- 1424 Просмотра
- Обсудить
Этот человек, которого Г.И. Челпанов охарактеризовал как „философски беззаботного", несколько позже был признан „первым советским психологом" за то, что смог в 20–х годах возглавить методологическую перестройку — на основе диалектического материализма — отечественной психологии. Он принял на себя задачу разгрома идеалистической, „буржуазной" психологии Г.И. Челпанова и рефлексологии В.М. Бехтерева, справился с ней достаточно успешно... и сам попал под разгромную критику.
Константин Николаевич Корнилов родился 24 февраля (8 марта) 1879 г. в Тюмени в семье бухгалтера казначейства. После окончания городского училища поступил в Омскую учительскую семинарию. По его воспоминаниям, она в то время, когда поговаривали о передаче всех народных школ в духовное ведомство, представляла собой довольно светлое явление: „У всех нас долго сохранялась в памяти пропитанная высоким идеализмом вступительная лекция директора о той... великой роли, которую призван играть учитель в народной жизни... Это искреннее обращение к нам находило горячий отклик в нашей душе: мы готовы были отречься навсегда от всех благ внешней культуры, чтобы только отдать себя всецело на служение нашему меньшему брату. Мы набрасывались с жадностью на писателей–народников: ведь большинство из нас собиралось идти в этот народ... Совместная с гимназией подпольная библиотека доставляла нам богатый материал... Собрания... происходили постоянно, и наряду с именами Михайловского, Левитова и Успенского звучали имена Маркса и Бебеля" (33, 14).
В 1898 г. семинария была окончена, и начался срок обязательной „службы за стипендию" — в качестве народного учителя в глухих уголках Алтайского края. Первое назначение было в только что открывшуюся железнодорожную школу: „Я мог всецело войти в постановку школьных дел и устроить все так, как мне хотелось, не считаясь ни с какими традициями. Я с такой энергией принялся за дело, что впоследствии мне никогда в жизни не приходилось переживать такого высокого душевного подъема". Но вскоре идиллия трудового порыва была разрушена. Характерное для российской действительности тех лет пренебрежение к интеллигенции то и дело ставило провинциального учителя в крайне унизительное положение. И Корнилову пришлось ощутить это на самом себе. Так, за время своего сибирского учительства он получил два серьезных выговора: один за то, что при посещении его занятий членом Министерства Народного Просвещения прошелся взад и вперед во время урока, а не стоял все время на вытяжку, а второй — за то, что провожая инспектора, сам вышел первым в дверь, не пропустив сначала начальства.
Не удивительно, что по окончании срока обязательной службы, Корнилов предпринял решительные шаги, чтобы выйти из крайне унизительной зависимости от провинциальных чиновников. Путь к этому лежал через университет, о котором он грезил еще в семинарии. К 1905 г. Корнилов самостоятельно подготовился к гимназическому экзамену на аттестат зрелости и выдержал его: „За мной оставался длинный путь унижений и оскорблений, всевозможных тормозов и преград, ...путь, по которому много нас вышло, а добрались до цели лишь некоторые" (33, 18). В этом же году он поступил на историко–филологический факультет Московского университета (а заодно вступил в партию социал–демократов). Окончил его в 1910 г. и был оставлен при нем для подготовки к преподавательской и научной деятельности в области экспериментальной психологии. В эти предвоенные годы общее руководство Психологическим практикумом осуществлял Г.И. Челпанов, сводивший все обучение лишь к выработке умения обращаться с приборами — „по существу, о том, как провести экспериментальное исследование, ничего не говорилось" (1, 64). В 1915 г. Корнилов состоял уже старшим ассистентом при Психологическом институте Московского университета, выполняя роль непосредственного помощника Челпанова, директора института, а в 1916 г., сдав магистерский экзамен, стал приват–доцентом по экспериментальной психологии.
Хотя в действительности его интересовали проблемы, связанные прежде всего с педагогикой и психологией личности, в Психологическом институте проблематика была совершенно другой. Здесь считалось, что предметом „чистого" психологического исследования могут быть лишь элементарные психические процессы. Челпанов, будучи верным последователем идеализма в большинстве философских вопросов, в психологии признавал параллелизм психических и материальных, физиологических, процессов. И его экспериментальная программа была по преимуществу психометрической, направленной на изучение скорости психических реакций в ответ на раздражители. Большинство работ, проводившихся в это время в институте, предполагали повторение того, что описывалось в зарубежных учебниках по экспериментальной психологии (Вундта, Титченера).
Корнилов волей–неволей должен был включиться в подобного рода работу. Первые два цикла его исследований (1910 — 1912 гг.) проходили по принятой в институте схеме: вундтовская методика сочеталась с опросом испытуемых относительно их переживаний. При этом первое, в чем разочаровался Корнилов — здесь его мнение явно разошлось с мнением учителя, — была интроспективная традиция вюрцбуржской школы: „Метод активного опроса вместо восстановления душевного переживания грозит сам внести дезорганизацию в эти переживания". В рамках этих, начальных, исследований им была получена очень интересная (интересная прежде всего для понимания его ожиданий и, в то же время, совершенно недостоверная, так как выборка состояла лишь из 16 человек) закономерность: по скорости реакции выделились две полярные — без промежуточного типа — группы испытуемых, „быстро реагирующие" и „медленно реагирующие".
Пытаясь как–то объяснить эти результаты, Корнилов обратился к общим теориям и, в частности, к теории „психодинамики" датского психолога А. Лемана, который постулировал существование особого вида „мозговой энергии", обладающего и психическими, и физическими свойствами, и который связывал силу ощущения с пропорциональной тратой этой энергии. На основе трактовки психического как особого вида энергии — которая, согласно аналогии с физической энергией, должна передаваться, накапливаться, количественно выражаться, — Корнилов дал следующее описание обнаруженных типов: у „медленно реагирующих" „мозговая энергия" тратится на сенсорные процессы, что обусловливает возникновение интенсивных ощущений, а у „быстро реагирующих" эта энергия сразу переходит в двигающийся орган. Одновременно он пришел к заключению, что классический эксперимент по исследованию скорости реакции, чтобы служить для операционализации такого, „физикалистского", понимания психического, нуждается в существенном дополнении.
