- 1062 Просмотра
- Обсудить
LXIV
Древле корабль из сосны, на хребте Пелиона рожденной,
Плыл, как преданье гласит, по водам текучим Нептуна,
В край, где Фасис течет, к пределам владыки Эета,
В год, когда юношей цвет, аргосской краса молодежи,
Страстно похитить стремясь Золотое руно из Колхиды,
Быстрой решились кормой взбороздить соленые воды,
Весел еловых концом голубую взрывая поверхность.
Им богиня сама, что твердыни блюдет на высотах
Фадов, корабль создала, дуновению ветра покорный,
Сосны своею рукою скрепляя для гнутого днища.
Килем впервые тогда прикоснулся корабль к Амфитрите.
Только, взрезая волну, в открытое вышел он море,
И, под веслом закрутясь, побелели, запенились воды,
Из поседевших пучин показались над волнами лица:
Нимфы подводные, всплыв, нежданному чуду дивились.
И увидали тогда впервые смертные очи
В ясном свете дневном тела Нереид обнаженных,
Вплоть до упругих сосцов, выступавших из пены кипящей.
и к Фетиде Пелей, -- так молвят, -- зажегся любовью,
и Фетида сама не презрела брака со смертным,
Тут и отец всемогущий вручил Фетиду Пелею.
Вам, о рожденные встарь, в блаженное время былое,
Вам, герои, привет, матерей золотое потомство!
Племя богов! Вам дважды привет!
Благосклонными будьте.
Часто я в песне своей призывать вас буду, герои!
Первым тебя призову, возвеличенный факелом брачным,
Мощной Фессалии столп, Полей, кому и Юпитер,
Сам родитель богов, уступил любимую деву.
Ты ль не возлюбленный муж прекраснейшей дщери Нерея?
Ты ли не тот, кому уступила внучку Тефия
И Океан, что весь круг земной морями объемлет?
Время пришло, и когда желанные дни наступили,
В гости Фессалия вся сошлась к палатам Пелея.
Вот уже царский дворец веселой полон толпою;
Гости подарки несут, сияют радостью лица;
Скирос весь опустел, Темпейские брошены долы,
Пусты Краннона дома, обезлюдели стены Лариссы, --
Все к Фарсалу сошлись, посетили фарсальские сени.
Поле не пашет никто, у быков размягчаются выи,
Не прочищают лозы виноградной кривою мотыгой,
Вол перестал сошником наклонным отваливать глыбы;
Не убавляет и нож садовника тени древесной;
Дома покинутый плуг покрывается ржавчиной темной.
Царский, однако, дворец на всем протяженье роскошно
Светлым блестит серебром и золотом ярко горящим.
Тронов белеется кость, на столах драгоценные чаши
Блещут -- ликует дворец в сиянии царских сокровищ.
Посередине дворца -- богини брачное ложе,
Все из индийских клыков, пеленою покрыто пурпурной --
Тканью, ракушек морских пунцовым пропитанной соком.
Вытканы были на ней деяния древних героев,
Славные подвиги их она с дивным искусством являла.
Вот Ариадна, одна, с пенношумного берега Дии,
Неукротимый пожар не в силах одерживать в сердце,
Смотрит, как в море Тесей с кораблями поспешно уходит;
Видит -- не может сама тому, что видит, поверить:
Что. от обманчивых снов едва пробудясь, на пустынном
Бреге песчаном себя, несчастная, брошенной видит.
Он же, про деву забыв, ударяет веслами волны,
Бурному ветру свои обещанья вручая пустые!
С трав, нанесенных волной, в печали глядит Миноида,
Как изваянье, увы, как вакханка из мрамора, смотрит,
Смотрит вдаль и плывет по волнам великих сомнений.
Тонкий восточный убор упал с головы золотистой,
Полупрозрачная ткань не скрывает шею нагую,
И уж не вяжет тесьма грудей белоснежное млека.
Что упадало с нее, с ее прекрасного тела,
Все омывали у ног морские соленые волны.
Но не смотрела она на убор, на влажные платья, --
Дева, надеясь еще, к тебе лишь, Тесей, устремлялась
Сердцем и всею душой и всею -- безумная -- мыслью.
Ах, несчастливица! Как омрачала ей дух Эрицина
Плачем, не знавшим конца, тревог в ней тернии сея,
С дня того, как Тесей, на мощь свою гордо надеясь,
К злобному прибыл царю и увидел гортинские кровли.
Город Кекропа пред тем, подавлен чумой жесточайшей,
Дал, по преданью, обет искупить Андрогея убийство
И посылать Минотавру как дань насущную пищу:
Юношей избранных цвет и лучших из дев незамужних.
Но как от бедствий таких необширный измучился город,
Сам свое тело Тесей за свои дорогие Афины
В жертву отдать предпочел, чтобы впредь уже не было нужды,
Не хороня, хоронить на Крит увозимые жертвы.
Там на легком своем корабле, при ветре попутном,
Он к горделивым дворцам Миноса надменного прибыл.
Тотчас на гостя глядит желанья исполненным взором
Царская дочь, что жила в объятиях матери нежных,
Средь благовонных пелен своей непорочной постели,_
Миртам подобна она, над струями Эврота возросшим,
Или же ярким цветам, под дыханьем весны запестревшим.
Девушка пламенный взор оторвать не успела от гостя,
Как уже чувствует: зной разливается жгучий по телу,
Вглубь, до мозга костей проникает пылающий пламень.
Ты, о безжалостный бог, поражающий сердце безумьем,
Мальчик святой, к печалям людским примешавший блаженство*
Ты, о богиня, кому Идалийские рощи подвластны!
О. по каким вы бросали волнам запылавшую деву,
Как заставляли ее о русом вздыхать чужеземце!
