Карл Густав Юнг и последователи Человек и его символы (11)

Архетип посвящения В психологическом смысле образ героя нельзя рассматривать как идентичный самому эго. Его лучше описать как символическое средство, которым эго отделяет себя от архетипов, порожденных родительскими образами в раннем детстве. Д-р Юнг предположил, что каждое человеческое существо изначально имеет чувство целостности — могущественное и завершенное ощущение Самости. И из Самости, охватывающей всю психику, возникает индивидуальное самосознание, формируясь по мере роста личности. В последние два-три года появились работы некоторых последователей Юнга, документально описывающие события, сопутствующие появлению индивидуального эго во время переходного периода от младенчества к детству. Его выделение — болезненный процесс, который не может не ущемлять изначальное чувство целостности. Поэтому эго приходится постоянно восстанавливать свою связь с Самостью, чтобы психика оставалась здоровой. Далее будет показано, что героический миф является первой стадией видоизменения психики. Я предположил, что оно имеет четырехступенчатый цикл, в ходе которого эго старается достичь относительной самостоятельности от изначального состояния целостности. До тех пор, пока не достигнута определенная степень самостоятельности, индивид не способен связать себя со своим взрослым окружением. Но героический миф не дает гарантий того, что этот выход на волю произойдет, а только показывает, какие условия необходимы, чтобы освобождение состоялось, так как без этого эго не сможет осознать себя. Затем остается осмысленно поддерживать и развивать это сознание с тем, чтобы не бесцельно прожить жизнь и почувствовать, что выделяешься из массы. В античной истории и в обрядах современных первобытных племен содержится богатый материал о мифах и ритуалах посвящения (инициации), проходя через которые юноши и девушки разлучаются с родителями и поневоле становятся членами клана или племени. Но поскольку насильственное отторжение от мира детства принесло бы ущерб изначальному родительскому архетипу, это зло обращают во благо через целительный процесс включения в жизнь общины. (Тождественность общины и личности часто символизируется тотемным животным). Таким образом община исполняет притязания ущемленного архетипа и становится своего рода вторым родителем, которому молодежь первоначально приносится в символическую жертву, знаменующую возрождение к новой жизни. В этой драматической, по мнению д-ра Юнга, церемонии, очень похожей на жертвоприношение силам, которые могут забрать молодого человека к себе, мы видим, что силу действия изначального архетипа нельзя до конца преодолеть — как это было продемонстрировано при рассмотрении битвы героя с драконом, — не почувствовав ущербной отчужденности от плодотворных сил подсознания. В мифе о Близнецах мы наблюдали, как их hybris, выражавшая чрезмерное разделение эго и Самости, была скорректирована их собственным страхом возможных последствий, что побудило восстановить гармонию между ними. В племенных обществах именно обряд инициации наиболее эффективно решает эту проблему. Этот обряд возвращает новообращенного к глубочайшему уровню изначальной тождественности матери и ребенка, другими словами, к тождественности эго и Самости, заставляя его тем самым пережить символическую смерть, в которой его индивидуальность временно распадается, растворяясь в коллективном подсознательном. Затем его выводят из этого состояния через ритуал, символизирующий церемонию нового рождения. Так эго впервые по-настоящему становится неотъемлемой частью общины, представленной тотемом, кланом или племенем, или сочетанием всех трех. В основе ритуала, встречается ли он в племенных общинах или в более сложных сообществах, неизменно лежит обряд смерти и возрождения, являющийся для новообращаемого «обрядом перехода» от одной стадии жизни к другой: от детства к отрочеству или от отрочества к юности, а затем к зрелости. Воздействие посвящения, конечно же, не ограничивается лишь психологией юности. На протяжении всей жизни человека каждая новая фаза развития сопровождается повторением изначального конфликта между притязаниями Самости и эго. Обычно этот конфликт выражается наиболее сильно в переходном периоде от ранней зрелости к средним годам (в нашем обществе это между тридцатью пятью и сорока годами). А переход от средних лет к старости вновь создает необходимость в утверждении различия между эго и психикой в целом: героя в