- 986 Просмотров
- Обсудить
Смерть влюбленных{7}
Мы уснем вдали от забот мятежных
Самым кротким сном в самый светлый час,
И под томный вальс ароматов нежных
Всех времен цветы расцветут для нас.
И огнем живым вглубь миров безбрежных
Побежит легко, как в последний раз,
Бесконечный ряд отражений смежных
Между двух зеркал наших ясных глаз.
В синей мгле закат догорит, печальный,
Мой недвижный взгляд, словно крик прощальный,
Твой застывший взор отразит светло,
А потом войдет Ангел новой встречи,
Он прикроет дверь, и протрет стекло,
И засветит вновь в нашей спальне свечи.
Сосредоточение
Ну полно, Боль моя, уймись и будь послушной,
Довольно! Отвернись от мерзостей людских.
Уж Вечер близится, неся в наш город душный
Забвенье — для одних, заботы — для других.
Опять на гнусный пир, бессовестный и скучный,
Пускай рабы Страстей разнузданных своих,
Безумные, бегут толпою малодушной!
О Боль моя, дай руку мне, уйдем от них
Подальше. Посмотри — в одеждах алых Годы
Склонились над водой с балконов небосвода,
Вот отблеском косым прощального луча
В портале траурном Закат померкнул пышно,
И, саван черный свой с Востока волоча,
К нам бархатная Ночь спускается неслышно.
Лесбос
Эту землю воспеть повелела мне Муза.
Лесбос! Остров любви, где под сенью дерев
Поцелуи свежи, словно мякоть арбуза,
На невинных устах целомудренных дев,
Эту землю воспеть повелела мне Муза.
Там срываются вниз поцелуев каскады
И летят с высоты, чтобы с ревом упасть
В вожделенный провал, как бездумное стадо,
И на миг утолить воспаленную страсть,
Там срываются вниз поцелуев каскады.
Там ничей еще вздох не остался без эха,
Рай, где Фрины Харит настигают легко,
Где Венера сама среди плясок и смеха
Пожалеть бы могла, что она не Сафо,
Там ничей еще вздох не остался без эха.
Круглый год там трава зелена и упруга,
И прозрачна вода, и дубрава густа,
Там подругу, смеясь, обнимает подруга,
И глядит ей в глаза, и целует в уста,
Круглый год там трава зелена и упруга.
Пусть же старый Платон хвалит строгие нравы,
Лесбос, царь всех царей, как легка твоя власть,
Ты снимаешь запрет на священное право
Совершенствовать культ, изощряющий страсть,
Пусть же старый Платон хвалит строгие нравы.
Ты умеешь прощать добровольную пытку,
Чей оплот нерушим в горделивых сердцах,
И низводишь на нет в них любую попытку
Обрести благодать на иных небесах,
Ты умеешь прощать добровольную пытку.
Лесбос, кто из богов осудить тебя смеет?
Твой удел без того непомерно жесток,
Даже тысячи солнц иссушить не сумеют
Твоих пролитых слез светоносный поток,
Лесбос, кто из богов осудить тебя смеет?
О подруги Сафо, нет ни Ада, ни Рая,
Так не бойтесь греха, возликуйте же вновь.
Ваша вера чиста, как любая другая,
И над миром еще посмеется любовь!
О подруги Сафо, нет ни Ада, ни Рая.
Жрицы тайной любви, по велению долга
Я слагаю вам гимн, искупающий грех,
Ваш зловещий восторг мне знаком уже долго,
В нем сквозь слезы звучит необузданный смех.
Я слагаю вам гимн по велению долга.
И с тех пор я стою на вершине Левката,
Как дозорный солдат, что, вперяя свой взор
В неоглядную даль, от зари до заката
Провожает мечту в безвозвратный простор,
И с тех пор я стою на вершине Левката.
Чтоб узнать, всем ли смерть принесет утешенье,
В час, когда скорбный диск над волнами застыл,
Лег на берег любви, что дарует прощенье,
Труп прекрасной Сафо, труп, который уплыл,
Чтоб узнать, всем ли смерть принесет утешенье.
Прекрасный труп Сафо, любовницы, поэта,
Покинувшей скорбей непрочную юдоль!
Синий взор сокрушен взором черного цвета,
Чей сумеречный круг перечеркнула боль
Поруганной Сафо, любовницы, поэта.
Сафо, что отдалась на скотское глумленье
Надменному самцу, чей похотливый взор
Невинную толкнул на клятвопреступленье,
Да смоет Океан чудовищный позор
Сафо, что отдалась на скотское глумленье!
Так славься же в веках, соперница Венеры,
Чьей прелестью весь мир подлунный осиян,
Пускай ты умерла во имя древней веры,
Тобою восхищен великий Океан!