Как страшилась она. как сердце ее замирало,
Как от пыланья любви она золота стала бледнее
В час, как Тесей, устремясь с чудовищем буйным сразиться,
Шел. чтобы встретить конец или славу добыть как награду!
Хоть и напрасно, богам обещая угодные жертвы,
Не позволяла слетать молениям от уст молчаливых.
Как необузданный вихрь, что валит дыханием мощным
Дуб, чьи на Тавре крутом под ветром колышутся ветви,
Или же ломит сосну шишконосную с потной корою,
И упадают они, накренясь, исторгнуты с корнем,
Все, что вокруг, широко своим сокрушая паденьем, --
Так и Тесей распластал свирепого, наземь повергнув:
Тщетно воздух пустой полубык бодает рогами!
Тут со славой Тесей обратно идет невредимый,
Свой неумеренный шаг направляет он ниткою тонкой,
Чтобы, когда Лабиринтом пойдет, по коварным изгибам,
Не заблудиться ему в недоступных для взора покоях.
Но для чего, отступив далеко от замысла песни,
Стану еще вспоминать, как, родителя дома покинув,
Бросив объятья сестры, объятья матери бедной,
Плакавшей горько о том, что дочь дорогая исчезла,
Дева всему предпочла любовные ласки Тесея?
Иль как корабль уносил ее к пенному берегу Дии?
Или о том, как супруг с забывчивым сердцем покинул
Вскоре ее, когда еще сон ей сковывал вежды?
Долго она, говорят, кипела душой исступленной
И глубоко из груди исторгала звенящие клики;
То в печали, одна, поднималась на горы крутые,
Острый взор устремив на ширь кипящего моря;
То против трепетных волн бежала в соленую влагу,
Мягкий подол приподняв, обнажив белоснежные ноги.
Вот ее скорбная речь, последние пени несчастной,
С влажных слетавшие губ, холодевшей слезой орошенных:
"Ты ль, вероломный, меня разлучив с алтарями родными,
Здесь, вероломный Тесей, на прибрежье покинул пустынном?
Иль, обещанья забыв, священною волей бессмертных
Ты пренебрег и домой возвращаешься клятвопреступным?
Или ничто не смогло смягчить жестоких решений?
Или в душе у тебя и малости нет милосердья,
Чтобы хоть жалость ко мне почувствовал ты, бессердечный?
Льстивым голосом ты не такие давал мне обеты
И не такие внушал надежды мне, злополучной, --
Радостный брак мне сулил, говорил мне о свадьбе желанной!
Все понапрасну; мои упованья развеяли ветры!
Женщина пусть ни одна не верит клятвам мужчины
И не надеется пусть, чтоб муж сдержал свое слово.
Если, желаньем горя, к чему-либо алчно стремятся,
Клясться готовы они, обещать ничего им не страшно.
Но лишь насытилось в них вожделение жадного сердца,
Слов уж не помнят они, не боятся они вероломства.
Боги! Не я ли тебя из вихря самого смерти
Вырвала и потерять скорей не решилась ли брата,
Нежели в миг роковой тебя, обманщик, покинуть!
Вот за какую вину на съеденье зверям и пернатым
Я отдана, и никто мой прах не покроет землею.
Львица какая тебя родила под скалою пустынной?
Море какое, зачав, из бурной пучины извергло?
Сиртами ль ты порожден. Харибдой иль хищною Сциллой?
Так-то ты мне воздаешь за спасение сладостной жизни?
Если уж были тебе наши брачные узы не милы
Или отца-старика ты суровых укоров боялся,
Все же ты мог бы меня отвезти в нашу дальнюю землю;
Радостно было бы мне служить тебе верной рабою,
Белые ноги твои омывать водою прозрачной
Или на ложе твое стелить пурпурные ткани.
Но, обезумев, зачем я ветрам, разуменья лишенным,
Жалуюсь тщетно? Они, человеческим чуждые чувствам,
Кликам не внемлют моим и дать не могут ответа.
Он уже в море меж тем проплыл половину дороги,
А на пустынной траве и следов человека не видно.
Так и в последний мой час, надо мной издеваясь жестоко,
Рок не пошлет никого мои скорбные выслушать песни.
О всемогущий отец. Юпитер! Когда бы от века
Наших гнозийских брегов не касались Кекроповы кормы,
И никогда, ополчившись в поход на свирепого зверя,
На берег Крита канат вероломный моряк не закинул,
Умысел злой утаив под обличием, сладким для взора,
И не вкусил бы, как гость, покоя под нашею кровлей!
Ах! Но куда мне идти? Для погибшей какая надежда?
Вновь ли к Идейским горам устремиться? Но грозного моря
Бездна простерлась, увы, без края теперь между нами.
Помощи ждать от отца, которого бросила я же,
Следом за юношей мчась, обагренным погибелью брата?
Иль утешенье найду в любви неизменной супруга?
Морем не он ли бежит, выгибая упругие весла?
Кровли нет надо мной -- лишь берег, лишь остров пустынный
Выхода нет мне: вокруг только волны морские бушуют,
Мне невозможно бежать, мне нет надежды, все немо,
Все безотрадно кругом, и все о смерти вещает.
Пусть! Но не раньше мои потускнеют глаза перед смертью
И не скорее душа истомленное тело покинет,
Чем у богов за обман испрошу правосудной я кары
И хоть в последний свой час узнаю небес справедливость.
Вы, что деянья людей наказуете, мстя, Эвмениды!
Вы, на чьей голове извиваются лютые змеи,
Гневом чей лик искажен, в беспощадном сердце кипящим, --
Мчитесь, о, мчитесь сюда, внемлите словам моих жалоб!
