которых ему раньше так не хватало. Сев отдохнуть, он обращает внимание на объявление, в котором говорится, что ученик из местной средней школы будет играть роль Персея в спектакле. Затем появляется и сам этот ученик, причем оказывается, что он вовсе не мальчик, а рослый молодой человек. На нем серый костюм и черная шляпа, он присаживается побеседовать с другим молодым человеком, в черном костюме. Сразу же после этой сцены сновидец ощущает прилив энергии и чувствует, что вновь может присоединиться к своей группе. Затем они все поднимаются на новый холм. Оттуда открывается вид на конечный пункт их похода — красивый портовый городок. Он чувствует себя приободренным и помолодевшим от этого зрелища. По контрасту с беспокойным и неудобным путешествием первого эпизода, совершаемым в одиночку, сновидец находится здесь в коллективе. Этот контраст знаменует переход от юношеской склонности к уединению и протесту к общительности и большей контактности. Поскольку это предполагает новый уровень взаимоотношений с людьми, можно счесть, что его анима теперь действует успешнее, и это передается находкой шляпы, которую ранее анима забыла ему дать. Но сновидящий утомлен, и сцена в ресторане отражает его потребность переосмыслить свои прежние взгляды и обновить силы, взглянув на прошлое с новых позиций. Так и происходит. Сперва он видит объявление, сообщающее об исполнении роли молодого героя, Персея, мальчиком из средней школы. Затем он видит мальчика, но уже выросшего, вместе с другом. Их внешность представляет резкий контраст один в светло-сером, другой — в черном. С учетом сказанного ранее, в них можно узнать Близнецов. Это героические фигуры, отражающие противоположность эго и альтер-эго. Впрочем, здесь они появляются гармонично дополняющими друг друга. Ассоциации пациента подтвердили это. Им было отмечено, что фигура в сером олицетворяет приспособленность к жизни в мирском смысле, тогда как фигура в черном символизирует духовную жизнь, подобно черному облачению священников. А то, что на них были шляпы (а теперь он нашел и свою), указывает на достижение ими относительно зрелого самосознания, нехватку которого он так болезненно переживал в годы ранней юности, когда плутовство (от Плута) нет-нет да и проявлялось в нем, несмотря на идеалистическое представление о себе как об искателе мудрости. Его ассоциации по поводу греческого героя Персея были довольно любопытны и оказались особенно значимы, потому что содержали вопиющую неточность. Выяснилось, что он считал Персея героем, убившим Минотавра и спасшим Ариадну из критского лабиринта. Как только я попросил его написать это имя, ошибка обнаружилась: Тезей, а не Персей, расправился с Минотавром. Эта оговорка приобрела неожиданно особый смысл, как часто бывает с подобными промахами, заставив обратить внимание на то, что объединяет этих двух героев. Им обоим пришлось преодолеть свой страх перед подсознательными демоническими материнскими силами и освободить от их воздействия молодую женщину. Персею пришлось отрубить голову Медузе Горгоне, которая была столь ужасна со своими змеиными волосами, что каждый посмотревший на нее обращался в камень. А затем — победить дракона, охраняющего Андромеду. Тезей же олицетворял молодой патриархальный дух Афин, и ему предстояло противостоять ужасам критского лабиринта с его чудовищным обитателем — Минотавром, символизирующим, вероятно, болезненный упадок матриархального Крита. (В любой культуре лабиринт означает сбивающий с толку и лишенный ориентиров мир матриархального сознания, и пройти его могут лишь подготовленные к особому посвящению — в таинственный мир коллективного подсознательного). Преодолев опасность, Тезей спас Ариадну — скорбящую деву. Это спасение символизирует освобождение «анимы» от поглощения образом матери. Только когда этот процесс завершен, мужчина впервые обретает способность по-настоящему воспринимать женщин. То обстоятельство, что моему пациенту не удалось в должной мере отделить аниму от образа матери, бросалось в глаза в другом сне, где он столкнулся с драконом — символом поглощающей его привязанности к матери. Дракон преследовал его, и он оказался уже на волосок от смерти, так как был без оружия. Примечательно, что в этот момент во сне появилась его жена, что каким-то образом повлияло на дракона: он стал меньше и не таким опасным. Такая перемена показывает, что вступление в брак помогло пациенту—хоть и с запозданием — преодолеть привязанность к матери. Другими словами, он должен был суметь высвободить психическую энергию сыновней привязанности к матери, чтобы достигнуть более зрелого отношения к женщине и, в конечном счете, к обществу в целом. Битва героя с драконом