Новая методология, предложенная Корниловым, была ориентирована на изучение „динамических аспектов" реакции. В соответствии с ней была несколько видоизменена (но не так сильно, чтобы можно было говорить об отходе от вундтовской методологии) схема эксперимента. Теперь стали регистрироваться, кроме скорости реакции („временной момент"), и другие ее характеристики: показатели интенсивности, или силы, реакции („динамический момент") и ее формы, т.е. пройденный работающим органом путь и скорость его движения („моторный момент"). Для этого Корниловым был сконструирован специальный прибор — „динамоскоп", позволяющий регистрировать скорость реакции (при помощи хроноскопа), ее интенсивность (по силе нажатия руки на специальный ключ) и форму (при помощи кимографа). При этом „динамоскоп" должен был служить средством измерения умственного напряжения — на основе того предположения, что чем слабее нажим, тем сложнее умственная задача.
На протяжении почти десяти лет Корнилов проводил экспериментальную работу, которая включала в себя тысячи опытов (около восьми тысяч, если считать и первые два цикла), по–видимому, чрезвычайно утомительных и для экспериментатора, и для испытуемых. Интересно отметить, что через эти опыты в качестве испытуемых прошли В.М. Экземплярский, П.А. Рудик, С.В. Кравков, Н.Ф. Добрынин, А.А. Смирнов, П.А. Шеварев, П.М. Якобсон и др. — выдержав здесь проверку на „выносливость", позже они были приняты в когорту „избранных", приступивших к построению советской психологии. В всех этих опытах Корнилов попытался доказать истинность своих представлений — о том, что центральные и периферические компоненты реакции находятся в обратно пропорциональной зависимости, а между скоростью и силой реакции существуют прямо пропорциональные отношения. Но уже с самого начала эта попытка была обречена на неудачу. И не только из–за ошибочности исходных теоретических представлений. Корнилов, человек определенно практической, а не теоретической ориентации, был более склонен давать ответы, важные для конкретного применения, нежели от одного вопроса идти к другому. И в тех данных, которые он получал в экспериментах, он видел лишь то, что соответствовало его гипотезам, а все остальное или просто не воспринимал, или (после знакомства с диалектикой) трактовал как проявление диалектического противоречия. Фактически, не было получено никаких серьезных подтверждений исходных гипотез, но разбиение исследования на циклы — исследование „натуральных", „сенсорных", „моторных" и прочих реакций — позволило ему анализировать лишь те циклы, в которых было хотя бы какое–нибудь согласование с исходными положениями. В частности, показатели минимальной связи скорости и силы реакции были получены лишь на „сенсорных" реакциях, а на „натуральных" и „моторных" такой связи выявлено не было. Перейдя от простых двигательных реакций к сложным (различение, узнавание, выбор), Корнилов „зафиксировал", что при таком переходе сила ответного движения уменьшается (в действительности, не увеличивается). На основании этого он сделал категорическое заключение: „Чем больше усложняется и становится напряженным центральный мыслительный процесс, тем менее интенсивным становится внешнее выявление движения"(12, 94).
Еще менее связанными с экспериментальными данными, хотя, может быть, и более правильными, были общие постулаты, которые Корнилов в полном виде сформулировал в своей работе „Учение о реакциях человека...". Эта работа была представлена как диссертация, хотя в корне противоречила Челпанову, начиная с отчетливо сформулированного требования отделения психологии от философии (которое в устной форме прозвучало еще в 1913 г. в выступлении Корнилова на II–ом Всероссийском съезде по экспериментальной педагогике). Здесь был дан очерк новой, разрабатываемой Корниловым психологии, получившей название реактологии. Ключевое понятие этой науки — понятие реакции, которое охватывало любое жизненное проявление и представляло собой акт биологического порядка, характеризующий взаимосвязь организма и окружающей среды. Реакция — это целостная функция организма, где существует и физиологическая сторона, и ее интроспективное представление: то, что мы субъективно воспринимаем как психические процессы, объективно является не чем иным, как особым проявлением „нервной энергии". И если в неорганическом мире происходит лишь зарождение активности в форме движения, то в органическом мире разряды этой „нервной энергии", наряду с движением, влекут за собой и то, что мы называем одушевленностью. Реакция представляет собой единицу анализа поведения как человека, так и простейших организмов, но реактология призвана изучать прежде всего человеческое поведение, понимаемое как совокупность реакций на био–социальные раздражители. Кстати, в сравнении с американским бихевиоризмом реактология имела ту очень существенную особенность, что экспериментальная ситуация в ней понималась значительно шире: „Как сенсорный, так и двигательный моменты в акте реакции бывают даны в скрытой форме, не как ответ на внешние раздражители окружающей среды, а как ответ на раздражение внутреннего порядка" (12, 12). Поэтому, хотя всякий процесс в психике является лишь реакцией, в результате мысленного абстрагирования реакцию можно разложить, выделив в ее структуре три компонента: сенсорный — раздражение органа, центральный — процесс в центральной нервной системе, моторный — двигательный импульс. Чуть–чуть иначе это было выражено так: „Первично данным проявлением психики служит акт реакции, включающий в себя и интеллектуальные, и эмоциональные, и волевые моменты" (12, 126). В этой формулировке можно было бы увидеть зачатки идеи, развиваемой позже Л.С. Выготским, но в действительности Корнилов вносил в нее очень простое содержание — в настоящее время, в силу исключительно методической ограниченности, мы можем судить о психической жизни, точнее, о количестве психической энергии, тратимой на те или иные субъективные процессы, лишь косвенно, по тому остатку, который растрачивается на конечном этапе реакции — в движении. Таким образом, реакция для Корнилова была прежде всего формой — которую можно объективно зафиксировать — проявления движения „нервной энергии".
Пытаясь конкретизировать постулат о „нервной энергии", и давая при этом достаточно тенденциозные интерпретации своих экспериментальных данных, он сформулировал так называемый „психологический закон однополюсной траты энергии". Организм, по его мнению, располагает ограниченным количеством „энергии", которая может тратиться либо в умственной (центральной) системе, либо в двигательной (периферической). Трудно удержаться, чтобы не привести здесь иллюстрацию, которую дает Корнилов своему „закону": „В то время, как какой–нибудь земледелец или шахтер со всем напряжением своих мускулов, так что дымится тело и рубашка, держит нижнее do, интеллигент заливается на верхнем si, напрягая свою мозговую работу иногда до того, что дымится череп. Но по существу вся разница между ними лишь чисто локального порядка: и тот и другой оплачивает свою работу тратой одной и той же физической энергией, только один затрачивает ее периферически, другой — центрально" (12, 152). На этом же основании был сделан вывод — уже философского плана — о противоположности интеллекта и воли.