Тщетно, злосчастная, их из глубин я души исторгаю,
Сил лишаясь, пылая огнем и слепа от безумья,
Если я вправду скорблю и жалуюсь чистосердечно,
Не потерпите, молю, чтоб рыдала я здесь понапрасну,
И как Тесей вероломно меня одинокую бросил,
Так пусть, богини, себе и своим принесет он несчастье!"
Только исторгла она призыв свой из груди печальной
И за жестокость его в смятенье о каре взмолилась,
Волю явил повелитель богов -- кивнул головою, --
Затрепетала земля, всколебались угрюмые воды
Моря, и сонм в небесах мерцающих звезд содрогнулся.
Разум Тесея меж тем окутался тьмой беспросветной:
Памяти сразу лишась, он все позабыл наставленья,
Те, что в прежние дни неизменно в уме его были:
Добрый не поднят был знак, не узнал скорбящий родитель,
Что невредимо Тесей вновь узрел Эрехфейскую пристань.
Передают, что, когда от стен пречистой богини
Сына Эгей отпускал, ветрам его доверяя,
Вот какие, обняв, он юноше дал наставленья:
"Сын мой, ты, что один мне долгой жизни желанней,
Ты, возвращенный едва мне в годы старости поздней,
Сын мой, кого принужден я отдать судьбе неизвестной,
Ныне мой рок и твоя беззаветная доблесть отторгнут
Снова тебя от отца, -- а мои ослабелые очи
Я не насытил еще возлюбленным образом сына.
Нет, не в веселье тебя провожу, не с легкой душою;
Благоприятной судьбы не дозволю нести тебе знаки.
Нет, сперва из груди я жалоб немало исторгну,
Прахом летучим, землей свои я посыплю седины,
Темные я паруса повешу на зыбкую мачту, --
Пусть всю горесть мою, пожар скорбящего сердца,
Парус иберский своей чернотою расскажет унылой.
Если ж пошлет тебе Та, что в святом обитает Итоне,
Благоволив наш род защищать и престол Эрехфея,
Чтобы кровью быка свою обагрил ты десницу,
Пусть в душе у тебя и в памяти будут всечасно
Живы мои наставленья везде и во всякое время:
Только лишь очи твои холмы наши снова завидят,
Скорбные пусть со снастей корабельных опустят полотна,
Белые пусть паруса на крученых поднимут канатах,
Чтобы, завидевши их, познал я великую радость,
Что невредимым тебя мне день возвращает счастливый".
Помнил сначала Тесей отца наставленья, теперь же
Вдруг отлетели они, как тучи, гонимые ветром,
С горных слетают вершин, снегами вечно покрытых.
А с крепостной высоты отец устремился очами
Вдаль, и туманили взор ему постоянные слезы.
И лишь завидел вдали из полотнища темного парус,
Тотчас с вершины скалы он стремительно бросился в море:
Думал отец, что Тесей безжалостным роком погублен.
Так, возвратившись под сень, омраченную смертью отцовской,
Жестокосердый Тесей испытал не меньшее горе,
Чем Миноиде он сам, забывчивый сердцем, доставил.
Дева в печали меж тем, на корму уходящую глядя,
Много мучительных дум питала в душе оскорбленной.
Но уж с другой стороны цветущий Иакх приближался
С хором сатиров, с толпой силенов, на Нисе рожденных, --
Знал он тебя, Ариадна, к тебе зажженный любовью.
Буйной толпою неслись в опьяненье веселом вакханки,
Вверх запрокинув лица, "эвое!" восклицали протяжно.
Тирсы одни потрясали -- листвой перевитые копья,
Те, растерзавши тельца, рассевали кровавые части,
Эти извивами змей опоясали тело, другие
Таинства знаки несли, в плетеных скрыв их кошницах
(Лишь посвященным одним возможно те таинства ведать).
Вскинувши руки, меж тем другие били в тимпаны
Иль заставляли бряцать кимвалы пронзительным звоном;
Роги у многих в устах хрипящий гул издавали,
Страх наводящий напев раздавался из варварских дудок.
В изображеньях таких богатая ткань устилала
Брачное ложе, его украшая узорным покровом.
Тут фессалийский народ, насытясь зрелищем этим,
В сторону стал отходить и богам уступать свое место,
Как, дуновеньем своим спокойное море тревожа,
Будит зефир поутру набегающий зыбкие волны.
В час, как Аврора встает у порога бегущего солнца,
Волны же, тихо сперва гонимые легким дыханьем,
Движутся -- нежно звучит их ропот, как хохот негромкий, --
Но уже ветер сильней, и множатся больше и больше,
И, в отдаленье катясь, багряным отсветом блещут, --
Так покидали дворец из сеней уходящие гости
И по своим разбредались домам походкой нетвердой.
После ухода гостей, с вершины сойдя Пелиона,
Первым прибыл Хирон, подарки принес он лесные:
И полевые цветы, и те, что в краю фессалийском
Произрастают средь гор, и те, что в воздухе теплом
Возле реки рождены плодоносным дыханьем Фавона, --
Все их принес он, смешав и нескладно связав в плетеницы.
Благоуханием их услажденный, дом улыбнулся.
Вскоре пришел и Пеней, покинув Темпейские долы,
Долы, которые лес опоясал, с гор нависая,
Те, что сестер Мнемонид прославлены хором искусным.
Он не без дара пришел: с собою могучие буки
С корнем и лавры он нес со стволом высоким и стройным.
Трепетный также платан он влек и сестру Фаэтона
Испепеленного; нес кипарис, возносящийся в небо.
Их, друг с другом сплетя, перед входом дворцовым расставил,
Чтобы он весь зеленел, осененный свежей листвою.
После него Прометей появился, умом исхищренный, --
Легкие знаки еще носил он той кары недавней,
Что претерпел, вися на скале, над отвесным обрывом,
Там, где тело его цепями приковано было.