Так славься же в веках, соперница Венеры!
Только Лесбос с тех пор оглашают рыданья,
И, не внемля хвале, что звучит в его честь,
Древний остров любви источает страданье,
И возносится ввысь безутешная весть,
Только Лесбос с тех пор оглашают рыданья.
Стефан Малларме
Окна
Как слабый человек, оставленный в больнице
Среди постылых стен, подъемлет жадный взор
К распятью, что глядит, зевая, как клубится
Зловонный фимиам в банальной складке штор,
И, в корчах распрямив свое гнилое тело,
Он тянется к окну, где буйствует рассвет,
Прильнувши лбом к стеклу, впивать оцепенело
Щетинистым лицом прекрасный, яркий свет,
И воспаленный рот, изведав скорбь утраты,
А прежде юный, пить восторг лазурных струй,
И пачкает слюной горячие квадраты,
Вонзая в пустоту блаженный поцелуй,
И, презирая смрад кадила и елея,
И время, что течет бессмысленно и зря,
Смотреть через стекло, от радости хмелея,
Как медленно встает кровавая заря,
Где золотых галер воздушные армады,
Как лебеди, плывут по пурпурной реке,
Чьи сеют молнии душистые громады
С такой беспечностью в лазурном далеке!
Так, оскорбясь, душой, погрязшей в липкой мрази,
Где жрет само себя, вдыхая смрадный чад,
Желанье отыскать ошметки этой грязи
И матери вручить, кормящей своих чад.
И я припал к окну в бессилии жестоком,
Чтоб не смотреть вокруг и, в зеркале стекла,
Омытом голубым, как золото, потоком,
Узреть и возомнить из грязного угла:
Я — Ангел! Я люблю, я жду, я умираю.
Пусть стекла будут сном, условностью, мечтой,
Что рвется изнутри к возвышенному краю,
Как лучезарный нимб, зажженный Красотой!
Но тщетно, этот мир сильней. Его уродство
Низвергнуло меня в блевотину и гной,
И вот, осатанев от мерзости и скотства,
Я зажимаю нос перед голубизной!
И, выломав кристалл, измученный, теперь я,
Как оскверненный монстр, ползу на животе,
Чтоб выброситься вниз на крылиях без перьев!{8}
— Рискуя не упасть в бездонной пустоте?
Звонарь{9}
На заре с колокольни, когда переливы
Рассыпаются нежно, как звон хрусталя,
Где лопочет младенец и шепчут оливы,
И душистые пахнут лавандой поля,
Над челом звонаря прянет птица пугливо,
Он с лампадой в руке, на латыни скуля,
Воспарив на веревке, канючит тоскливо,
Еле слышимый гул исступленно хуля!
Тот звонарь — это я. Жадной ночью туманной,
Оперенный грехом, я звоню в Идеал,
Извлекая в ответ, сквозь дрожащий металл,
Только хрипы и хлипы из полости странной.
Сатана! Но однажды и я утомлюсь,
Выну камень из петли — и в ней удавлюсь.
Летняя печаль
В улыбке пополам с подавленным зевком
Мешая горечь слез с беспечностью влюбленной,
Ты дремлешь, ослабев, сомлевшая, ничком
Под солнцем, на песке — от страсти утоленной.
Был в странной тишине так глух и незнаком,
О робость губ моих! твой голос утомленный:
«Нам в мумию одну в гробнице под песком
Не слиться никогда в пустыне раскаленной!»
Но волосы твои — та теплая река,
Где душу утопить, уснуть бы на века,
Достичь Небытия… О, если бы ты знала!
Поплачь, я выпью тушь с ресниц твоих, и в ней,
Быть может, отыщу для сердца, что устало,
Покой голубизны, бесчувственность камней.
Вздох
К веснушчатому дню, где дремлет, светл и тих,
Осенний теплый лоб в рыжинках золотых,
И к зыбким небесам заоблачного взгляда
Влечет мой грустный взор, как будто в чаще сада
Вздыхающий фонтан к лазурной вышине,
К Лазури, что, смеясь в зеркальной глубине,
Любуется своим бездонным отраженьем,
Роняя вниз, вослед за мертвенным круженьем
Листа, что проалел холодной бороздой,
Свой длинный желтый луч, надломленный водой.
Лазурь
Надменная лазурь, предел земных сомнений,
Глядящая в упор, бездушно, как цветы,
Униженный поэт хулит твой ясный гений
Сквозь золотую боль слепящей пустоты.
Зажмурившись, бегу. Но чувствую ликуя,
Она глядит, глядит, как совести укор,
Насмешливо и зло! Какую ночь, какую
Швырнуть, швырнуть, швырнуть в ее бесстыдный взор?!