Все разнообразие реакций человека Корнилов расклассифицировал по некоторой „гамме", представленной следующим рядом реакций: натуральной, мускульной, сенсорной, различения, выбора, узнавания и ассоциативной реакцией. На основе своего предположения о достаточности, для полного описания поведения человека, именно этих реакций были сделаны и определенные практические выводы: предлагалась схема для отбора рабочих на те или иные профессии по выраженности в этих профессиях соответствующих реакций. Так, при „натуральном типе" трудовых процессов работающий человек находится в естественном, непринужденном состоянии и выполняет работу без особого напряжения (работы по домашнему хозяйству, труд технического персонала в учреждении: швейцара, сторожа, уборщицы); при „мускульном типе" внимание субъекта сосредотачивается на собственных движениях, а не на объекте работы; при „сенсорном" типе внимание концентрируется на объекте работы и т.д. Было введено понятие коэффициента работы как отношения интенсивности мускульных реакций к интенсивности сенсорных: чем больше значение этого коэффициента, тем с большим трудом осуществляется переход от одного вида реакций к другому. При этом был сделан очень занимательный вывод о том, что переход от умственной работы к физической легче, чем обратный: „Создать из интеллигентного человека представителя физического труда является более легкой задачей, нежели из профессионала физического труда сделать интеллигентного человека" (12, 151). Как показала практика социалистического строительства и тот, и другой процесс идет достаточно „легко", но именно этот тезис особенно вменялся в вину Корнилову во время критики 1930–31 гг. Все эти постулаты реактологии были мало обеспечены экспериментальными данными, но в них, в противоположность психологии Челпанова, отчетливо чувствовались запросы реальной практики и находила свое выражение ориентация на анализ индивидуальных различий.
Надо сказать, что в годы перед революцией, вместе с работой по экспериментальному исследованию реакций, Корнилов осуществлял очень большую педагогическую работу, которую фактически никогда не прерывал. Преподавал педагогику в московских женских гимназиях. Из курса по дошкольному воспитанию, читанного им в рамках работы Кружка совместного воспитания в Московском Городском Университете им. А.Л. Шанявского, получилась книга о педологии, изданная в 1916 г. под названием „Очерк психологии ребенка дошкольного возраста". Книга эта, может быть, и лишенная какой–либо оригинальности, все же была интересна в том отношении, что в ней явственно чувствовалась глубокая любовь автора к детям. А в 1916 г. он вместе с другими специалистами по экспериментальной педагогике включился в издание коллекции простейший демонстрационных приборов по курсу психологии и педагогики для Педагогического Музея Учительского дома (который располагался на М. Ордынке, 31). Получившаяся в результате этого книга представляла собой весьма примечательное явление, будучи очень полным руководством по использованию в школьном обучении различных методик: здесь предлагались методики — которые можно использовать и в настоящее время — для оценки ощущений, представлений, памяти, внимания, воображения, утомления, мышления, речи, чувств, воли и одаренности.
Октябрьскую революцию, связывая с ней возможности коренного преобразования школьного образования, Корнилов встретил с подлинным воодушевлением. Он продолжал работу в Психологическом институте, где руководил практическими занятиями по экспериментальной психологии. Но в первые годы Советской власти деятельность Института психологии свелась к минимуму, и по количеству тем, и по количеству участников семинаров и практикума. Корнилову было несколько проще, чем другим — из–за его нагруженности педагогической деятельностью. Так, работая в народном университете Шанявского, он опубликовал здесь в 1918 г. очень характерную и для него самого, и для того времени книгу, „Конституцию республики учащихся" (10). Это действительно была Конституция, где декларировались следующие положения: „Права человека и гражданина, составляющие неотъемлемую принадлежность каждого правового государства, должны быть признаны не только за взрослыми, но и за учащимися в школе. Общество и в частности школа должны признать права учащихся на неприкосновенность их личности, свободу собраний, слова и организаций. С этой целью учащимся должно быть предоставлено широкое поле для их самодеятельности, инициативы, развития гражданского самосознания и социальных чувств". Для более полной реализации этих прав предлагалась организация собственного самоуправления учащихся во внеурочное время по схеме государственного самоуправления, каждый класс при этом объявлялся автономной единицей — штатом, а все учебное заведение — свободной федерацией. Все граждане (т.е. учащиеся) должны выбирать своих депутатов в законодательный орган — парламент, занятый созданием законов. А для проведения в жизнь этих законов избирается исполнительный орган — совет министров во главе с президентом. Основными являются министерства: „финансов" (осуществляющее поддержку нуждающихся), „здравия" (курирующее спортивные кружки), „просвещения" (озадаченное умственным развитием детей), „юстиции" (решающее судебные вопросы).
Первые годы после революции были временем действительно фантасмагорическим, и Корнилов, по–видимому, вновь переживал тот подъем творческого энтузиазма, который был у него в начале сибирского учительства. В 1921 г. в Наркомпросе, вероятно, оценив педагогическую работу Корнилова как очень важную, решили возложить на него решение задачи создания педагогического факультета при II–ом Московском государственном университете — этот университет был создан в 1919 г. на основе Высших женских курсов, — и он был назначен деканом этого факультета и профессором кафедры психологии. Надо прибавить, что вскоре (в 1923 г.) он стал депутатом от московского студенчества в Московском городском Совете депутатов трудящихся и был им до последних дней свой жизни. Так что, что „организационные тылы" (и в смысле опыта, и в смысле деловых связей с наркоматами) у Корнилова к моменту, когда он приступил к „реорганизации отечественной психологии", были достаточно хорошо укреплены.