Вот и родитель богов с детьми и святою супругой
С неба сошел, -- ты один не явился, о Феб златокудрый,
С единородной сестрой, живущей в нагориях Идра,
Ибо, как ты, и сестра на Пелея смотрела с презреньем
И не хотела почтить Фетиды свадебный факел.
Боги едва возлегли на ложах своих белоснежных,
Поданы были столы с обильной и разной едою!
Дряхлое тело меж тем качая слабым движеньем,
Парки начали петь правдиворечивые песни.
Тело дрожащее их обернувшая плотно одежда,
Белая, около пят полосой окружалась пурпурной;
А над их алым челом белоснежные вились повязки,
Ловким движеньем рук они вечный урок выполняли:
Левая прялку рука держала, одетую волной,
Правая нитку легко, персты изгибая, сучила,
Быстро пальцем большим крутя, ее оправляла,
Круглое веретено вращая с подвешенным диском;
Зуб работу ровнял, ненужное все обрывая,
И на иссохших губах шерстяные висели обрывки,
Те. что, мешая сучить, на тоненьких нитках торчали.
Возле же ног их лежала, хранясь в плетеных корзинах,
Тонкая, нежная шерсть, руна белоснежного волна.
Шерсть чесали они и голосом звонко зовущим
В песне божественной так приоткрыли грядущие судьбы,
В песне, которой во лжи обличить не сможет потомство:
"Ты, о Эматии столп, о муж. прославленный сыном?
Ты, что великий почет приумножил доблестью вящей,
Слушай, что в радостный день тебе предскажут правдиво
Сестры! А вы между тем, предваряя грядущие судьбы,
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
Скоро придет для тебя несущий желанное мужу
Веспер, а с ним, со счастливой звездой, придет и супруга,
Та, что наполнит тебе любовью ласковой сердце,
Вместе свой нежащий сон съединить готова с тобою,
Нежно руками обвив твою могучую шею.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
Дом ни один никогда любви подобной не видел,
Также любовь никогда не скреплялась подобным союзом
Или согласьем таким, что царит у Фетиды с Пелеем.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
Сын родится от вас -- Ахилл, не знающий страха.
Враг не спину его, но храбрую грудь лишь увидит.
Будет всегда победителем он на ристаниях конских,
Он быстроногую лань по горячему следу обгонит.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
С ним герой ни один на войне не посмеет сравниться,
Той, где тевкрская кровь окрасит берег фригийский,
И разорит Пелопа коварного третий наследник
Трои высокий оплот, сломив его долгой осадой.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
Храбрую доблесть его и светлые мужа деянья
На погребенье сынов вспоминать будут матери часто,
Пряди седых волос распустив над горестным прахом,
Немощно дряхлой рукой в увядшую грудь ударяя.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
Ибо как, с желтых полей собирая обильную жатву,
Жнет земледелец свой хлеб под жарко пылающим солнцем
Так он троянских сынов враждебным скосит железом.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
Будет Скамандра волна свидетелем подвигов славных,
Где постепенно она в Геллеспонт изливается быстрый:
Грудой порубленных тел теченье ее преградится,
Воды до самых глубин согреются, смешаны с кровью.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
Будет свидетелем та обреченная смерти добыча
В час, когда круглый костер, на холме воздвигнутый, будет
Тела прекрасного ждать для жертвы заколотой девы.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
Ибо, лишь только судьба позволит усталым ахейцам
Цепи Нептуна порвать, оковавшие дарданян город,
Над погребальным холмом прольется кровь Поликсены.
Как под двуострым мечом бессильная падает жертва,
Так на колени она повергнется телом безглавым.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
Будьте же смелы теперь, в желанной любви сочетайтесь!
Пусть счастливый союз супруга свяжет с богиней,
Пусть жена наконец отдастся горящему мужу!
Вечно ведущие нить, бегите, кружась, веретена!
Завтра кормилица, вновь на рассвете ее увидавши,
Шею ее окружить вчерашнею ниткой не сможет.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
Пусть не волнуется мать, что дочь, в разладе с супругом,
Ей не позволит мечтать о рожденье внучат драгоценных.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!"
Так, предсказанья свои прорицая когда-то Пелею,
Пели счастливую песнь воодушевленные Парки.
Ибо нередко тогда к целомудренным домам героев
Боги спускались с небес и в смертном являлись собранье, --
Ибо еще никогда не страдало тогда благочестье.
Часто Родитель богов, восседая в сверкающем храме,
В праздник, бывало, когда годовые приносятся жертвы,
Сам на земле созерцал, как сотни быков умерщвлялись.
Часто и Либер хмельной с высокой вершины Парнаса
Вел восклицавших тиад, растрепавших небрежные кудри.
Ревностно Дельфы тогда, из ограды толпой высыпая,
Бога спешили встречать, и дым алтарный курился.
Часто в смертельном бою, бывало, участвовал Маворс,
Или Тритона-ручья богиня, иль дева Рамнунта.
Вооруженных бойцов возбуждали бессмертные боги.
Ныне ж, когда вся земля преступным набухла бесчестьем
И справедливость людьми отвергнута ради корысти,
Братья руки свои обагряют братскою кровью
И перестал уже сын скорбеть о родительской смерти,
Ныне, когда и отец кончины первенца жаждет,
Чтобы, свободный, он мог овладеть цветущей невесткой,
Иль нечестивая мать, неведеньем пользуясь сына,
Уж не боится святых опозорить бесстыдно Пенатов,
Все, что преступно и нет, в злосчастном спутав безумье, --
Мы отвратили от нас помышленья богов справедливых;
Боги оказывать честь не хотят уже сборищам нашим
И не являются нам в сиянии света дневного.