О морок, защити от этой наглой сини!
Пусть нудные дожди, пронизанные мглой,
Размажут липкий мрак по слякотной трясине,
Зыбучим потолком повиснув над землей.
Проснись и ты, заткни, вздымая длинной лапой
Со дна летейского зловонное гнилье,
О Скука, затяни, молю тебя, заляпай
Проломы синих дыр, плодящих воронье.
Еще! Пусть сотни труб дымятся, злопыхая,
И сажи жирный склеп блуждающей тюрьмой
Поглотит небосвод, и немота глухая
Сольется навсегда с вселенской мертвой тьмой!
Все! Небо умерло. Греховная, в тебе я,
Материя, хочу забыться навсегда
На пастбище твоем угаженном, тупея,
Где разлеглись людей счастливые стада!
Низверженный к идей возвышенных подножью,
Мой мозг, опустошась, как баночка румян,
Устал гримировать своей постыдной ложью
Зевающей Мечты уродливый изъян…
Но вот опять, лазурь, мне слышно, то и дело,
Сквозь гул колоколов — довольно! я устал! —
Как в злобной глубине, ревя осатанело,
Молитвенную синь струит живой металл!
Он рушится сквозь мрак, как благовест победный,
Пронзая, словно меч, тщету душевных бурь,
Куда теперь бежать от этой пытки медной?
Во мне гудит лазурь! лазурь! лазурь! лазурь!
Подаяние{10}
На, Нищий, но пока, дабы убраться вон,
Иссохшего сосца задерганное вымя
Кругляш за кругляшом не выжмешь этот звон.
И странного греха задумчивое имя…
Под пылкий рев фанфар слюнявыми, скорей,
И вдуй, чтобы свилось, хрипливое, своими.
Охряпистый болван с подскоком у дверей,
Не хочешь ли нюхнуть щекочущими зелье,
Которое, давай, кури его, ноздрей.
И вдребезги дурман стеклянное веселье!
В заманчивых вещах узнать известный толк?
И пей свою слюну, счастливый от безделья.
С прелестного бедра срывать, быть может, шелк?
На нищего глядят нарядные красотки,
Шум княжеских кафе пока еще не смолк.
Ты выйдешь, старый бог, с коленцами в походке,
И выпустишь струю, урча своим нутром,
И звезды у тебя тогда зажгутся в глотке!
Ты можешь сверх того украситься пером
И засветить свечу дорогою обратной
Святому — разрази меня на месте гром!
Не вздумай понимать, что речь мою превратной.
Ты будешь подыхать — я стану глух и слеп,
Поэтому прощай, забудь меня, о брат мой.
Смотри же, не купи на эти деньги хлеб!
* * *
Едва коснется тень заветного числа{11},
Как давняя мечта под сводами гробницы,
До ломоты в костях, желанная, приснится,
Победно распрямив во мне свои крыла.
В эбеновом дворце, где смерть переплела
— О, царственный соблазн! — созвучий вереницы,
Ты будешь, как гордец, обманутый в темнице,
Чей одинокий взор вдруг ослепила мгла.
Когда из звездных бездн, как отзвук иноверий,
Падет вселенский блик причудливых мистерий
На недостойный мир сквозь вечное всегда,
Пространство, возродясь, отвергнет изначальность
И низкие огни покатятся, — тогда
Астральным таинством зажжется гениальность.
Лебедь{12}
Неправда! Разве он не в силах разорвать
Хмелеющим крылом покров остекленелый,
Пленительную гладь, где стиснул иней белый
Полетов стылый лед, которым не бывать!
Величественный царь без права выбирать
Среди надмирных грез высокого удела,
Где нет чтоб воспарить, чем ждать оцепенело,
Когда грядет зимы пронзительная рать!
Насильственный простор отвергнув с содроганьем,
Он гордо отряхнет предсмертное страданье
И не поднимет впредь заиндевелых крыл.
И Призрак, чьи черты светились там все боле
Бессильем ледяным, презрительный, застыл,
Как Лебедь, что уснул в бессмысленной неволе.
* * *
Бессонницы числом астрального декора{13}
Над ониксом ногтей немотствующий фикс,
Как Феникс, окрылясь, из пепла явит икс,
Но амфора пуста для траурного сбора.
Оглохшей скорлупой мерцает гулкий мникс,
Пустой библибилон ликующего вздора,
Которой, час настал, Хранитель Уговора
Исчерпать обречен слезами полный Стикс.
На севере, застыв в плену зеркальном взора
Над схваткой родовой, где крест вакантный, скоро
Узрит единорог{14} ее бесплотных никс{15},
Нагая, мертвая, без скорбного убора,
Невинным облачком в потемках коридора
Семь отраженных звезд, подобно, сакрификс.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.