Публикация в 1921 г. „Учения о реакциях..." явилась для Челпанова ощутимым ударом, символизировавшим окончательный отход от него его ученика. Кстати, еще один удар, примерно в это же время, нанес другой его ученик, П.П. Блонский, в „Очерке научной психологии". Челпанов продолжал еще оказывать определенное влияние на состояние психологии в стране, хотя бы по своему статусу директора крупнейшего в России психологического центра. Но его подход — „чистый", лабораторный эксперимент с интроспекционистскими вкраплениями и с идеалистическими философскими выводами — мало отвечал новым задачам, поставленным „насущным моментом смены империализма социализмом". Кончено, это направление критиковалось и раньше, например, со стороны Н.Н. Ланге, Бехтерева, А.П. Нечаева. Но чтобы завалить научную школу, так органически связанную с русской религиозной и идеалистической философской мыслью, только содержательных аргументов тогда было наработано явно недостаточно. Поэтому требовались новые доводы, в том числе и чисто административного характера.
Критика Корниловым теоретических воззрений своего учителя, развернувшаяся после публикации его „Учения...", наряду с прочим, опиралась уже и на использование мощных идеологических аргументов. В августе 1922 г. прошла II–я Всероссийская конференция РКП (б), в резолюции которой было записано, что надо поднять работу научно–коммунистической мысли, дабы иметь возможность организованно вести линию „воинствующего материализма". Основой этой работы стала только что переведенная „Диалектика природы" Ф. Энгельса, а также программная статья Ленина „О значении воинствующего материализма", опубликованная в N 3 за 1922 г. в первом советском философском журнале „Под знаменем марксизма", который редактировался А.М.Дебориным. Здесь была директивно задана новая методология частных наук. Прошло совсем немного времени после публикации „Учения...", но Корнилову его хватило, чтобы достаточно подробно познакомиться и с новыми постулатами, и новыми категориями, связанными с марксизмом. А вскоре появилась и трибуна для отстаивания новой, уже марксистской, редакции ректологической теории среди психологов.
С 10 по 15 января 1923 г. собрался I–й Всероссийский съезд по психоневрологии. Удивительно, что, несмотря на ужасы гражданской войны, во многих уголках России работа в этой области — прежде всего по педагогической психологии и педологии, юридической психологии, психотехнике, психоанализу — не прекращалась и привела к значимым результатам. Нарком здравоохранения Н.А. Семашко задал общую интенцию для съезда — призвал, чтобы „широкие массы трудящихся нашли научный ответ на волнующие современность вопросы". Вопреки этому, выступления представителей традиционной, „чистой" психологии опять были посвящены решению „метафизических вопросов". В частности, Челпанов снова попытался поднять вопрос о связи психологии и философии, правда, давая новый для себя (и вполне логичный) ответ: „Психология есть наука эмпирическая, ее область надо строго отграничивать от области философии". В этой попытке доказать свою независимость — не столько от философии вообще, сколько от марксизма — на его сторону встали и его давние противники, в частности Нечаев, указавший на большую „опасность, которая грозит точному психологическому анализу со стороны заведомо предвзятых точек зрения, определяющих философское мировоззрение". Бехтерев пытался отстоять нейтральность своей рефлексологии. Но момент для таких, „ностальгических", заявлений был выбран явно неподходящий. Настойчиво заставляли говорить о себе, с одной стороны, общественная практика, с другой, — общественная идеология.
В силу этого, наибольший энтузиазм у участников съезда вызвали сообщения об исследованиях, имеющих очевидно практическую ориентацию. И на этом фоне очень громко прозвучал доклад Корнилова „Психология и марксизм", зачитанный им 14 января 1923 г. и вскоре напечатанный в деборинском журнале, где он не только выразил общее мнение о необходимости поворота психологии к практике „социалистического строительства", но и наметил стратегию такого поворота, призвав к построению психологии на основе марксизма. Как он провозгласил, психология в новых условиях не может быть оторванной от идеологии, и вынес на обсуждение „завет Маркса о том, что необходимо не только стремиться объяснить мир, но нужно в первую очередь стремиться и овладеть этим миром". В его докладе были изложены некоторые, принципиально важные для новой психологии, постулаты марксизма. О первичности материи по отношению к сознанию, об общественном характере психики человека. Пожалуй, впервые в отечественной психологии, он привел в качестве основной аксиомы тезис Энгельса и Ленина о том, что психика является „свойством наиболее организованной материи". Правда, при этом в эту формулу, быстро ставшую хрестоматийной, Корнилов попытался привнести свое понимание — допущение параллелизма психического и физического („психическое — это интроспективное выражение физиологических процессов"). Кстати, это заметил Выготский, который писал следующее: „Когда Корнилов вводит понятие функционального отношения между психикой и телом, хотя и признает параллелизм дуалистической гипотезой, сам незаметно для себя вводит эту теорию" (2, 368). А Бехтерев оценил этот постулат таким образом: „Говорить, что психика одно из проявлений организованной материи... это вполне похоже на мольеровского героя, объясняющего снотворное действие опия усыпляющими его свойствами". Данное определение психики Корнилов попытался затем конкретизировать в полемике с Челпановым о „пространственности психических процессов". Если Челпанов утверждал, вполне в традициях старой, идеалистической философской школы (вслед за М.М. Троицким, Л.М. Лопатиным и др.), что „нельзя так сказать, что психические явления совершаются где–то в пространстве", то Корнилов заявил, что „пространственное понимание психических процессов говорит лишь о том, что эти процессы локально связаны с тем или иным телом, в данном случае с органическим телом, чтобы применить к этим процессам категорию пространственности". Такое решение, возможно, несколько поспешное, все же стало решительным призывом для психологов не заниматься рассмотрением схоластических вопросов.
Развернувшаяся на съезде полемика между психологами, ратующими за новую психологию, во главе с Корниловым, и психологами–идеалистами, во главе с Челпановым, перешла вскоре в открытую борьбу. И раньше она велась — в печати, в приемных наркоматов. Так, Корнилов, отвечая на вопросы журнала „Голос работника просвещения" (N 6 за 1922 г.) об идеологическом сдвиге в его взглядах в связи с Октябрьской революцией, выразился так, что ему лично никакого сдвига переживать не пришлось, а что касается профессуры высшей школы, то „горбатого лишь одна могила исправит". Челпанов в этой ситуации действовал, имея аналогичные пожелания в адрес Корнилова, — писал в Главнауку, чтобы там обратили внимание на попытку Корнилова и Блонского упразднить психологию, доказывал в своей книге „Психология и марксизм", что он сам с 1900 года развивает марксистскую психологию (правда, трактуя ее, вслед за Плехановым и Дебориным, как разновидность спинозизма). Но органы, принимающие решения, ему не поверили. Теперь же, после съезда, и московские психологи в большинстве своем были на стороне Корнилова. Закономерно возник вопрос о смене главы Психологического института.