последний раз призывают заступиться за эго — сознание перед лицом приближающегося растворения в смерти. Эти критические периоды требуют большего осмысления и духовных усилий, чем в юности. Поэтому архетип посвящения в возрасте сильнее активизируется в религиозном направлении — в отличие от юношеских ритуалов с их ярко выраженной мирской окраской. Архетипические модели инициации такого рода, известные с древних времен как «мистерии», пронизывают фактуру всех церковных ритуалов, исполняемых при рождении, бракосочетании или смерти и отличающихся особым богослужением. Исследуя посвящение, следует, как и при исследовании героического мифа, поискать примеры в субъективном опыте современных людей, особенно тех, кто прошел через сеансы психоанализа. Вовсе не удивительно, что в подсознании пациентов, обратившихся за помощью к врачу, специализирующемуся на психических нарушениях, можно обнаружить образы, воспроизводящие основные известные из истории модели инициации. Например, у молодых людей наиболее распространенной из них, скорее всего, будет модель сурового испытания на силу и выносливость. Оно может выглядеть аналогично рассмотренным нами сюжетам из сновидений современников, иллюстрирующих героический миф, как в истории с моряком, которого подвергли испытанию непогодой и битьем, или как в пешем путешествии по Индии без шляпы от дождя. Ту же тему физических страданий, доведенную до логического конца, мы встречаем в первом из упомянутых снов, где симпатичный молодой человек был заклан на алтаре. Это жертвоприношение напоминало приближение к посвящению, но концовка была смазана. Похоже, она завершала героический цикл, чтобы подготовить переход к новой теме. Между героическим мифом и обрядом инициации есть одно бросающееся в глаза отличие. Типичный героический персонаж из сил выбивается, чтобы достичь своей амбициозной цели и в конце концов приходит к ней, пусть ценой немедленного наказания или смерти за свою hybris. В противоположность этому в обряде посвящения новообращаемого призывают отказаться от амбиций и всех желаний и покориться суровому испытанию. Он должен желать участвовать в испытании, не надеясь на успех — фактически быть готовым к смерти. И хотя видимая сторона испытания может быть мягкой (длительный пост, лишение зуба, нанесение татуировки) или мучительной (боль от обрезания, надрезания и других увечий), цель всегда одна: вызвать символическое переживание смерти, из которого может возникнуть символическое переживание нового рождения. Одному двадцатипятилетнему юноше приснилось, что, используя альпинистское снаряжение, он забрался на вершину горы, где находится что-то вроде алтаря. Рядом с алтарем он видит саркофаг с его собственной статуей на нем. Затем приближается священник, в руке у него посох, на котором сверкает живой солнечный диск. (Обсуждая этот сон, молодой человек сказал впоследствии, что подъем на гору напомнил ему о прилагаемых в ходе сеансов психоанализа усилиях для овладения самим собой). К своему удивлению, он обнаруживает себя умершим и испытывает угнетенность и страх, а не чувство радости от достигнутого. После этого тепло от солнца приносит чувство силы и молодости. Этот сон вполне отчетливо показывает различие между посвящением и героическим мифом, которое следует всегда иметь в виду. Альпинизм подразумевает испытание силы — это твердое желание достичь самосознания на героической стадии юношеского развития. Пациент, очевидно, полагал, что к лечению надо будет относиться так же, как и к другим испытаниям, требующим мужества: то есть в соревновательной манере, свойственной молодым людям в нашем обществе. Но сцена у алтаря исправила это ошибочное представление, показав, что его задача скорее заключается в подчинении силе большей, чем он сам. Ему приходится видеть себя умершим и символически погребенным таким образом (в саркофаге), который напоминает архетипическую мать — изначальное вместилище всей жизни. Только смирившись с этим, он может испытать новое рождение. Ритуал, дающий вдохновение, вновь оживляет его в качестве символического сына Отца-Солнца. Мы могли бы допустить ошибку, отнеся эту сцену к героическому циклу о Близнецах — «детях Солнца». Но тогда нам пришлось бы считать, что посвящаемый обманывается, а для этого нет никаких оснований. Напротив, он постиг урок смирения, пройдя через обряд смерти и возрождения, знаменующий переход от молодости к зрелости. По своему возрасту он уже должен был осуществить этот переход, но