Древле корабль из сосны, на хребте Пелиона рожденной,
Плыл, как преданье гласит, по водам текучим Нептуна,
В край, где Фасис течет, к пределам владыки Эета,
В год, когда юношей цвет, аргосской краса молодежи,
Страстно похитить стремясь Золотое руно из Колхиды,
Быстрой решились кормой взбороздить соленые воды,
Весел еловых концом голубую взрывая поверхность.
Им богиня сама, что твердыни блюдет на высотах
Фадов, корабль создала, дуновению ветра покорный,
Сосны своею рукою скрепляя для гнутого днища.
Килем впервые тогда прикоснулся корабль к Амфитрите.
Только, взрезая волну, в открытое вышел он море,
И, под веслом закрутясь, побелели, запенились воды,
Из поседевших пучин показались над волнами лица:
Нимфы подводные, всплыв, нежданному чуду дивились.
И увидали тогда впервые смертные очи
В ясном свете дневном тела Нереид обнаженных,
Вплоть до упругих сосцов, выступавших из пены кипящей.
и к Фетиде Пелей, -- так молвят, -- зажегся любовью,
и Фетида сама не презрела брака со смертным,
Тут и отец всемогущий вручил Фетиду Пелею.
Вам, о рожденные встарь, в блаженное время былое,
Вам, герои, привет, матерей золотое потомство!
Племя богов! Вам дважды привет!
Благосклонными будьте.
Часто я в песне своей призывать вас буду, герои!
Первым тебя призову, возвеличенный факелом брачным,
Мощной Фессалии столп, Полей, кому и Юпитер,
Сам родитель богов, уступил любимую деву.
Ты ль не возлюбленный муж прекраснейшей дщери Нерея?
Ты ли не тот, кому уступила внучку Тефия
И Океан, что весь круг земной морями объемлет?
Время пришло, и когда желанные дни наступили,
В гости Фессалия вся сошлась к палатам Пелея.
Вот уже царский дворец веселой полон толпою;
Гости подарки несут, сияют радостью лица;
Скирос весь опустел, Темпейские брошены долы,
Пусты Краннона дома, обезлюдели стены Лариссы, --
Все к Фарсалу сошлись, посетили фарсальские сени.
Поле не пашет никто, у быков размягчаются выи,
Не прочищают лозы виноградной кривою мотыгой,
Вол перестал сошником наклонным отваливать глыбы;
Не убавляет и нож садовника тени древесной;
Дома покинутый плуг покрывается ржавчиной темной.
Царский, однако, дворец на всем протяженье роскошно
Светлым блестит серебром и золотом ярко горящим.
Тронов белеется кость, на столах драгоценные чаши
Блещут -- ликует дворец в сиянии царских сокровищ.
Посередине дворца -- богини брачное ложе,
Все из индийских клыков, пеленою покрыто пурпурной --
Тканью, ракушек морских пунцовым пропитанной соком.
Вытканы были на ней деяния древних героев,
Славные подвиги их она с дивным искусством являла.
Вот Ариадна, одна, с пенношумного берега Дии,
Неукротимый пожар не в силах одерживать в сердце,
Смотрит, как в море Тесей с кораблями поспешно уходит;
Видит -- не может сама тому, что видит, поверить:
Что. от обманчивых снов едва пробудясь, на пустынном
Бреге песчаном себя, несчастная, брошенной видит.
Он же, про деву забыв, ударяет веслами волны,
Бурному ветру свои обещанья вручая пустые!
С трав, нанесенных волной, в печали глядит Миноида,
Как изваянье, увы, как вакханка из мрамора, смотрит,
Смотрит вдаль и плывет по волнам великих сомнений.
Тонкий восточный убор упал с головы золотистой,
Полупрозрачная ткань не скрывает шею нагую,
И уж не вяжет тесьма грудей белоснежное млека.
Что упадало с нее, с ее прекрасного тела,
Все омывали у ног морские соленые волны.
Но не смотрела она на убор, на влажные платья, --
Дева, надеясь еще, к тебе лишь, Тесей, устремлялась
Сердцем и всею душой и всею -- безумная -- мыслью.
Ах, несчастливица! Как омрачала ей дух Эрицина
Плачем, не знавшим конца, тревог в ней тернии сея,
С дня того, как Тесей, на мощь свою гордо надеясь,
К злобному прибыл царю и увидел гортинские кровли.
Город Кекропа пред тем, подавлен чумой жесточайшей,
Дал, по преданью, обет искупить Андрогея убийство
И посылать Минотавру как дань насущную пищу:
Юношей избранных цвет и лучших из дев незамужних.
Но как от бедствий таких необширный измучился город,
Сам свое тело Тесей за свои дорогие Афины
В жертву отдать предпочел, чтобы впредь уже не было нужды,
Не хороня, хоронить на Крит увозимые жертвы.
Там на легком своем корабле, при ветре попутном,
Он к горделивым дворцам Миноса надменного прибыл.
Тотчас на гостя глядит желанья исполненным взором
Царская дочь, что жила в объятиях матери нежных,
Средь благовонных пелен своей непорочной постели,_
Миртам подобна она, над струями Эврота возросшим,
Или же ярким цветам, под дыханьем весны запестревшим.
Девушка пламенный взор оторвать не успела от гостя,
Как уже чувствует: зной разливается жгучий по телу,
Вглубь, до мозга костей проникает пылающий пламень.
Ты, о безжалостный бог, поражающий сердце безумьем,
Мальчик святой, к печалям людским примешавший блаженство*
Ты, о богиня, кому Идалийские рощи подвластны!
О. по каким вы бросали волнам запылавшую деву,
Как заставляли ее о русом вздыхать чужеземце!
