Карл Юнг. КРАСНАЯ КНИГА (16)

Он подскакивает в ярости и хочет броситься на меня. Но я далеко — я в двадцатом веке. (64) [2] [HI 26] Спящий в кургане тысячелетий видит чудесный сон. Он видит древний первобытный сон. Ему снится восход солнца. Если вы спите этим сном и видите этот сон во времени этого мира, вы будете знать, что солнце также взойдет в это время. Пока вы еще в темноте, но день уже над нами. Постигший тьму в себе близок к свету. Спускающийся во мрак достигает лестницы златогривого Гелиоса, созидающего свет. Его колесница, запряженная четырьмя белыми лошадями, поднимается наверх, он не несет креста на спине, и его бок не ранен, он невредим и его голова сияет пламенем. Это лик не глумления, а великолепия и безусловной силы. Я не знаю, что я говорю, я говорю во сне. Поддержите меня, я шатаюсь, пьяный от огня. Я пил огонь этой ночью, спускаясь вниз сквозь столетия и погружаясь на дно, в солнце. И я встал пьяный от солнца, с пылающим лицом, и голова моя в пламени. Дай мне свою руку, человеческую руку, чтоб придержать меня у земли, ибо вертящиеся жилы огня выхватывает меня, и восторженное стремление срывает меня к зениту. Уж скоро рассветет день, настоящий день, день этого мира. А я все стою, притаившись, в земляном ущелье, глубоко внизу, одиноко, в темных тенях долины. Это тень и тяжесть земли. Как мне помолиться солнцу, что сходит над пустыней? Зачем мне молиться ему? Я пью солнце внутри себя, так зачем мне ему молиться? Но пустыня, пустыня во мне просит молитв, она хочет довольствоваться всем, что в ней есть живого. Мне хочется молить Бога за нее, за солнце или что-либо еще вечное. Я молю, потому что я пуст и нищ. В дни этого мира я забыл, что пил солнце, и что я пьян от его живого света и опаляющей силы. Но я ступил в земные тени и увидел, что я наг и мне нечем прикрыть свою наготу. Вы коснетесь земли не раньше, чем закончится ваша внутренняя жизнь; она убегает от вас в окружающие вещи. И чудесная жизнь восстает в вещах. То, что вы считали неживым и неодушевленным, открывает тайную жизнь и безмолвное, непоколебимое намерение. Вы оказались беспомощным в суматохе, где все проходит своим странным путем, около вас, над вами, под вами и сквозь вас; даже камни разговаривают с вами, и магические нити прядутся от вас к вещам и от вещей к вам. Дальнее и ближнее работает в вас, а вы темным образом работаете над ближним и дальним. И вы всегда беспомощны и молитесь. Но присмотревшись, вы увидите то, чего никогда не видели — вещи живут своей жизнью, и живут они от вас: реки несут вашу жизнь в долину, камни падают друг на друга с вашей силой, растения и животные растут благодаря вам и также они — причина вашей смерти. Листик, танцующий на ветру, танцует с вами; иррациональное животное угадывает ваши мысли и олицетворяет вас. Вся земля всасывает свою жизнь из вас, и все вас снова отражает. Ничего не происходит без вашего тайного участия; ибо все расположилось вокруг вас и исполняет ваше сокровенное. Ничто в вас не спрячется от вещей, неважно, насколько оно отдаленное, заветное или скрытное. Оно неотъемлемо от вещей. Ваш пес отнимает вас у вашего отца, который давно ушел, и смотрит на вас, как будто это был он. Корова на луге постигла внутренним чутьем вашу мать, и очаровывает вас полнейшим спокойствием и беспечностью. Звезды нашептывают ваши самые глубокие тайны, и ласковые земные долины берегут вас в материнском лоне. Как заблудший ребенок, вы жалостно стоите среди могущественных, что держат нити вашей жизни. Вы зовете на помощь и присоединяетесь к первому человеку, который проходит на вашем пути. Возможно, он может дать совет, возможно, у него есть мысли, которых нет у вас, но все его вещи высосаны из вас. Я знаю, вы хотели бы услышать вести о том, чьи вещи не были живыми, но кто жил и достиг совершенства. Ибо вы — сын земли, впитанный кормящей землей, что не может ничего высосать из себя, только из солнца. Поэтому вы бы хотели услышать вести о сыне солнца, что светит и не впитывает. Вы бы хотели услышать о сыне Бога, который сиял и отдавал, кто даровал жизнь, и кому жизнь была еще раз рождена, как земля порождает солнце, зелень и благолепных детей. Вы бы хотели узнать о нем, лучезарном спасителе, который, будучи сыном солнца, разорвал сети земли, распутал магические нити и освободил невольных, кто был себе хозяином и ничьим слугой, кто никого не истощал, и чьи сокровища никем не были исчерпаны. Вы бы хотели услышать о нем, не омраченном земной тенью, но осветившем землю, кто видел мысли всех, и чьи мысли остались неразгаданными, кто содержал значения всех вещей, и чье значение не могло объяснить ничто. Отшельник убежал из мира; он закрыл