Хотя еще в 1919 г. был приобретен „позитивный опыт", когда юридический факультет I–го Московского университета был реорганизован в Факультета Общественных Наук (ФОН), общая атмосфера на историко–филологическом факультете, куда входил Психологический институт, еще долгое время была „не очень соответствующей". Здесь еще читались лекции, очень мало связанные с марксизмом, Г.Г. Шпета, И.А. Ильина, Б.А. Фохта, С.Л. Франка, а среди студентов преобладали приверженцы религиозной философии и неокантианцы. 4 марта 1921 г. декретом Совнаркома было введено обязательное преподавание в высшей школе общественных дисциплин, включая исторический материализм, к этому же времени были подготовлены кадры „красных профессоров" по многим наукам. Осенью 1921 г. в Москве состоялось заседание Государственного Ученого Совета (ГУС) для решения вопроса о том, каких профессоров следует удалить из университета. В середине января 1922 г. была объявлена забастовка преподавателей МГУ, выступавших с экономическими требованиями. И, чтобы разрешить конфликт была создана комиссия во главе с А.А. Луначарским. Вскоре последовали и административные решения — в 1922 г. историко–филологическое отделение было закрыто, и все студенты были переведены на общественно–педагогическое отделение ФОН.
А 15 ноября 1923 г. по решению ГУС Челпанова на посту директора Психологического института сменил Корнилов. Челпанов прокомментировал это следующим образом: „Когда правительство объявило, что психология должна разрабатываться в духе материализма, нас обвинили, что мы как метафизики и идеалисты для дальнейшей работы не годимся... Главные наши изгнатели — это Корнилов и Блонский. Разумеется они сами не в состоянии ничего сделать. Но грустно подумать, что они разрушат все то, что создалось с таким огромным трудом" (4, 90). Такая оценка была справедлива лишь отчасти. Сразу после смены руководства широко развернулась реорганизация института, создавались новые отделы. Некоторые старые сотрудники Челпанова ушли, но главное — появились сотрудники, до тех пор не очень известные в психологии или только что пришедшие с университетской скамьи. „Штат сотрудников был молод и неопытен, ...мало кто имел соответствующую подготовку, но все горели энтузиазмом" (30, 19). В это время произошло знакомство Корнилова с А.Р. Лурией, который, будучи молодым специалистом Института НОТ в Казани, написал известному психологу о том, что он с большим удовольствием проводит психологические эксперименты, используя „динамоскоп", а в ответ получил приглашение работать в Институте. Приняв предложение, Лурия вскоре стал ученым секретарем Института и приступил к организации лаборатории исследования аффективных реакций. По его воспоминаниям, несколько ироническим, он „сразу попал в гущу событий. Предполагалось, что институт наш должен перестроить всю психологию. Пока же перестройка психологии притекала в двух формах: во–первых, переименовывание, во–вторых, перемещение... Всюду, где можно и где нельзя, мы вставляли слово „реакция", искренне веря, что делаем при этом важное и серьезное дело... Все лаборатории были переименованы так, чтобы их названия включали термин „реакции". Была лаборатория визуальных реакций (восприятие), мнемических реакций (памяти), эмоциональных реакций и т.д... Одновременно мы переносили мебель из одной лаборатории в другую".
С 3 по 10 января 1924 г. в Петрограде проходил II–й Всероссийский съезд по психоневрологии, на котором позиция марксизма в психологии еще более укрепилась. Корнилов, уже на правах лидера психологической перестройки, выступил с докладом „Диалектический метод в психологии", где попытался дать интерпретацию основным положениям диалектического метода (о непрерывной изменчивости всего сущего, о всеобщей связи явлений, о скачкообразности развития) и показать их применение в психологических исследованиях („диалектизацию психологии"). В работе этого съезда участвовал также Л.С. Выготский (с докладом „Методика рефлексологического и психологического исследования"), произведший на Лурию такое сильное впечатление, что тот сразу же бросился к Корнилову с предложением взять Выготского к себе в Институт.
Хотя в качестве популяризатора идей марксизма среди психологов Корнилов провел очень большую и важную работу, в целом его понимание марксизма было очень своеобразным. По его мнению, грядущая система марксистской психологии должна была стать синтезом двух борющихся течений: эмпирического, или субъективного, направления, и рефлексологии, или объективной психологии. „Если мы обратимся к объекту эмпирической психологии, то мы найдем, что цельной человеческой личности нет, а есть лишь отдельные „способности", „душевные переживания", „явления сознания" и т.д." (17, 12). „Антитезом этой субъективной психологии я считаю объективную психологию... Если субъективная психология изучает отдельную человеческую личность, отрешенную от всякой среды, то психология поведения ставит своей задачей изучение именно этого взаимодействия человека с окружающей средой. Конечно здесь нет еще анализа тех социальных корней, которыми определяется это поведение, а фактически это приспособление к повседневным жизненным условиям сводится к учету лишь биологических факторов" (17, 13–15). По образцу гегелевской триады, синтезирующим учением может стать только реактология, объединяющая субъективные и объективные методы исследования психики (почти как у Челпанова), а главное — декларирующая важность „социальных раздражителей".