Как страшилась она. как сердце ее замирало,
Как от пыланья любви она золота стала бледнее
В час, как Тесей, устремясь с чудовищем буйным сразиться,
Шел. чтобы встретить конец или славу добыть как награду!
Хоть и напрасно, богам обещая угодные жертвы,
Не позволяла слетать молениям от уст молчаливых.
Как необузданный вихрь, что валит дыханием мощным
Дуб, чьи на Тавре крутом под ветром колышутся ветви,
Или же ломит сосну шишконосную с потной корою,
И упадают они, накренясь, исторгнуты с корнем,
Все, что вокруг, широко своим сокрушая паденьем, --
Так и Тесей распластал свирепого, наземь повергнув:
Тщетно воздух пустой полубык бодает рогами!
Тут со славой Тесей обратно идет невредимый,
Свой неумеренный шаг направляет он ниткою тонкой,
Чтобы, когда Лабиринтом пойдет, по коварным изгибам,
Не заблудиться ему в недоступных для взора покоях.
Но для чего, отступив далеко от замысла песни,
Стану еще вспоминать, как, родителя дома покинув,
Бросив объятья сестры, объятья матери бедной,
Плакавшей горько о том, что дочь дорогая исчезла,
Дева всему предпочла любовные ласки Тесея?
Иль как корабль уносил ее к пенному берегу Дии?
Или о том, как супруг с забывчивым сердцем покинул
Вскоре ее, когда еще сон ей сковывал вежды?
Долго она, говорят, кипела душой исступленной
И глубоко из груди исторгала звенящие клики;
То в печали, одна, поднималась на горы крутые,
Острый взор устремив на ширь кипящего моря;
То против трепетных волн бежала в соленую влагу,
Мягкий подол приподняв, обнажив белоснежные ноги.
Вот ее скорбная речь, последние пени несчастной,
С влажных слетавшие губ, холодевшей слезой орошенных:
"Ты ль, вероломный, меня разлучив с алтарями родными,
Здесь, вероломный Тесей, на прибрежье покинул пустынном?
Иль, обещанья забыв, священною волей бессмертных
Ты пренебрег и домой возвращаешься клятвопреступным?
Или ничто не смогло смягчить жестоких решений?
Или в душе у тебя и малости нет милосердья,
Чтобы хоть жалость ко мне почувствовал ты, бессердечный?
Льстивым голосом ты не такие давал мне обеты
И не такие внушал надежды мне, злополучной, --
Радостный брак мне сулил, говорил мне о свадьбе желанной!
Все понапрасну; мои упованья развеяли ветры!
Женщина пусть ни одна не верит клятвам мужчины
И не надеется пусть, чтоб муж сдержал свое слово.
Если, желаньем горя, к чему-либо алчно стремятся,
Клясться готовы они, обещать ничего им не страшно.
Но лишь насытилось в них вожделение жадного сердца,
Слов уж не помнят они, не боятся они вероломства.
Боги! Не я ли тебя из вихря самого смерти
Вырвала и потерять скорей не решилась ли брата,
Нежели в миг роковой тебя, обманщик, покинуть!
Вот за какую вину на съеденье зверям и пернатым
Я отдана, и никто мой прах не покроет землею.
Львица какая тебя родила под скалою пустынной?
Море какое, зачав, из бурной пучины извергло?
Сиртами ль ты порожден. Харибдой иль хищною Сциллой?
Так-то ты мне воздаешь за спасение сладостной жизни?
Если уж были тебе наши брачные узы не милы
Или отца-старика ты суровых укоров боялся,
Все же ты мог бы меня отвезти в нашу дальнюю землю;
Радостно было бы мне служить тебе верной рабою,
Белые ноги твои омывать водою прозрачной
Или на ложе твое стелить пурпурные ткани.
Но, обезумев, зачем я ветрам, разуменья лишенным,
Жалуюсь тщетно? Они, человеческим чуждые чувствам,
Кликам не внемлют моим и дать не могут ответа.
Он уже в море меж тем проплыл половину дороги,
А на пустынной траве и следов человека не видно.
Так и в последний мой час, надо мной издеваясь жестоко,
Рок не пошлет никого мои скорбные выслушать песни.
О всемогущий отец. Юпитер! Когда бы от века
Наших гнозийских брегов не касались Кекроповы кормы,
И никогда, ополчившись в поход на свирепого зверя,
На берег Крита канат вероломный моряк не закинул,
Умысел злой утаив под обличием, сладким для взора,
И не вкусил бы, как гость, покоя под нашею кровлей!
Ах! Но куда мне идти? Для погибшей какая надежда?
Вновь ли к Идейским горам устремиться? Но грозного моря
Бездна простерлась, увы, без края теперь между нами.
Помощи ждать от отца, которого бросила я же,
Следом за юношей мчась, обагренным погибелью брата?
Иль утешенье найду в любви неизменной супруга?
Морем не он ли бежит, выгибая упругие весла?
Кровли нет надо мной -- лишь берег, лишь остров пустынный
Выхода нет мне: вокруг только волны морские бушуют,
Мне невозможно бежать, мне нет надежды, все немо,
Все безотрадно кругом, и все о смерти вещает.
Пусть! Но не раньше мои потускнеют глаза перед смертью
И не скорее душа истомленное тело покинет,
Чем у богов за обман испрошу правосудной я кары
И хоть в последний свой час узнаю небес справедливость.
Вы, что деянья людей наказуете, мстя, Эвмениды!
Вы, на чьей голове извиваются лютые змеи,
Гневом чей лик искажен, в беспощадном сердце кипящим, --
Мчитесь, о, мчитесь сюда, внемлите словам моих жалоб!