глаза, заткнул уши и похоронил себя в пещере внутри себя, но это было бессмысленно. Пустыня истощила его, камни высказали его мысли, пещера отразила эхом его чувства, и он сам стал пустыней, камнем, пещерой. И все это было пустота и пустыня, потому что он не светил и оставался сыном земли, высосавшим из книги все до капли, и кого до капли высосала пустыня. Он был желанием, но не великолепием, всецело землей, но не солнцем. Поэтому в пустыне он был умным святым, который знал, что иначе он был бы таким же, как и другие сыны земли. Если бы он был пьян от себя, он выпил бы огонь. Отшельник пришел в пустыню, чтоб найти себя. Но он не захотел этого, скорее многозначности святого писания. Вы можете впитать безмерность малого и большого в себя, но вы будете становиться все более пустым, так как безмерная наполненность и безмерная пустота суть одно и то же. (66) Он хотел найти то, в чем нуждался во внешнем мире. Но многократное значение можно найти только в себе, не в вещах, так как многообразие значений не является чем-то таким, что дается одновременно, значения приходят последовательно. Смыслы, которые приходят на смену друг другу, лежат не в вещах, а в вас, претерпевающих столько изменений, и в такой степени, в какой вы участвуете в жизни. Вещи тоже меняются, но если не меняетесь вы, то это проходит незаметным. Но если вы меняетесь, то и содержание мира тоже. Многосторонний смысл вещей становится вашим многосторонним смыслом. Бесполезно постигать его в вещах. И это, возможно, объясняет, почему отшельник ушел в пустыню и постигал вещи, но не себя. И поэтому с ним случилось то же самое, что и с любым жаждущим пустынником: к нему пришел дьявол со льстивыми речами и ясными рассуждениями, зная верное слово и подходящий момент. Он его искусил его же желанием. И я должен был появиться перед ним, как дьявол, как только принял темноту в себе. Я вкусил земли, испил солнца, и я стал зеленеющим деревом, произрастающим поодаль. (67) 56 В Исправленном Черновике: (Отшельник). День Второй. Утро. (с. 219) 57 В «Философском Древе» (1945) Юнг отметил: «Человек, пустивший корни как вниз, так и вверх, является чем-то на подобие пряморастущего и перевернутого дерева. Цель — не высшие точки, а центр» (CW 13, 333). Также он высказывался по поводу «Перевернутого дерева». 58 1 января 1924 г. 59 В греческой мифологии Гелиос был сыном Солнца, и он пересекал небо на колеснице, запряженной четверкой лошадей. 60 В этот период Юнг занимался изучением гностических текстов, где он нашел исторические параллели к своим работам. См. Альфред Киби Поиск своих корней. Смысл познания. Герметика и алхимия для Г.Юнга и Мари-Луизы фон Франц (Берн, Петер Ланг, 1999). 61 В работе Синхрония и Принцип непричинной связи (1952) Юнг писал: «Скарабей — это классический символ возрождения. Согласно описаниям древней египетской книги Ам-Дуат мертвый Бог-солнце превращается на десятой остановке в Кепри, скарабея, и поднимает ладью до двенадцатой остановки, и молодое солнце восходит на утреннем небе» (CW 8, § 843) 62 Осирис был египетским богом жизни, смерти и плодородия. Сет был богом пустыни. Сет убил своего брата Осириса и разрубил его на части. Жена Осириса, Изида, отыскала его тело, и позже он был воскрешен. Юнг говорит об Осирисе и Сете в Трансформациях и Символах Либидо (1912) (CW 12, § 3$8f). Гор, сын Осириса, был египетским богом неба. Он боролся против Сета. 63 Дальше в Исправленном Черновике: «и я себе ненастоящий, как во сне» (с.228). Христианские отшельники были постоянно на стороже появления Сатаны. Известным примером искушений дьявола была жизнь Афанасия Святого Антония. В 1921 г. Юнг упоминал, что Святой Антоний предостерегал своих монахов, «как искусно перевоплощается дьявол, чтобы привести праведных к падению. Разумеется, Дьявол — это голос одного из проявлений бессознательного отшельника, что встает вопреки насильственному подавлению его природы» (Психологические типы,CW 6, § 82). Жизнь и учения Святого Антония были детально разработаны Флобером в его Испытаниях Святого Антония, работе, с которой Юнг был хорошо знаком (Психология и Алхимия, CW 12, § 59). 64 Инверсия Аристотелевского определения человека как «рационального животного». 65 См. Юнговское описание Плеромы, с.34/ внизу. 