Карл Юнг. КРАСНАЯ КНИГА (29)

Какое оно сладкое, какое горькое! Низ слаб. Верх слаб. Форма Единого становится двойной. Север, восстань и уйди, Запад, удались в свое место. Восток, распространись, Юг, умри. Ветра меж ними освободили распятого Дальние поперечины разделены поперечинами меж ними. Ступени меж ними, упорные улицы. Бурлящий горшок остывает. Пепел подернут золой под ним. Ночь покрывает небо и далеко внизу лежит черная земля. День приближается, и над облаками далекое солнце. Одиночка больше не готовит исцеляющих зелий. Четыре ветра дуют и смеются от своей щедрости. И он издевается над четырьмя ветрами. Он видел звезды и касался земли. Потому его рука сжимает нечто сверкающее и его тень выросла до Небес. Необъяснимое случается. Ты бы скорее покинул себя и предался каждой множественной возможности. Ты бы скорее пошел на любое преступление, чтобы украсть для себя таинство изменяющегося. Но дороге нет конца. Глава 20 Путь Креста [191] [192] Я видел черную змею,[193] обвившуюся вокруг дерева креста. Она вползла в тело распятого и появилась вновь, преображенная, из его рта. Она стала белой. Она обвилась вокруг головы мертвого, как диадема, и свет блистал над его головой, и солнце восходило, сияя, на востоке. Я стоял и смотрел и был в смятении, и великий груз отяжелил мою душу. Но белая птица, сидевшая на моем плече, говорила мне:[194] «Пусть идет дождь, пусть дует ветер, пусть воды текут и горит огонь. Пусть каждая вещь имеет свое развитие, пусть пребудет становление». 2. Воистину, путь ведет через распятого, то есть сквозь него, для кого было немаловажно прожить свою жизнь и который, таким образом, был вознесен к великолепию. Он не просто учил известному и стоящему знанию, он жил им. Неясно, какое нужно смирение для того, чтобы принять на себя проживание своей собственной жизни. Омерзение того, кто хочет войти в свою жизнь, трудно измерить. Отвращение овладевает им. Его тошнит. У него болят внутренности, а разум тонет в усталости. Он бы придумал любой трюк, чтобы избавиться от этого, ибо ничто не сравнить с муками на собственном пути. Он кажется невозможно трудным, столь трудным, что практически все кажется предпочтительнее этой пытки. Немногие предпочтут даже любить людей за страх к самим себе. Я тоже думаю, что некоторые совершат преступление, чтобы выбрать раздор с собой. Потому я цепляюсь за все, что препятствует моему пути к самому себе. 3.[195] Тот, кто идет к себе, спускается вниз. Душераздирающие и абсурдные формы предстали перед величайшим пророком, пришедшим до этого времени, и это были формы его собственной сути. Он не принял их, но изгнал их перед другими. В конечном счете, однако, ему пришлось отметить Тайную Вечерю со своей собственной нищетой и принять эти формы своей сути из сострадания, которое и есть то принятие низшего в нас.[196] Но это разъярило могучего льва, которые преследовал заблудших и вернул их ко тьме глубин.[197] И как все, обладающие силой, тот, с великим именем, желал извергнуться из лона гор, подобно солнцу.[198] Но что случилось с ним? Его путь проходил перед распятым, и он начал яриться. Он разъярился перед людьми насмешки и боли, ибо сила его сущности заставляла его следовать именно тем путем, которым Христос прошел перед нами. Но он громко провозглашал свою силу и величие. Никто не кричит громче о своей силе и величии, нежели тот, у кого земля исчезает из-под ног. Наконец, низшее в нем добралось до него, его неспособность, и это распяло его дух, так что, как он предсказывал, его душа умерла прежде тела.[199] 4. Никто не возносится над собой, не обратив свое опаснейшее оружие против себя же. Тот, кто хочет подняться над собой, должен спускаться вниз и поднимать себя на себя же и волочить себя к месту распятия. Но то, что должно случиться с человеком, прежде, чем он осознает тот внешний видимый успех, что он может ухватить руками, сбивает его с пути. Какое страдание должно прийти к человечеству, пока человек не оставит удовлетворение его стремления к власти над своим ближним и вечного желания, чтобы другие были такими же. Сколько крови прольется, пока человек откроет свои глаза и увидит путь к своей дороге как врага, и осознает свой настоящий успех. Ты должен уметь жить с самим собой, но не за счет ближнего. Стадное животное не паразитирует и не вредит своему брату. Человек, ты даже забыл, что ты тоже животное. Ты, кажется, все еще веришь, что где-то там жизнь лучше. Горе тебе, если ближний думает так же. Но будь уверен, что он думает. Кто-то должен прекратить быть ребенком. 