Книга Катулла Веронского (7)

LXIX 
He удивляйся, о Руф, что еще ни одна не решилась 
Женщина нежным бедром соприкоснуться с тобой: 
Даже коль станешь сулить ты ей необычные ткани 
Или жемчугами ее яркими будешь прельщать, 
Все ни к чему, ибо слух ползет нехороший повсюду, 
Будто под мышками ты страшного держишь козла. 
Ужас внушает он всем. И правда, он -- злая скотина, 
Этот козел, ни одна лечь не отважится с ним. 
Иль устрани эту вонь, несносную для обонянья, 
Или не спрашивай нас, что от тебя все бегут.

LXX 
Милая мне говорит: лишь твоею хочу быть женою, 
даже Юпитер делать стал бы напрасно меня. 
Так говорит. Но что женщина в страсти любовнику шепчет, 
В воздухе и на воде быстротекущей пиши!

LXXI 
Если кому-нибудь влез козел под мышки зловонный 
(И по заслугам!), кого злая подагра свела, -- 
Этот соперник, твою от тебя отбивающий девку, 
Чудным образом слил две воедино беды. 
Только свершат они блуд, жестоко наказаны оба: 
Вонью он душит ее, сам -- от подагры чуть жив.

LXXII 
Лесбия, ты говорила когда-то, что любишь и хочешь 
1олько меня, что тебе даже Юпитер не мил. 
Что ж, и тебя я любил, и не так, как подружку желают, 
Нет. как добрый отец любит родимых детей. 
Знаю тебя я теперь, и, хоть страсть меня мучает жарче, 
Много дешевле ты все ж, много пошлей для меня. 
Что же случилось? Твое безрассудство виной, чту любовник 
Жаждет тебя все сильней, но уж не может любить.

LXXIII 
Нет, не надейся приязнь заслужить и признательность друга. 
Благочестивой любви лучше в награду не жди! 
Неблагодарность царит, и добро не приносит сторицы, 
Только докуку оно с горькой обидой родит. 
Так и со мною. Врагом моим злейшим и самым жестоким 
Сделался тот, кто родным, близким и другом мне был.

LXXIV 
Геллий слушал не раз, как дядя бранил постоянно 
Тех, кто играет в любовь или болтает о ней, 
Чтобы того ж избежать, он смело супружницу дяди 
Взял в обработку, и тот стал Гарпократом самим. 
Малый достиг своего: теперь он может и дядю 
В дело пустить самого -- тот и на это смолчит.

LXXV 
Вот до чего довела ты, Лесбия, душу Катулла, 
Как я себя погубил преданной службой своей! 
Впредь не смогу я тебя уважать, будь ты безупречна, 
И не могу разлюбить, что бы ни делала ты.

LXXVI 
Если о добрых делах вспоминать человеку отрадно 
В том убежденье, что жизнь он благочестно провел, 
Верности не нарушал священной, в любом договоре 
Всуе к богам не взывал ради обмана людей, -- 
То ожидают тебя на долгие годы от этой 
Неблагодарной любви много веселий, Катулл. 
Все, что сказать человек хорошего может другому 
Или же сделать ему, сделал и высказал я. 
Сгинуло все, что душе недостойной доверено было, -- 
Так для чего же еще крестные муки терпеть? 
Что не окрепнешь душой, себе не найдешь ты исхода, 
Гневом гонимый богов не перестанешь страдать? 
Долгую трудно любовь покончить внезапным разрывом, 
Трудно, поистине, -- все ж превозмоги и решись. 
В этом спасенье твое, лишь в этом добейся победы, 
Все соверши до конца, станет, не станет ли сил. 
Боги! О, если в вас есть состраданье и вы подавали 
Помощь последнюю нам даже и в смерти самой, -- 
Киньте взор на меня, несчастливца! и ежели чисто 
Прожил я жизнь, из меня вырвите злую чуму! 
Оцепененьем она проникает мне в жилы глубоко, 
Лучшие радости прочь гонит из груди моей, -- 
Я уж о том не молю, чтоб меня она вновь полюбила 
Иль чтоб скромной была, что уж немыслимо ей, 
Лишь исцелиться бы мне, лишь бы черную хворь мою сбросить, 
Боги. о том лишь молю -- за благочестье мое.