67 Дальше в Черновике и Исправленном Черновике: «Но я увидел одиночество и его красоту, я постиг жизнь неодушевленного и значение бессмысленного. Я также понял эту сторону своей многогранности. Поэтому мое дерево росло в одиночестве и тишине, питаясь от земли, проникая глубоко в нее корнями, и выпивая солнце тянущимися вверх ветками. Одинокий (чужой) гость вошел в мою душу. Но зеленеющая жизнь нахлынула на меня. (Поэтому я странствовал, следуя природе воды.) (с. 235) Глава 6 Смерть На следующую ночь(69) я направился к северным землям и очутился под серым небом, где сырой прохладный воздух подернут дымкой. Я пробираюсь к низинам, где слабые потоки, вспыхивая отблесками на широкой глади, текут к морю, где поспешность воды все ослабляется, и всякая сила и стремление соединяется с неизмеримою бескрайностью моря. Деревья становятся редкими, широкие болотистые луговины тянутся вдоль тихих темных вод, горизонт бесконечен и пустынен, завешен седыми облаками. Затаив дыхание и тревожно ожидая, как кто-то дикий украдкой будет спускаться к пене, где и вольется в бесконечность, я медленно следую своему брату, морю. Течение мягко и едва уловимо, но я постепенно приближаюсь к краю, входя в лоно истока, в его безграничное протяжение и неизмеримые глубины. Ниже возвышаются желтые холмы. У их подножия простирается высохшее озеро. Я спокойно иду вдоль холмов, и они раскрываются перед мрачным, несказанно далеким горизонтом, где небо и море растворяются в бесконечности. Там, на последнем холме, кто-то стоит. На нем — черное мятое пальто; он стоит неподвижно и смотрит вдаль. Я подхожу — он тощий, и его взгляд глубокий и серьезный. Я говорю ему: «Позволь мне постоять рядом с тобой, темный. Я узнал тебя издалека: лишь один может стоять так, на безлюдном краю земли.» Он ответил: «Незнакомец, стой, сколько хочешь, если не замерзнешь. Как видишь, я холоден и сердце мое никогда не билось.» «Я знаю, ты лед и конец; ты — холодное молчание камней и снег на вершинах гор, ты предельный холод внеземного пространства. Я должен прочувствовать это, поэтому и стою рядом.» «Что привело тебя ко мне, живое существо? Живые сюда не наведываются. Ну, они проплывают печально тесными толпами, все те, что наверху, в стране светлого дня, что ушли, и больше не вернутся. Но живые никогда не приходят сюда. Что ты ищешь здесь?» «Меня привел сюда мой странный и непредвидимый путь, пока я следовал течению. И так я нашел тебя. Я так понимаю, это твое место, твое законное место?» «Да, это путь туда, где нет разграничений, где ничто не есть равно или неравно, где все вместе с другим. Ты видишь, что оттуда приближается?» «Я вижу что-то наподобие темной стены из облаков, плывущей сюда по течению.» «Присмотрись еще, что ты различаешь?» «Я вижу массу людей, мужчины и женщины, старики и дети плотно прижаты друг к другу. Между ними лошади, быки и животные поменьше, вокруг толпы роятся насекомые, рядом проплывают леса, несметные увядшие цветы, безжизненное лето. Они уже близко; какие они равнодушные и окоченевшие, их ноги не двигаются, ни одного звука не слышно из их тесных рядов. Они крепко ухватились друг за друга руками и ногами; они глядят по ту сторону и совсем не обращают на нас внимания — огромным потоком проплывая мимо. Темный, это ужасное зрелище.» «Ты хотел постоять со мной, теперь держись. Смотри!» Я вижу: «Первые ряды достигли места, где прибой и поток сливаются в неистовое течение. И это выглядит так, как будто волна воздуха сталкивается с потоком мертвых и волнующимся морем, кружа их вверх, разбрасывая их черными клочьями и растворяя в густых облаках тумана. Волна за волной приближается, и каждый раз новая толпа растворяется в черном воздухе. Темный, скажи мне, это конец?» «Смотри!» Темное море медленно раскрывается — и оттуда бьет красноватое зарево— как кровь — море крови пенится у моих ног- пучина моря сверкает — как странно я себя чувствую — я что, подвешен за ногу? Кровь и огонь образовывают шар — пелена из дыма извергает красный свет — новое солнце вырывается из кровавого моря и, светясь, катится к крайним глубинами, исчезая под моими ногами. (70) Я оглядываюсь, я совсем один. Наступила ночь. Как говорил Аммоний? Ночь — время для тишины. Я осмотрелся — неизмеримое одиночество пронзило меня страшным холодом. Во мне все еще сияло солнце, но я чувствовал, как вступаю в огромную тень. Я иду за течением, что проделывает свой путь в глубины, медленно и спокойно, в глубины, из которых еще придут. И так я ступил в ту ночь (это была вторая ночь 1914 года), тревожное ожидание наполнило меня. Я вышел в объятия будущего. Дорога была широкая, и то, что готовилось прийти, было страшным. Это было громадное умирание, море крови. Из него взошло новое солнце, ужасное и совершенно противоположное тому, что мы называем дневным светом. Мы постигли тьму, и это солнце будет сиять над нами, кровавое и пылающее, как великое низвержение. Когда я постиг свою тьму, истинно величественная ночь овладела мной, и мое сновидение погрузило меня в глубины тысячелетий, и из него вознеслась птица феникс.