После создания 15 мая 1924 г. Ассоциации научно–исследовательских институтов общественных наук ФОН МГУ, куда вошел и институт, получивший теперь название Московского Государственного Института Экспериментальной Психологии, основное место в его работе стала занимать научно–исследовательская работа по изучению поведения человека. Институт включал в себя 6 секций: 1) общей экспериментальной психологии (зав. — Корнилов), 2) социальной психологии (зав. — М.А.Рейснер), 3) прикладной психологии (зав — И.Н.Шпильрейн), 4) психопатологии (зав — А.Б. Залкинд), 5) детской психологии (зав — Н.А. Рыбников), 6) изучения поведения животных (зав — В.М. Боровский). Хотя была объявлена генеральная линия на построении реактологии, многие сотрудники лишь использовали реактологическую терминологию. Под этой „крышей" Н.А. Бернштейн начал свои знаменитые исследования движений. С.Г. Геллерштейн и И.Н. Шпильрейн закладывали основы психотехники. А.Р. Лурия и тогдашний его помощник, А.Н. Леонтьев, вели исследования аффектов по сопряженной моторной методике. Б.Д. Фридман и М.А. Рейснер пытались заниматься психоанализом. Корнилов имел не очень много возможностей, чтобы вмешиваться в эту работу. В 1926 г. он опубликовал свой „Учебник психологии...", где снова проповедовал тезисы, выведенные им на основе изучения реакций и поэтому очень далекие от подлинного марксизма. Еще раз расписывалась теория двух факторов в развитии человека (при приоритете социальных факторов над биологическими), психика трактовалась как интроспективное выражение физиологических процессов. В качестве принципов деятельности мозговых полушарий описывались: принцип выработки условных рефлексов, принцип иррадиации и концентрации возбуждения, принцип доминирующего возбуждения, принцип проторения путей и принцип торможения. Реально марксизм — как новая методология — здесь совершенно не использовался.
Надо отметить, что в ряду других мероприятий по созданию марксисткой психологии Корнилов (вместе с Залкиндым и Шпильрейном) предпринял одно очень важное начинание — учреждение, в 1928 г., журнала „Психология, педология и психотехника", в котором он был редактором Серии А („Психология"). Этот журнал был замечательно задуман, а план — решительно проведен в жизнь. Задачей журнала ставилось
Константин Николаевич Корнилов родился 24 февраля (8 марта) 1879 г. в Тюмени в семье бухгалтера казначейства. После окончания городского училища поступил в Омскую учительскую семинарию. По его воспоминаниям, она в то время, когда поговаривали о передаче всех народных школ в духовное ведомство, представляла собой довольно светлое явление: „У всех нас долго сохранялась в памяти пропитанная высоким идеализмом вступительная лекция директора о той... великой роли, которую призван играть учитель в народной жизни... Это искреннее обращение к нам находило горячий отклик в нашей душе: мы готовы были отречься навсегда от всех благ внешней культуры, чтобы только отдать себя всецело на служение нашему меньшему брату. Мы набрасывались с жадностью на писателей–народников: ведь большинство из нас собиралось идти в этот народ... Совместная с гимназией подпольная библиотека доставляла нам богатый материал... Собрания... происходили постоянно, и наряду с именами Михайловского, Левитова и Успенского звучали имена Маркса и Бебеля" (33, 14).
В 1898 г. семинария была окончена, и начался срок обязательной „службы за стипендию" — в качестве народного учителя в глухих уголках Алтайского края. Первое назначение было в только что открывшуюся железнодорожную школу: „Я мог всецело войти в постановку школьных дел и устроить все так, как мне хотелось, не считаясь ни с какими традициями. Я с такой энергией принялся за дело, что впоследствии мне никогда в жизни не приходилось переживать такого высокого душевного подъема". Но вскоре идиллия трудового порыва была разрушена. Характерное для российской действительности тех лет пренебрежение к интеллигенции то и дело ставило провинциального учителя в крайне унизительное положение. И Корнилову пришлось ощутить это на самом себе. Так, за время своего сибирского учительства он получил два серьезных выговора: один за то, что при посещении его занятий членом Министерства Народного Просвещения прошелся взад и вперед во время урока, а не стоял все время на вытяжку, а второй — за то, что провожая инспектора, сам вышел первым в дверь, не пропустив сначала начальства.
Не удивительно, что по окончании срока обязательной службы, Корнилов предпринял решительные шаги, чтобы выйти из крайне унизительной зависимости от провинциальных чиновников. Путь к этому лежал через университет, о котором он грезил еще в семинарии. К 1905 г. Корнилов самостоятельно подготовился к гимназическому экзамену на аттестат зрелости и выдержал его: „За мной оставался длинный путь унижений и оскорблений, всевозможных тормозов и преград, ...путь, по которому много нас вышло, а добрались до цели лишь некоторые" (33, 18). В этом же году он поступил на историко–филологический факультет Московского университета (а заодно вступил в партию социал–демократов). Окончил его в 1910 г. и был оставлен при нем для подготовки к преподавательской и научной деятельности в области экспериментальной психологии. В эти предвоенные годы общее руководство Психологическим практикумом осуществлял Г.И. Челпанов, сводивший все обучение лишь к выработке умения обращаться с приборами — „по существу, о том, как провести экспериментальное исследование, ничего не говорилось" (1, 64). В 1915 г. Корнилов состоял уже старшим ассистентом при Психологическом институте Московского университета, выполняя роль непосредственного помощника Челпанова, директора института, а в 1916 г., сдав магистерский экзамен, стал приват–доцентом по экспериментальной психологии.
Хотя в действительности его интересовали проблемы, связанные прежде всего с педагогикой и психологией личности, в Психологическом институте проблематика была совершенно другой. Здесь считалось, что предметом „чистого" психологического исследования могут быть лишь элементарные психические процессы. Челпанов, будучи верным последователем идеализма в большинстве философских вопросов, в психологии признавал параллелизм психических и материальных, физиологических, процессов. И его экспериментальная программа была по преимуществу психометрической, направленной на изучение скорости психических реакций в ответ на раздражители. Большинство работ, проводившихся в это время в институте, предполагали повторение того, что описывалось в зарубежных учебниках по экспериментальной психологии (Вундта, Титченера).
Корнилов волей–неволей должен был включиться в подобного рода работу. Первые два цикла его исследований (1910 — 1912 гг.) проходили по принятой в институте схеме: вундтовская методика сочеталась с опросом испытуемых относительно их переживаний. При этом первое, в чем разочаровался Корнилов — здесь его мнение явно разошлось с мнением учителя, — была интроспективная традиция вюрцбуржской школы: „Метод активного опроса вместо восстановления душевного переживания грозит сам внести дезорганизацию в эти переживания". В рамках этих, начальных, исследований им была получена очень интересная (интересная прежде всего для понимания его ожиданий и, в то же время, совершенно недостоверная, так как выборка состояла лишь из 16 человек) закономерность: по скорости реакции выделились две полярные — без промежуточного типа — группы испытуемых, „быстро реагирующие" и „медленно реагирующие".