LXXVII 
Руф! Я когда-то напрасно считал тебя братом и другом! 
Нет, не напрасно, увы! Дорого я заплатил. 
Словно грабитель, подполз ты и сердце безжалостно выжег, 
Отнял подругу мою, все, что я в жизни имел. 
Отнял! О, горькое горе! Проклятая, подлая язва! 
Подлый предатель и вор! Дружбы убийца и бич!

LXXVIII 
С Галлом два брата живут. Один женат на красотке, 
А у другого подрос премиловидный сынок. 
Галл со всеми хорош, -- он и этих двоих поощряет -- 
Пусть, мол, с красавцем юнцом тетка-красотка поспит. 
Галл, однако же, глуп: давно и женатый, и дядя 
Учит племянника сам дяде рога наставлять.

LXXVIIIA

Да, я готов зарыдать. Эти чистые девичьи губы 
Грязью нечистой слюны губы сквернили твои. 
Даром тебе не пройдет. Берегись, навеки ославлю. 
Звонко старуха молва, кто ты таков, разгласит.

LXXIX 
Лесбий красив? Ну еще бы! Он Лесбии нравится больше, 
Горький Катулл мой, чем ты с домом и родом твоим. 
Пусть он красив! Но пускай пропаду со всем домом и родом, 
Если хоть трое друзей в рот поцелуют его.

LXXX 
Геллий, скажи, почему твои губы, подобные розам, 
Кажутся нынче белей зимних чистейших снегов, 
Если взглянуть на тебя, когда утром ты из дому выйдешь 
Или в восьмом часу после полдневного сна? 
Не приложу и ума, что сказать, но, может быть, правду 
Шепчет молва, что <............> 
Да, конечно! О том вопиют изнуренные чресла 
Виктора, и оттого след у тебя на губах.

LXXXI 
Как же ты мог не найти, Ювенций, в целом народе 
Мужа достойной красы, с кем бы ты сблизиться мог? 
А полюбился тебе приезжий из сонной Пизавры, 
Мраморных статуй бледней, с раззолоченной главой! 
Сердце ты отдал ему, его предпочесть ты дерзаешь. 
Мне? Берегись же, пойми, что преступленье творишь!

LXXXII 
Вши желаешь ты быть драгоценнее глаз дам Катулла, 
Квинтий, или того. что драгоценней и глаз, 
Не отнимай у него. что глаз ему драгоценней, 
Ежели есть что-нибудь, что драгоценнее глаз.

LXXXIII 
Много обидного мне говорит в присутствии мужа 
Лесбия, он же, глупец, рад неизвестно чему. 
Ах ты безмозглый осел! Когда б обо мне позабыла, 
То замолчала б она. Если ж бранит и хулит, -- 
Значит, не только забыть, но -- что гораздо важнее -- 
Гнева не может сдержать: так в ней пылает любовь.

LXXXIV 
"Хоммода" говорил, где "коммода" вымолвить нужно, 
Аррий и "хинсидиас" вместо "инсидиас". 
Мнил он, что -- изыск, и старался, когда было можно, 
Вставить в беседу слова "хоммода", "хинсидиас". 
Видимо, мать у него говорила так, или дядя, 
Или, может быть, дед, бабка, возможно, еще. 
В Сирию послан он был, и уши у нас отдохнули, 
Более гладкую речь слушать привыкли они опять, 
Не опасались уже они непривычных созвучий -- 
Вдруг поразила нас всех новая страшная весть: 
Край Ионийский с тех пор, как там появился наш Аррий, 
Не Ионийским уже, а Хионийским слывет.

LXXXV 
Ненависть -- и любовь. Как можно их чувствовать вместе? 
Как -- не знаю, а сам крестную муку терплю.