затянувшаяся задержка в развитии тянула его назад. Эта задержка привела его к неврозу, который он и пришел лечить. Сон предлагает ему грамотный совет—такой же, какой бы дал любой хороший шаман: надо отказаться от скалолазания для доказательства своей силы и подчиниться сполна ритуалу инициации, который подготовит его к новым моральным обязательствам — обязательствам мужчины. Тема повиновения как существенного условия успешного проведения обряда посвящения легко прослеживается, когда он связан с девушками и женщинами. Их обряд изначально нацелен на пассивность, как их сущностную черту, которая усиливается присущим им физиологическим ограничением их автономности — менструальным циклом. Высказывалось предположение, что с точки зрения женщин менструальный цикл может фактически играть основную роль в инициации, поскольку пробуждает у них глубочайшее ощущение покорности перед действием животворящей природной силы. Поэтому женщина охотно отдается целиком своей женской функции, подобно тому как мужчина включается в отведенную ему роль в жизни общины. С другой стороны, женщина в не меньшей степени, чем мужчина, проходит через изначальное испытание на выносливость, заканчивающееся принесением жертвы, чтобы испытать рождение новой жизни. Эта жертва дает возможность женщине освободиться от запутанных личных отношений и приводит ее к более сознательной роли независимой личности. Напротив, жертва мужчины является отказом от его священной независимости: он становится осознанно более привязанным по отношению к женщине. Здесь мы подходим к той стороне посвящения, которая знакомит мужчину с женщиной, а женщину с мужчиной с тем, чтобы исправить некоторое первоначальное противостояние мужского и женского начал. Мужское знание (Логос) затем встречается с женской привязанностью (Эрос), их союз представляет символический обряд священного брака, составлявший сокровеннейшую основу инициации со времени ее зарождения в мистериальных культах древности. Но современному человеку необычайно трудно понять это, пока он не окажется в кризисной ситуации. Несколько пациентов рассказывали мне о снах, в которых тема жертвы сочетается с темой священного брака. Один из них приснился молодому человеку, который полюбил, но не хотел жениться, боясь, что семья станет эдакой тюрьмой, возглавляемой могущественной фигурой матери. Его собственная мать была сильной женщиной, оказавшей на него значительное влияние в детстве, и его будущая теща представляла для него такую же угрозу. Не станет ли и его будущая жена подавлять его точно так же, как эти матери подавляли своих детей? В своем сне он танцевал ритуальный танец вместе с еще одним мужчиной и двумя женщинами, одна из которых была его невестой. Мужчина постарше и вторая женщина были супружеской парой, производящей благоприятное впечатление, потому чтоих брак похоже, не подавлял их индивидуальности. Эта пара, таким образом, представляла для молодого человека такое состояние супружества, которое не накладывает чрезмерных ограничений на развитие индивидуальности мужа и жены. Если бы он мог добиться такого состояния, тогда брак стал бы для него вполне приемлемым. Перед началом ритуала каждый мужчина встал напротив женщины-партнера таким образом, что все четверо оказались в углах квадратной танцевальной площадки. С первых движений танца стало очевидно, что это своего рода танец с саблями. У каждого танцора в руке была короткая сабля, с помощью которой нужно было изобразить в воздухе затейливый узор. При этом движения рук и ног подчинялись чередующимся импульсам то агрессии, то покорности по отношению друг к другу. В заключительной сцене все четверо танцоров должны были вонзить саблю себе в грудь и погибнуть. Только сновидящий отказался выполнить финальное самоубийство и остался стоять в одиночестве после того, как все вокруг рухнули на пол. Он чувствовал глубокий стыд за свою трусость, не давшую ему пожертвовать собой вместе со всеми. Этот сон заставил моего пациента осознать, что он более чем готов изменить свое отношение к жизни. Пытаясь достичь иллюзорной безопасности для своей личной независимости, он стал эгоцентричен, а внутренне находился во власти страхов, вызванных детской зависимостью от матери. Потребовалось бросить вызов его мужественности, чтобы он понял, что, не пожертвовав своим детским состоянием ума, он так и останется в изоляции, постоянно стыдящимся своих поступков. Этот сон и последующее его осмысление рассеяли все сомнения. Он прошел через