Пытаясь как–то объяснить эти результаты, Корнилов обратился к общим теориям и, в частности, к теории „психодинамики" датского психолога А. Лемана, который постулировал существование особого вида „мозговой энергии", обладающего и психическими, и физическими свойствами, и который связывал силу ощущения с пропорциональной тратой этой энергии. На основе трактовки психического как особого вида энергии — которая, согласно аналогии с физической энергией, должна передаваться, накапливаться, количественно выражаться, — Корнилов дал следующее описание обнаруженных типов: у „медленно реагирующих" „мозговая энергия" тратится на сенсорные процессы, что обусловливает возникновение интенсивных ощущений, а у „быстро реагирующих" эта энергия сразу переходит в двигающийся орган. Одновременно он пришел к заключению, что классический эксперимент по исследованию скорости реакции, чтобы служить для операционализации такого, „физикалистского", понимания психического, нуждается в существенном дополнении.
Новая методология, предложенная Корниловым, была ориентирована на изучение „динамических аспектов" реакции. В соответствии с ней была несколько видоизменена (но не так сильно, чтобы можно было говорить об отходе от вундтовской методологии) схема эксперимента. Теперь стали регистрироваться, кроме скорости реакции („временной момент"), и другие ее характеристики: показатели интенсивности, или силы, реакции („динамический момент") и ее формы, т.е. пройденный работающим органом путь и скорость его движения („моторный момент"). Для этого Корниловым был сконструирован специальный прибор — „динамоскоп", позволяющий регистрировать скорость реакции (при помощи хроноскопа), ее интенсивность (по силе нажатия руки на специальный ключ) и форму (при помощи кимографа). При этом „динамоскоп" должен был служить средством измерения умственного напряжения — на основе того предположения, что чем слабее нажим, тем сложнее умственная задача.
На протяжении почти десяти лет Корнилов проводил экспериментальную работу, которая включала в себя тысячи опытов (около восьми тысяч, если считать и первые два цикла), по–видимому, чрезвычайно утомительных и для экспериментатора, и для испытуемых. Интересно отметить, что через эти опыты в качестве испытуемых прошли В.М. Экземплярский, П.А. Рудик, С.В. Кравков, Н.Ф. Добрынин, А.А. Смирнов, П.А. Шеварев, П.М. Якобсон и др. — выдержав здесь проверку на „выносливость", позже они были приняты в когорту „избранных", приступивших к построению советской психологии. В всех этих опытах Корнилов попытался доказать истинность своих представлений — о том, что центральные и периферические компоненты реакции находятся в обратно пропорциональной зависимости, а между скоростью и силой реакции существуют прямо пропорциональные отношения. Но уже с самого начала эта попытка была обречена на неудачу. И не только из–за ошибочности исходных теоретических представлений. Корнилов, человек определенно практической, а не теоретической ориентации, был более склонен давать ответы, важные для конкретного применения, нежели от одного вопроса идти к другому. И в тех данных, которые он получал в экспериментах, он видел лишь то, что соответствовало его гипотезам, а все остальное или просто не воспринимал, или (после знакомства с диалектикой) трактовал как проявление диалектического противоречия. Фактически, не было получено никаких серьезных подтверждений исходных гипотез, но разбиение исследования на циклы — исследование „натуральных", „сенсорных", „моторных" и прочих реакций — позволило ему анализировать лишь те циклы, в которых было хотя бы какое–нибудь согласование с исходными положениями. В частности, показатели минимальной связи скорости и силы реакции были получены лишь на „сенсорных" реакциях, а на „натуральных" и „моторных" такой связи выявлено не было. Перейдя от простых двигательных реакций к сложным (различение, узнавание, выбор), Корнилов „зафиксировал", что при таком переходе сила ответного движения уменьшается (в действительности, не увеличивается). На основании этого он сделал категорическое заключение: „Чем больше усложняется и становится напряженным центральный мыслительный процесс, тем менее интенсивным становится внешнее выявление движения"(12, 94).
Еще менее связанными с экспериментальными данными, хотя, может быть, и более правильными, были общие постулаты, которые Корнилов в полном виде сформулировал в своей работе „Учение о реакциях человека...". Эта работа была представлена как диссертация, хотя в корне противоречила Челпанову, начиная с отчетливо сформулированного требования отделения психологии от философии (которое в устной форме прозвучало еще в 1913 г. в выступлении Корнилова на II–ом Всероссийском съезде по экспериментальной педагогике). Здесь был дан очерк новой, разрабатываемой Корниловым психологии, получившей название реактологии. Ключевое понятие этой науки — понятие реакции, которое охватывало любое жизненное проявление и представляло собой акт биологического порядка, характеризующий взаимосвязь организма и окружающей среды. Реакция — это целостная функция организма, где существует и физиологическая сторона, и ее интроспективное представление: то, что мы субъективно воспринимаем как психические процессы, объективно является не чем иным, как особым проявлением „нервной энергии". И если в неорганическом мире происходит лишь зарождение активности в форме движения, то в органическом мире разряды этой „нервной энергии", наряду с движением, влекут за собой и то, что мы называем одушевленностью. Реакция представляет собой единицу анализа поведения как человека, так и простейших организмов, но реактология призвана изучать прежде всего человеческое поведение, понимаемое как совокупность реакций на био–социальные раздражители. Кстати, в сравнении с американским бихевиоризмом реактология имела ту очень существенную особенность, что экспериментальная ситуация в ней понималась значительно шире: „Как сенсорный, так и двигательный моменты в акте реакции бывают даны в скрытой форме, не как ответ на внешние раздражители окружающей среды, а как ответ на раздражение внутреннего порядка" (12, 12). Поэтому, хотя всякий процесс в психике является лишь реакцией, в результате мысленного абстрагирования реакцию можно разложить, выделив в ее структуре три компонента: сенсорный — раздражение органа, центральный — процесс в центральной нервной системе, моторный — двигательный импульс. Чуть–чуть иначе это было выражено так: „Первично данным проявлением психики служит акт реакции, включающий в себя и интеллектуальные, и эмоциональные, и волевые моменты" (12, 126). В этой формулировке можно было бы увидеть зачатки идеи, развиваемой позже Л.С. Выготским, но в действительности Корнилов вносил в нее очень простое содержание — в настоящее время, в силу исключительно методической ограниченности, мы можем судить о психической жизни, точнее, о количестве психической энергии, тратимой на те или иные субъективные процессы, лишь косвенно, по тому остатку, который растрачивается на конечном этапе реакции — в движении. Таким образом, реакция для Корнилова была прежде всего формой — которую можно объективно зафиксировать — проявления движения „нервной энергии".