LXXXVI 
Квинтии славят красу. По мне же, она белоснежна, 
И высока, и пряма -- всем хороша по частом, 
Только не в целом. Она не пленит обаяньем Венеры, 
В пышных ее телесах соли ни малости нет. 
Лесбия -- вот красота: она вся в целом прекрасна, 
Лесбия всю и у всех переняла красоту.

LXXXVII 
Женщина так ни одна не может назваться любимой, 
Как ты любима была искренно, Лесбия, мной. 
Верности столько досель ни в одном не бывало союзе, 
Сколько в нашей любви было с моей стороны.

LXXXVIII 
Что же он. Геплий, творит? -- Известно, что мать и сестрица 
Зуд облегчают ему ночью, рубахи спустив. 
разве же ты не слыхал, что тот, кто препятствует дяде 
Мужем доподлинно быть. занят преступной игрой? 
И преступленья не смыть, о Геллий, ни крайней Тефии, 
Ни океану не смыть, легких родителю нимф? 
few бы даже. свершить не успев преступлений тягчайших, 
Голову низко нагнув, стал он казнить сам себя.

LXXXIX 
Худ стал Геллий. А что? Живет при матери доброй, 
Да и здоровой вполне, и с миловидной сестрой, 
Сколько в родне у него прелестных девушек разных, 
Кстати, и дядя добряк -- как же ему не худеть? 
Пусть он не трогал того, что ему не положено трогать, 
Ясно и так, что ему не исхудать мудрено.

XC 
Да народится же маг от неслыханной связи любовной 
Геллия с матерью; пусть персов изучит волшбу! 
Матери с сыном родным породить полагается мага, 
Ежели только не лжет их нечестивый закон. 
Пусть же будут богам его заклинанья угодны 
В час, когда жертвенный тук в пламени таять начнет.

XCI 
Геллий, не потому тебе доверял я всецело 
В этой несчастной моей и безнадежной любви, 
Не потому, что тебя я считал человеком надежным - 
И неспособным ко мне гнусные чувства питать, -- 
Her потому, что тебе не матушка и не сестрица 
Та, к которой меня злая снедала любовь. 
И не настолько с тобой, я думал, мы были друзьями, 
Чтобы за это одно мог ты мне яму копать. 
Ты по-иному судил. Тебя привлекает любое 
Дело, если ты в нем чуешь преступный душок.

XCII 
Лесбия дурно всегда, но твердит обо мне постоя" 
Нет. пропади я совсем, если не любит меня. 
Признаки те же у нас: постоянно ее проклинаю 
Но пропади я совсем, если ее не люблю.

XCIII 
Меньше всего я стремлюсь тебе быть по сердцу, Цезарь: 
Что мне, белый ли ты, черный ли ты человек?

XCIV 
Хрен пустился блудить. Пустился блудить? что ж такого? 
Как говорят у людей: овощу нужен горшок.

XCV 
"Смирну" Цинна издал. С тех пор как он ее начал, 
Девять зим пронеслось, девять собрали мы жатв. 
Тысячи тысяч стихов меж тем Гортензий напишет. 
............................................... 
"Смирны" слава дойдет до глубоких потоков Сатраха, 
"Смирну" седые века будут читать и читать, -- 
В Падуе, где родились, "Анналы" Волюзия сгинут. 
Часто скумбрию в них будет купец одевать. 
Друга маленький труд пусть мне лишь по сердцу будет- 
Пусть надутым стихом радует чернь Антимах.

XCVI 
Если, к могилам немым долетев, от нашего горя 
Может повеять на них миром и радостью, Кальв, 
Страстно желаем ли мы возврата любви незабытой 
Или же плачем о днях дружбы, когда-то живой -- 
Верно, Квинтиллия так не горюет о ранней кончине, 
Сколь веселится, твою верную видя любом!