символически отражала этот процесс взросления. Но задача героя выходит за рамки биологической и супружеской адаптации. Она заключается в высвобождении анимы как внутренней составляющей психического, необходимой для любой творческой деятельности. В случае с моим пациентом можно лишь предположить подобный исход, поскольку сон о путешествии по Индии не говорит об этом прямо. Но я уверен, что он подтвердил бы мою гипотезу о том, что приснившаяся ему прогулка через холм с открывшимся за ним видом мирного портового городка предвещала, что он откроет подлинную функцию анимы. Тем самым он избавился бы от былого негодования по поводу своей — по вине женщины — незащищенности (шляпа от дождя) во время путешествия по Индии. (В сновидениях выразительно расположенные города зачастую символизируют аниму). Предвестие личной безопасности было достигнуто благодаря контакту с подлинным архетипом героя, вместе с тем к нему пришло и новое отношение к коллективу, основывающееся на взаимопомощи и чувстве общности. Не удивительно, что после этого он почувствовал себя помолодевшим. Он обрел внутренний источник силы в архетипе героя, разобрался и развил ту часть себя, которую во сне олицетворяла женщина, и благодаря этому героическому действию освободил себя от материнского влияния. Эти и многие другие примеры героического мифа в современных снах показывают, что суть эго, как героя, всегда скорее выражается в привнесении культурных ценностей, чем в чисто эгоцентрическом эксгибиционизме. Даже все время ошибающийся Плут по-своему сопряжен в представлении первобытного человека с космосом. В мифологии навахо Плут-койот сотворил звезды и забросил их на небо, изобрел необходимые и случайные условия смерти, а в мифе о потопе помог провести людей через тростниковые заросли, которыми они пробрались из этого мира в другой, выше расположенный, где оказались в безопасности от воды. Здесь мы сталкиваемся с формой творческого развития, берущей начало, видимо, с предсознательного или животного уровня существования, похожего на детский. Созревание до сознательных и результативных действий становится заметным у настоящего героя культуры. Таким же образом детское или юношеское эго освобождается от гнета родительских ожиданий и становится индивидуальным. Этот процесс роста сознания может включать в качестве одного из элементов неоднократные битвы героя с драконом, повторяющиеся вновь и вновь и высвобождающие энергию для тех многочисленных дел, что образуют из хаоса узор культуры. Когда это происходит успешно, образ героя полностью раскрывается как одно из проявлений силы эго (или родовой идентичности, если говорить о коллективе), не нуждающейся более в одолении чудовищ и великанов. Ведь достигнут уровень, на котором эти глубинные силы могут быть персонифицированы. Женское начало появляется в снах уже не в обличье дракона, а в виде женщины; аналогичным образом «теневая сторона» личности принимает менее угрожающую форму. Этот важный момент наглядно просматривается в сновидении одного мужчины в возрасте около пятидесяти. Всю свою жизнь он страдал от периодически повторяющихся приступов тоски и страха неудачи (первоначально порожденных сомнениями матери). Тем не менее его реальные достижения как на профессиональном поприще, так и в личном плане были намного выше средних. Ему приснился его девятнадцатилетний сын в облике средневекового рыцаря того же возраста, в сверкающих доспехах. Он должен сразиться с ордой мужчин в черном. Сначала он так и собирается поступить, но затем неожиданно снимает шлем и улыбается главарю злодеев; становится ясно, что они не будут сражаться, а станут друзьями. Сын из сновидения этого мужчины является его собственным молодым эго, которое часто терзалось Тенью, действующей под видом сомнений в себе. Он, в известном смысле, успешно боролся с этим противником всю свою зрелую жизнь. Теперь, отчасти приободренный тем, что его сын растет, не испытывая таких сомнений, но главным образом благодаря формированию представления об истинном героизме, максимально вписывающегося в его модель общения с окружающими, он обнаруживает, что сражаться с Тенью более нет необходимости: он может принять ее как должное. Это и символизирует дружеская сцена. Его более не влечет борьба с конкурентами за утверждение личного превосходства. Теперь он поглощен утверждением культуры через формирование демократического общества. Подойти к пониманию этого на подъеме жизненных сил будет посложнее постоянного геройствования и свидетельствует о приближении к подлинной зрелости. Однако подобные перемены не происходят автоматически. Они требуют переходного периода, отображаемого архетипом посвящения в различных его формах.