Тщетно, злосчастная, их из глубин я души исторгаю,
Сил лишаясь, пылая огнем и слепа от безумья,
Если я вправду скорблю и жалуюсь чистосердечно,
Не потерпите, молю, чтоб рыдала я здесь понапрасну,
И как Тесей вероломно меня одинокую бросил,
Так пусть, богини, себе и своим принесет он несчастье!"
Только исторгла она призыв свой из груди печальной
И за жестокость его в смятенье о каре взмолилась,
Волю явил повелитель богов -- кивнул головою, --
Затрепетала земля, всколебались угрюмые воды
Моря, и сонм в небесах мерцающих звезд содрогнулся.
Разум Тесея меж тем окутался тьмой беспросветной:
Памяти сразу лишась, он все позабыл наставленья,
Те, что в прежние дни неизменно в уме его были:
Добрый не поднят был знак, не узнал скорбящий родитель,
Что невредимо Тесей вновь узрел Эрехфейскую пристань.
Передают, что, когда от стен пречистой богини
Сына Эгей отпускал, ветрам его доверяя,
Вот какие, обняв, он юноше дал наставленья:
"Сын мой, ты, что один мне долгой жизни желанней,
Ты, возвращенный едва мне в годы старости поздней,
Сын мой, кого принужден я отдать судьбе неизвестной,
Ныне мой рок и твоя беззаветная доблесть отторгнут
Снова тебя от отца, -- а мои ослабелые очи
Я не насытил еще возлюбленным образом сына.
Нет, не в веселье тебя провожу, не с легкой душою;
Благоприятной судьбы не дозволю нести тебе знаки.
Нет, сперва из груди я жалоб немало исторгну,
Прахом летучим, землей свои я посыплю седины,
Темные я паруса повешу на зыбкую мачту, --
Пусть всю горесть мою, пожар скорбящего сердца,
Парус иберский своей чернотою расскажет унылой.
Если ж пошлет тебе Та, что в святом обитает Итоне,
Благоволив наш род защищать и престол Эрехфея,
Чтобы кровью быка свою обагрил ты десницу,
Пусть в душе у тебя и в памяти будут всечасно
Живы мои наставленья везде и во всякое время:
Только лишь очи твои холмы наши снова завидят,
Скорбные пусть со снастей корабельных опустят полотна,
Белые пусть паруса на крученых поднимут канатах,
Чтобы, завидевши их, познал я великую радость,
Что невредимым тебя мне день возвращает счастливый".
Помнил сначала Тесей отца наставленья, теперь же
Вдруг отлетели они, как тучи, гонимые ветром,
С горных слетают вершин, снегами вечно покрытых.
А с крепостной высоты отец устремился очами
Вдаль, и туманили взор ему постоянные слезы.
И лишь завидел вдали из полотнища темного парус,
Тотчас с вершины скалы он стремительно бросился в море:
Думал отец, что Тесей безжалостным роком погублен.
Так, возвратившись под сень, омраченную смертью отцовской,
Жестокосердый Тесей испытал не меньшее горе,
Чем Миноиде он сам, забывчивый сердцем, доставил.
Дева в печали меж тем, на корму уходящую глядя,
Много мучительных дум питала в душе оскорбленной.
Но уж с другой стороны цветущий Иакх приближался
С хором сатиров, с толпой силенов, на Нисе рожденных, --
Знал он тебя, Ариадна, к тебе зажженный любовью.
Буйной толпою неслись в опьяненье веселом вакханки,
Вверх запрокинув лица, "эвое!" восклицали протяжно.
Тирсы одни потрясали -- листвой перевитые копья,
Те, растерзавши тельца, рассевали кровавые части,
Эти извивами змей опоясали тело, другие
Таинства знаки несли, в плетеных скрыв их кошницах
(Лишь посвященным одним возможно те таинства ведать).
Вскинувши руки, меж тем другие били в тимпаны
Иль заставляли бряцать кимвалы пронзительным звоном;
Роги у многих в устах хрипящий гул издавали,
Страх наводящий напев раздавался из варварских дудок.
В изображеньях таких богатая ткань устилала
Брачное ложе, его украшая узорным покровом.
Тут фессалийский народ, насытясь зрелищем этим,
В сторону стал отходить и богам уступать свое место,
Как, дуновеньем своим спокойное море тревожа,
Будит зефир поутру набегающий зыбкие волны.
В час, как Аврора встает у порога бегущего солнца,
Волны же, тихо сперва гонимые легким дыханьем,
Движутся -- нежно звучит их ропот, как хохот негромкий, --
Но уже ветер сильней, и множатся больше и больше,
И, в отдаленье катясь, багряным отсветом блещут, --
Так покидали дворец из сеней уходящие гости
И по своим разбредались домам походкой нетвердой.
После ухода гостей, с вершины сойдя Пелиона,
Первым прибыл Хирон, подарки принес он лесные:
И полевые цветы, и те, что в краю фессалийском
Произрастают средь гор, и те, что в воздухе теплом
Возле реки рождены плодоносным дыханьем Фавона, --
Все их принес он, смешав и нескладно связав в плетеницы.
Благоуханием их услажденный, дом улыбнулся.
Вскоре пришел и Пеней, покинув Темпейские долы,
Долы, которые лес опоясал, с гор нависая,
Те, что сестер Мнемонид прославлены хором искусным.
Он не без дара пришел: с собою могучие буки
С корнем и лавры он нес со стволом высоким и стройным.
Трепетный также платан он влек и сестру Фаэтона
Испепеленного; нес кипарис, возносящийся в небо.
Их, друг с другом сплетя, перед входом дворцовым расставил,
Чтобы он весь зеленел, осененный свежей листвою.
После него Прометей появился, умом исхищренный, --
Легкие знаки еще носил он той кары недавней,
Что претерпел, вися на скале, над отвесным обрывом,
Там, где тело его цепями приковано было.