5. Твоя жажда удовлетворяется в тебе. Тебе не предложить Богу более драгоценной жертвенной пищи, нежели себя самого. Да поглотит тебя твоя жадность, ибо это утомляет и успокаивает ее, и ты будешь хорошо спать и считать солнце каждого дня даром. Если ты пожираешь другие вещи и других людей, твоя жадность остается вечно неудовлетворенной, ибо она жаждет большего, самого ценного — она жаждет тебя. Так ты вынуждаешь свое желание принять твой собственный путь. Ты можешь просить других, если тебе нужна помощь или совет. Но ты не должен ни у кого требовать, ни желая, ни ожидая ничего ни от кого, кроме себя самого. Ибо твоя тяга удовлетворится только в тебе. Ты боишься разжечь собственный огонь. Пусть ничто не помешает тебе сделать это, ни чья-то симпатия, ни твоя более опасная симпатия к самому себе. Ведь ты должен жить и умереть с собой. 6. Когда пламя твоей жадности пожрет тебя, и ничего от тебя не останется, кроме пепла, ничто в тебе не было устойчивым. Но пламя, которым ты себя поглотил, многое осветило. Но если ты бежишь от своего огня в страхе, ты опаляешь ближнего, и пылающее мучение твоей жадности не может угаснуть, раз ты не желаешь себя. 7. Рот произносит слово, знак и символ. Если слово — это знак, оно ничего не означает. Но если слово — символ, оно значит все.[200] Когда путь достигает смерти, и мы окружены гниением и ужасом, путь восходит во тьму и оставляет рот как спасительный символ, слово. Он ведет солнце в высотах, ибо в символе освобождение связанной человеческой силы, борющейся с тьмой. Наша свобода лежит не снаружи, а внутри нас. Можно быть связанным снаружи, но оставаться свободным внутри, ибо внутренние цепи сожжены. Конечно, можно обрести внешнюю свободу через могучие действия, но создать внутреннюю свободу можно только через символ. 8. Символ — это слово, что исходит изо рта, которое не просто произносится, а возносится из глубин самости как слово силы и великой нужды и неожиданно оказывается на языке. Это поразительное и, возможно, кажущееся иррациональным слово, но его признают символом, ибо оно чуждо сознательному разуму. Если человек принимает символ, как будто раскрывается дверь, ведущая в новую комнату, о существовании которой раньше и не подозревали. Но если символ не принимают, как будто беззаботно проходят мимо этой двери, и поскольку это была единственная дверь, ведущая во внутренние чертоги, придется снова выйти на улицы, обратившись ко всему внешнему. Но душа испытывает великую нужду, ибо внешняя свобода ей без пользы. Спасение — это долгая дорога, ведущая сквозь много врат. Эти врата — символы. Каждые новые врата поначалу невидимы; действительно, поначалу кажется, что их нужно создать, ибо они существуют только если выкопать весенний корень, символ. Чтобы найти мандрагору, нужен черный пес,[201] ведь добро и зло всегда следует сначала соединить, чтобы создать символ. Символ нельзя ни выдумать, ни найти: он становится. Его становление подобно становлению человеческой жизни в лоне. Беременность происходит от добровольного сношения. Оно продолжается без волевой поддержки. Но если бездны зачали, символ вырастает сам и рождается из разума, как подобает Богу. Но таким же образом мать хотела бы броситься на ребенка подобно монстру и пожрать его снова. Утром, когда восходит новое солнце, слово выходит из моего рта, но безжалостно убитым, ведь я не знал, что это был спаситель. Но рожденное дитя растет быстро, если я приму слово. И оно немедленно становится моим колесничим. Слово — это проводник, срединный путь, который легко колеблется, как стрелка на