символический обряд, посредством которого молодой человек отказывается от своей исключительности и самостоятельности, и принимает совместную жизнь с ее привязанностями, а не только героикой. Вскоре он женился, и отношения с супругой оправдали его ожидания. Брак вовсе не ослабил его отношения с внешним миром, а реально обогатил их. Оставив в стороне невротическую боязнь обнаружить притаившихся за пологом брака мать или отца-невидимок, можно утверждать, что даже нормальный молодой человек имеет все основания чувствовать тревогу перед ритуалом бракосочетания, который в сущности является женским обрядом посвящения, где мужчина обречен ощущать себя кем угодно, но не героем-победителем. Не удивительно поэтому, что в племенных обществах мы встречаем ритуалы, предназначенные для преодоления этого страха—такие, как похищение или насилование невесты. Это дает возможность мужчине доиграть до конца свою героическую роль перед тем, как окончательно покориться невесте и возложить на себя супружеские обязательства. Но тема брака настолько многогранна, что у нее имеется и более глубокое значение. Речь идет о не только приятном, но и необходимом символическом открытии женственной составляющей мужской психики, что не менее важно, чем обретение жены. Так что этот архетип — в ответ на подходящие стимулы — можно встретить у мужчины любого возраста. Не все женщины, однако, уповают на замужество. Одной пациентке, не осуществившей свое стремление к карьере, от которой она отказалась из-за очень сложного и недолговечного брака, приснилось, что она стоит на коленях напротив также коленопреклоненного мужчины. Он держал кольцо, которое хотел надеть ей на палец, но она напряженно протянула безымянный палец правой руки — очевидно, сопротивляясь этому ритуалу бракосочетания. Ее ошибка была очевидна: вместо того, чтобы протянуть безымянный палец левой руки (тем самым принимая уравновешенное и естественное отношение к мужскому началу), она неправильно предположила, что должна посвятить мужчине всю свою осознанную индивидуальность (другими словами, правую сторону личности). Фактически же замужество требовало разделить с супругом лишь подсознательную, естественную (то есть левую) часть личности, при этом принцип союза имея бы символическое, а не буквальное или абсолютное значение. Ее страх был страхом женщины, опасающейся потерять свою индивидуальность в крайне патриархальном браке, чему она имела все основания сопротивляться Тем не менее, священный брак как архетипическая форма имеет особенно важное значение для женской психологии, и именно к нему любую девушку готовят в юности множество мелких событий, предваряющих процесс инициации и его элементы. Красавица и чудовище Девушки в нашем обществе разделяют мужские героические мифы, поскольку подобно юношам им также приходится развивать в достаточной мере свою индивидуальность и приобретать образование. Но в их разуме существует более древний пласт, проявляющийся, похоже, через чувства с тем, чтобы они все-таки стали женщинами, а. не повторяли мужчин. Когда это древнее содержимое психики дает о себе знать, современная молодая женщина может подавить его, поскольку оно угрожает лишить ее достижений эмансипации: равенства в дружбе и возможности соперничества с мужчинами на работе, — одним словом, женских привилегий современности. Это подавление может быть настолько успешным, что какое-то время она будет и далее отождествлять свои интеллектуальные цели с мужскими, как ее научили в школе или колледже. Даже выйдя замуж, она сохраняет некую иллюзию свободы несмотря на очевидное подчинение архетипу брака с его безоговорочным предписанием стать матерью. Так и возникают, как мы часто видим сегодня, конфликты, вынуждающие женщину в конце концов вновь обрести свою схороненную женственность, но уже болезненным (хотя в итоге это окупается сторицей) путем. Я наблюдал пример этого у молодой замужней женщины, не имевшей еще детей, но планировавшей завести одного или двух со временем, поскольку это ожидалось от нее. Между тем ее сексуальность была неудовлетворительной. Это расстраивало ее и мужа, хотя они и не могли найти этому какого-либо объяснения. Она с отличием закончила хороший женский колледж и наслаждалась интеллектуальным общением с мужем и другими мужчинами. В то время как эта сторона ее жизни шла в основном довольно хорошо, у нее периодически возникали вспышки раздражительности, она начинала говорить агрессивно, что отталкивало мужчин и вызывало у нее