XCVII 
Нет. я сказать не смогу, что хуже (простите меня, боги!) 
Пахнет -- Эмилиев рот или Эмилиев зад. 
рот ли грязней у него. или зад у него неопрятней, 
Чище все-таки рта и приспособленной зад. 
Главное: он без зубов. А зубы Эмилия -- с локоть, 
Кажет он десны -- точь-в-точь старый дорожный сундук, 
А между ними провал -- как отверстие потной мулицы, 
Ставшей пузырь облегчить в жаркий полуденный час. 
Многих он женщин имел, из себя он корчит красавца, -- 
А не послать ли осла в мельне вертеть жернова? 
Что же о тех я скажу, кто его обнимать не стыдится? 
Больше им было 6 к лицу гузно лизать палача!

XCVIII 
Вектий-подлец, о тебе скажу я по полному праву 
То, что о льстивых глупцах люди всегда говорят 
Выгоду чуя свою, любому не только что пятки -- 
Задницу ты облизать грязным готов языком. 
Если нас всех погубить ты когда-нибудь вздумаешь, Вектий, 
Чуточку рот приоткрой -- сразу и делу конец.

XCIX 
Я у тебя за игрой похитил, мой нежный Ювенций, 
Сладостный с губ поцелуй -- сладостней пищи богов, 
Не безнаказан был вор. О, помню, более часа 
Думалось мне, что повис я в высоте на кресте. 
Стал я прощенья просить, но не мог никакими мольбами 
Хоть бы на йоту смягчить твой расходившийся гнев. 
Лишь сотворил я беду, ты тотчас следы поцелуя 
Истово начал с лица всей пятерней обтирать. 
Словно затем, чтоб моей на лице не осталось заразы, 
Будто пристала к нему уличной суки слюна! 
Кроме того, не скупясь, предавал ты меня, несчастливца, 
Гневу Амура, меня всячески ты распинал. 
Так что тот поцелуй мимолетный, амбросии слаще, 
Стал мне казаться теперь горше полыни самой. 
Если проступок любви караешь ты столь беспощадно, 
То я могу обойтись без поцелуев твоих.

C 
Целию мил Авфилен, а Квинтий пленен Авфиленой, -- 
Сходят с ума от любви, юных веронцев краса, 
Этот сестру полюбил, тот брата, -- как говорится: 
Вот он, сладостный всем, истинно братский союз. 
Счастья кому ж пожелать? Мой Целий, тебе, несомненно, 
Редкую дружбу свою ты доказал мне, когда 
Неудержимая страсть у меня все нутро прожигала, 
Будь же, мой Целий, счастлив, знай лишь победы в любви

CI 
Брат, через много племен, через много морей переехав, 
Прибыл я скорбный свершить поминовенья обряд, 
Этим последним тебя одарить приношением смерти 
И безответно, увы, к праху немому воззвать, 
Раз уж тебя самого судьба похитила злая -- 
Бедный, коль на беду отнят ты был у меня! 
Ныне же, как нам отцов завещан древний обычай, 
Скорбный обряд совершу, -- вот на могилу дары; 
Пали росою на них изобильные братнины слезы. 
Их ты прими -- и навек, брат мой, привет и прости!

CII 
Если когда-либо другу, надежному, верному другу, 
Истинный, преданный друг тайны свои доверял, 
Значит, вполне на меня положиться ты можешь, Корнелий: 
Я ведь второй Гарпократ, так я умею молчать.

CIII 
Лучше отдай мне. Силон, мои десять тысяч сестерций 
И сколько хочешь потом будь и заносчив и груб, 
Если же любишь деньгу, тогда перестань, умоляю, 
Сводником быть и притом груб и заносчив не будь.

CIV 
Значит, веришь и ты, что я мог оскорбленьем унизить 
Ту, что мне жизни милей и драгоценнее глаз? 
Нет, -- а если бы мог, не пылал бы столь гибельной страстью. 
Ты же, совсем как Таппон, призракам верить готов.