шкале. Слово — это Бог, что восходит из вод каждое утро и объявляет людям руководящий закон. Внешние законы и внешняя мудрость одинаково неэффективны, ибо есть только один закон и только одна мудрость, а именно мой каждодневный закон, моя каждодневная мудрость. Бог обновляет себя каждую ночь. Бог появляется во многих обликах; ибо когда он появляется, он поглотил некоторых персонажей ночи и ночных вод, в которых он дремал и в которых боролся за обновление в последний час ночи. Следовательно, его появление двояко и неясно; оно даже разрывает на части сердце и разум. Появившись, Бог призывает меня к правому и левому, его голос взывает ко мне с обоих сторон. Но Бог не хочет ни той, ни другой. Он желает срединного пути. Но середина — начало долгого пути. Человек, однако, никогда не может увидеть начало; он всегда видит только одно и не другое, или другое, но не одно, но никогда не видит того, что заключает в себе и то, и другое. Точка возникновения там, где разум и воля недвижимы; это точка приостановки, которая вызывает во мне насилие, неповиновение и в конечном счете величайший страх. Ибо я больше ничего не вижу и ничего больше не могу желать. Или по крайней мере мне так кажется. Путь особенен полной остановкой всего, что ранее двигалось, это слепое ожидание, полное сомнений вслушивание и ощупывание. Человек убежден, что сейчас взорвется. Но разрешение рождается как раз из этого напряжения, и оно почти всегда появляется там, где его меньше всего ожидаешь. Но что такое разрешение? Это всегда нечто древнее, именно из-за этого чего-то нового, ибо когда давно ушедшее возвращается в изменившийся мир, оно ново. Породить древнее в новом времени — это творение. Это творение нового, и оно искупает меня. Спасение — это разрешение задачи. Задача в том, чтобы породить древнее в новом времени. Душа человечества подобна огромному колесу зодиака, что катится по пути. Все, что поднимается снизу вверх в постоянном движении, уже было здесь. Нет части колеса, что не возвращалась снова. Потому все, что стремится вверх и все, что было, будет снова. Ибо это вещи, врожденные человеческой природе. Движению вперед свойственно возвращению того, что было.[202] Только невежда может изумляться этому. Но смысл не в вечном возвращении того же,[203] а в особенности его повторяющегося сотворения в каждое отдельное время. Смысл лежит в особенности и направлении повторяющегося творения. Но как мне создать колесничего? Или мне стать собственным колесничим? Я могу управлять собой только при помощи воли и намерения. Но воля и намерения лишь части меня. Следовательно, они недостаточны для выражения моей целостности. Намерение в том, что я могу предвидеть, а воля — в стремлении к предугаданной цели. Но где мне найти цель? Я беру ее из того, что уже было мне известно. Так я помещаю настоящее на место будущего. Таким образом, хотя я и не могу достичь будущего, я искусственно создаю постоянное настоящее. Все, что пытается вторгнуться в это настоящее, становится для меня беспорядком, и я пытаюсь удалить его, чтобы сохранилось мое намерение. Так я блокирую жизненный прогресс. Потому мудрый не хочет быть колесничим, ибо знает, что воля и намерение обязательно достигнут цели, но помешают появлению будущего. Будущность растет из меня; я ее не создаю, и все-таки создаю, хотя и не намеренно и не умышленно, а скорее против воли и намерения. Если я хочу создать будущее, я действую против своего будущего. И если я не хочу его создавать, опять-таки, я не принимаю достаточного участия в творении будущего, и все происходит в соответствии с неизбежными законами, жертвой которых я становлюсь. Древние придумали магию, чтобы принуждать судьбу. Она была им нужна, чтобы определять внешнюю судьбу. Нам она нужна для того, чтобы определить внутреннюю и найти путь, который мы не способны выдумать. Долгое время я размышлял, что это должна быть за магия. И наконец, я ничего не нашел. Тот, кто не может найти ее внутри, должен стать учеником, и так я ушел в далекую страну, где жил великий маг, о котором я слышал.