невыносимое чувство неудовлетворенности собой. В это время ей приснился сон, который показался ей настолько важным, что для его толкования она прибегла к профессиональной консультации. Ей снилось, что она стоит в очереди таких же молодых женщин, как она; посмотрев вперед, она увидела, что это очередь на гильотину — всем по порядку отрубали гильотиной голову. Тем не менее сновидящая, вовсе не испугавшись, осталась в очереди, похоже, вполне готовая к такой участи. Я объяснил, что это означает, что она готова отказаться от привычки «жить головой» и должна научиться давать свободу своему телу, чтобы открыть его естественную сексуальность и исполнить его биологическое предназначение в материнстве. Сон выразил это в виде настоятельной необходимости радикальных перемен: она должна была пожертвовать «мужской» героической ролью. Как и следовало ожидать, эта образованная женщина не имела трудностей с восприятием толкования на интеллектуальном уровне и попыталась измениться, стать более покладистой. У нее улучшилась интимная жизнь, она стала матерью двух очень приятных детей. Когда она лучше стала разбираться в своих чувствах, к ней пришло понимание, что мужчина (или женщина с мужским складом ума) воспринимает жизнь как ряд препятствий, которые нужно брать штурмом, проявляя героическую волю и решимость, однако для подлинной женщины жизнь лучше всего постигается в процессе постепенного пробуждения. Такое пробуждение описывает универсальный миф, лежащий в основе сказки о Красавице и Чудовище. В наиболее известной версии этой сказки говорится, что Красавица, младшая из четырех дочерей, была из-за своей доброты и бескорыстия любимой дочерью отца. Когда она попросила у него в подарок лишь белую розу — в отличие от других дочерей, требовавших дорогих подарков, — она осознавала лишь искренность своего желания и не подозревала, что тем самым подвергнет опасности жизнь отца и свои идеальные отношения с ним. Отцу приходится украсть эту белую розу из заколдованного сада Чудища, которое приходит в ярость, узнав о краже, и приказывает похитителю вернуться через три месяца для наказания, по всей видимости, гибельного. (Предоставляя отцу отсрочку, то есть возможность вернуться домой с подарками, Чудище ведет себя не свойственным ему образом, особенно когда предлагает еще прислать обреченному по его возвращению домой сундук, полный золота. По словам отца Красавицы, Чудище выглядит одновременно и бессердечным и добрым). Красавица настаивает на том, чтобы взять на себя наказание отца, и возвращается через три месяца в заколдованный замок. Там ей дают прекрасную комнату, в которой выполняются все ее желания и ничто ее не тревожит, кроме редких визитов Чудища, предлагающего каждый раз свою руку и сердце. Она всегда отказывает. Затем, увидев в волшебном зеркале, что ее отец лежит при смерти, она просит Чудище разрешить съездить к нему, чтобы порадовать отца, и обещает вернуться через неделю. Чудище говорит, что умрет, если она не вернется, и отпускает ее. Сияющее появление дочери дома вызывает радость отца и зависть сестер, которые сговариваются задержать ее на больший срок, чем она обещала. Наконец, ей снится, что Чудище умирает от отчаяния. Поняв тогда, что задержалась дольше оговоренного, она возвращается, чтобы спасти его. Совершенно забыв об уродливости умирающего Чудовища, Красавица ухаживает за ним. Чудище признается, что не может жить без нее и теперь, когда она вернулась, умрет счастливым. В этот момент Красавица понимает, что и она уже не может жить без Чудища, что полюбила его. Она говорит ему об этом и обещает выйти за него замуж, только бы оно не умирало. При этих словах замок наполняется светом и звуками музыки и Чудище превращается в прекрасного принца. Он говорит Красавице, что был заколдован ведьмой, обратившей его в страшилище. Чары действовали до тех пор, пока какая-нибудь прекрасная девушка не полюбит Чудище за доброту. Если раскрыть символику этой сказки, мы увидим, что Красавица — это, видимо, любая девушка или молодая женщина, эмоционально привязанная к своему отцу. Сила этой привязанности ничуть не уменьшается из-за ее духовной доброты. Ее доброту символизирует просьба привезти белую розу, однако эта просьба оборачивается — и на это следует обратить внимание — ее подсознательным намерением отдать отца, а затем и самое себя во власть силы, выражающей не только добро, но и зло. Как будто она хочет спастись от любви, признающей только добродетель и потому нереальной.