CV 
Тщетно пытается Хрен на Пимплейскую гору взобраться; 
Вилами тотчас его музы оттуда спихнут.

CVI 
Каждый, кто с крикуном красивого мальчика видит, 
Скажет: как жаждет юнец, чтобы купили его!

CVII 
Если что-либо иметь мы жаждем и вдруг обретаем 
Сверх ожиданья, стократ это отрадней душе. 
Также отрадно и мне, поистине злата дороже, 
Что возвращаешься ты, Лесбия, к жадному пне. 
К жадному ты возвращаешься вновь, и сверх ожиданья; 
Ты ли приходишь, сама! Ярко отмеченный день! 
Кто же сейчас счастливей меня из живущих на свете? 
Что-либо можно ль назвать жизни желанней моей?

CVIII 
В час, когда воля народа свершится и дряхлый Комимий 
Подлую кончит свою, мерзостей полную жизнь, 
Вырвут язык его гнусный, враждебный свободе и правде. 
Жадному коршуну в корм кинут презренный язык. 
Клювом прожорливым ворон в глаза ненасытные клюнет, 
Сердце собаки сожрут, волки сглодают нутро.

CIX 
Радость моя, ты любовь счастливую мне обещаешь- 
Будет, мол, длиться она вечно меж наших сердец. 
Боги великие, пусть обещание сбудется въяве, 
Пусть бы от сердца шли, искренни были слова, 
Пусть бы дозвонилось нам, как долго ни длились бы жизни 
Вечно меж нами длить дружбы священный союз.

CX 
Мы, Авфилена, всегда хороших подруг восхваляем, -- 
Уговорившись, они плату законно берут. 
Ты же, сперва обещав, ничего не дала мне, ты -- недруг! 
Взять и оставить ни с чем -- это уж злостный обман. 
Честная выполнит долг, стыдливая не обещает, 
Но, Авфилена, вперед деньги у всех забирать 
И оставлять ни при чем подобает развратнице жадной, 
Что беззастенчиво всем тело свое продает.

CXI 
Да, Авфилена, всю жизнь одним быть мужем довольной - 
Это похвально для жен, даже похвальней всего. 
Но отдаваться подряд кому-либо все-таки лучше, 
Чем потихоньку себе братьев от дяди рожать.

CXII 
Hoc, ты очень велик. Однако спускаться на площадь 
Не с кем тебе. Почему? Всем подставляешь ты зад.

CXIII 
В пору, мой Цинна, когда Помпеи стал консулом, двое 
Слали с Мециллой. Теперь консулом стал он опять. 
Двое остались при ней, но выросла тысяча рядом 
С каждым из них. Семена мечет обильно разврат.

CXIV 
Хрен богатеем слывет: у него близ Фирма именье. 
Как не прослыть, коли в нем всякого столько добра. 
Пашни, луга, и поля, и птицы, и рыбы, и звери, 
Только все не впрок: выше дохода расход. 
Пусть же слывет богачом, но лишь бы всего не хватало; 
Будем именье хвалить, лишь бы он сам захирел.

CXV 
Много у Хрена земель: под покосами югеров тридцать, 
Сорок под пашню полей; прочее -- море воды. 
Как же ему не вступить в состязанье с богатствами Креза, 
Если в именье одном столько добра у него? 
Нивы, луга, леса преогромные, пади, болота, 
К гиперборейцам самим, до Океана дошли! 
Да, это все велико, но сам он и этого больше -- 
Не человек, а большой, всем угрожающий Хрен.

CXVI 
Долго я формы искал, как ищет охотник, прилежно, 
Чтоб Баттиада стихи мог я тебе поднести, 
С тем, чтобы мягче ты стал и свои ядовитые стрелы 
Впредь перестаю бы метать, в голову целясь мою. 
Вижу теперь, что мои пропадают напрасно усилья, 
Геллий, и ты ни во что просьбы не ставишь мои. 
Знай, от любых твоих стрел я укроюсь полою накидки, 
Ты же от каждой моей будешь мученье терпеть.