Вот и родитель богов с детьми и святою супругой
С неба сошел, -- ты один не явился, о Феб златокудрый,
С единородной сестрой, живущей в нагориях Идра,
Ибо, как ты, и сестра на Пелея смотрела с презреньем
И не хотела почтить Фетиды свадебный факел.
Боги едва возлегли на ложах своих белоснежных,
Поданы были столы с обильной и разной едою!
Дряхлое тело меж тем качая слабым движеньем,
Парки начали петь правдиворечивые песни.
Тело дрожащее их обернувшая плотно одежда,
Белая, около пят полосой окружалась пурпурной;
А над их алым челом белоснежные вились повязки,
Ловким движеньем рук они вечный урок выполняли:
Левая прялку рука держала, одетую волной,
Правая нитку легко, персты изгибая, сучила,
Быстро пальцем большим крутя, ее оправляла,
Круглое веретено вращая с подвешенным диском;
Зуб работу ровнял, ненужное все обрывая,
И на иссохших губах шерстяные висели обрывки,
Те. что, мешая сучить, на тоненьких нитках торчали.
Возле же ног их лежала, хранясь в плетеных корзинах,
Тонкая, нежная шерсть, руна белоснежного волна.
Шерсть чесали они и голосом звонко зовущим
В песне божественной так приоткрыли грядущие судьбы,
В песне, которой во лжи обличить не сможет потомство:
"Ты, о Эматии столп, о муж. прославленный сыном?
Ты, что великий почет приумножил доблестью вящей,
Слушай, что в радостный день тебе предскажут правдиво
Сестры! А вы между тем, предваряя грядущие судьбы,
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
Скоро придет для тебя несущий желанное мужу
Веспер, а с ним, со счастливой звездой, придет и супруга,
Та, что наполнит тебе любовью ласковой сердце,
Вместе свой нежащий сон съединить готова с тобою,
Нежно руками обвив твою могучую шею.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
Дом ни один никогда любви подобной не видел,
Также любовь никогда не скреплялась подобным союзом
Или согласьем таким, что царит у Фетиды с Пелеем.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
Сын родится от вас -- Ахилл, не знающий страха.
Враг не спину его, но храбрую грудь лишь увидит.
Будет всегда победителем он на ристаниях конских,
Он быстроногую лань по горячему следу обгонит.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
С ним герой ни один на войне не посмеет сравниться,
Той, где тевкрская кровь окрасит берег фригийский,
И разорит Пелопа коварного третий наследник
Трои высокий оплот, сломив его долгой осадой.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
Храбрую доблесть его и светлые мужа деянья
На погребенье сынов вспоминать будут матери часто,
Пряди седых волос распустив над горестным прахом,
Немощно дряхлой рукой в увядшую грудь ударяя.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
Ибо как, с желтых полей собирая обильную жатву,
Жнет земледелец свой хлеб под жарко пылающим солнцем
Так он троянских сынов враждебным скосит железом.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
Будет Скамандра волна свидетелем подвигов славных,
Где постепенно она в Геллеспонт изливается быстрый:
Грудой порубленных тел теченье ее преградится,
Воды до самых глубин согреются, смешаны с кровью.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
Будет свидетелем та обреченная смерти добыча
В час, когда круглый костер, на холме воздвигнутый, будет
Тела прекрасного ждать для жертвы заколотой девы.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
Ибо, лишь только судьба позволит усталым ахейцам
Цепи Нептуна порвать, оковавшие дарданян город,
Над погребальным холмом прольется кровь Поликсены.
Как под двуострым мечом бессильная падает жертва,
Так на колени она повергнется телом безглавым.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
Будьте же смелы теперь, в желанной любви сочетайтесь!
Пусть счастливый союз супруга свяжет с богиней,
Пусть жена наконец отдастся горящему мужу!
Вечно ведущие нить, бегите, кружась, веретена!
Завтра кормилица, вновь на рассвете ее увидавши,
Шею ее окружить вчерашнею ниткой не сможет.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!
Пусть не волнуется мать, что дочь, в разладе с супругом,
Ей не позволит мечтать о рожденье внучат драгоценных.
Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретена!"
Так, предсказанья свои прорицая когда-то Пелею,
Пели счастливую песнь воодушевленные Парки.
Ибо нередко тогда к целомудренным домам героев
Боги спускались с небес и в смертном являлись собранье, --
Ибо еще никогда не страдало тогда благочестье.
Часто Родитель богов, восседая в сверкающем храме,
В праздник, бывало, когда годовые приносятся жертвы,
Сам на земле созерцал, как сотни быков умерщвлялись.
Часто и Либер хмельной с высокой вершины Парнаса
Вел восклицавших тиад, растрепавших небрежные кудри.
Ревностно Дельфы тогда, из ограды толпой высыпая,
Бога спешили встречать, и дым алтарный курился.
Часто в смертельном бою, бывало, участвовал Маворс,
Или Тритона-ручья богиня, иль дева Рамнунта.
Вооруженных бойцов возбуждали бессмертные боги.
Ныне ж, когда вся земля преступным набухла бесчестьем
И справедливость людьми отвергнута ради корысти,
Братья руки свои обагряют братскою кровью
И перестал уже сын скорбеть о родительской смерти,
Ныне, когда и отец кончины первенца жаждет,
Чтобы, свободный, он мог овладеть цветущей невесткой,
Иль нечестивая мать, неведеньем пользуясь сына,
Уж не боится святых опозорить бесстыдно Пенатов,
Все, что преступно и нет, в злосчастном спутав безумье, --
Мы отвратили от нас помышленья богов справедливых;
Боги оказывать честь не хотят уже сборищам нашим
И не являются нам в сиянии света дневного.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.