Пытаясь конкретизировать постулат о „нервной энергии", и давая при этом достаточно тенденциозные интерпретации своих экспериментальных данных, он сформулировал так называемый „психологический закон однополюсной траты энергии". Организм, по его мнению, располагает ограниченным количеством „энергии", которая может тратиться либо в умственной (центральной) системе, либо в двигательной (периферической). Трудно удержаться, чтобы не привести здесь иллюстрацию, которую дает Корнилов своему „закону": „В то время, как какой–нибудь земледелец или шахтер со всем напряжением своих мускулов, так что дымится тело и рубашка, держит нижнее do, интеллигент заливается на верхнем si, напрягая свою мозговую работу иногда до того, что дымится череп. Но по существу вся разница между ними лишь чисто локального порядка: и тот и другой оплачивает свою работу тратой одной и той же физической энергией, только один затрачивает ее периферически, другой — центрально" (12, 152). На этом же основании был сделан вывод — уже философского плана — о противоположности интеллекта и воли.
Все разнообразие реакций человека Корнилов расклассифицировал по некоторой „гамме", представленной следующим рядом реакций: натуральной, мускульной, сенсорной, различения, выбора, узнавания и ассоциативной реакцией. На основе своего предположения о достаточности, для полного описания поведения человека, именно этих реакций были сделаны и определенные практические выводы: предлагалась схема для отбора рабочих на те или иные профессии по выраженности в этих профессиях соответствующих реакций. Так, при „натуральном типе" трудовых процессов работающий человек находится в естественном, непринужденном состоянии и выполняет работу без особого напряжения (работы по домашнему хозяйству, труд технического персонала в учреждении: швейцара, сторожа, уборщицы); при „мускульном типе" внимание субъекта сосредотачивается на собственных движениях, а не на объекте работы; при „сенсорном" типе внимание концентрируется на объекте работы и т.д. Было введено понятие коэффициента работы как отношения интенсивности мускульных реакций к интенсивности сенсорных: чем больше значение этого коэффициента, тем с большим трудом осуществляется переход от одного вида реакций к другому. При этом был сделан очень занимательный вывод о том, что переход от умственной работы к физической легче, чем обратный: „Создать из интеллигентного человека представителя физического труда является более легкой задачей, нежели из профессионала физического труда сделать интеллигентного человека" (12, 151). Как показала практика социалистического строительства и тот, и другой процесс идет достаточно „легко", но именно этот тезис особенно вменялся в вину Корнилову во время критики 1930–31 гг. Все эти постулаты реактологии были мало обеспечены экспериментальными данными, но в них, в противоположность психологии Челпанова, отчетливо чувствовались запросы реальной практики и находила свое выражение ориентация на анализ индивидуальных различий.
Надо сказать, что в годы перед революцией, вместе с работой по экспериментальному исследованию реакций, Корнилов осуществлял очень большую педагогическую работу, которую фактически никогда не прерывал. Преподавал педагогику в московских женских гимназиях. Из курса по дошкольному воспитанию, читанного им в рамках работы Кружка совместного воспитания в Московском Городском Университете им. А.Л. Шанявского, получилась книга о педологии, изданная в 1916 г. под названием „Очерк психологии ребенка дошкольного возраста". Книга эта, может быть, и лишенная какой–либо оригинальности, все же была интересна в том отношении, что в ней явственно чувствовалась глубокая любовь автора к детям. А в 1916 г. он вместе с другими специалистами по экспериментальной педагогике включился в издание коллекции простейший демонстрационных приборов по курсу психологии и педагогики для Педагогического Музея Учительского дома (который располагался на М. Ордынке, 31). Получившаяся в результате этого книга представляла собой весьма примечательное явление, будучи очень полным руководством по использованию в школьном обучении различных методик: здесь предлагались методики — которые можно использовать и в настоящее время — для оценки ощущений, представлений, памяти, внимания, воображения, утомления, мышления, речи, чувств, воли и одаренности.
Октябрьскую революцию, связывая с ней возможности коренного преобразования школьного образования, Корнилов встретил с подлинным воодушевлением. Он продолжал работу в Психологическом институте, где руководил практическими занятиями по экспериментальной психологии. Но в первые годы Советской власти деятельность Института психологии свелась к минимуму, и по количеству тем, и по количеству участников семинаров и практикума. Корнилову было несколько проще, чем другим — из–за его нагруженности педагогической деятельностью. Так, работая в народном университете Шанявского, он опубликовал здесь в 1918 г. очень характерную и для него самого, и для того времени книгу, „Конституцию республики учащихся" (10). Это действительно была Конституция, где декларировались следующие положения: „Права человека и гражданина, составляющие неотъемлемую принадлежность каждого правового государства, должны быть признаны не только за взрослыми, но и за учащимися в школе. Общество и в частности школа должны признать права учащихся на неприкосновенность их личности, свободу собраний, слова и организаций. С этой целью учащимся должно быть предоставлено широкое поле для их самодеятельности, инициативы, развития гражданского самосознания и социальных чувств". Для более полной реализации этих прав предлагалась организация собственного самоуправления учащихся во внеурочное время по схеме государственного самоуправления, каждый класс при этом объявлялся автономной единицей — штатом, а все учебное заведение — свободной федерацией. Все граждане (т.е. учащиеся) должны выбирать своих депутатов в законодательный орган — парламент, занятый созданием законов. А для проведения в жизнь этих законов избирается исполнительный орган — совет министров во главе с президентом. Основными являются министерства: „финансов" (осуществляющее поддержку нуждающихся), „здравия" (курирующее спортивные кружки), „просвещения" (озадаченное умственным развитием детей), „юстиции" (решающее судебные вопросы).
Первые годы после революции были временем действительно фантасмагорическим, и Корнилов, по–видимому, вновь переживал тот подъем творческого энтузиазма, который был у него в начале сибирского учительства. В 1921 г. в Наркомпросе, вероятно, оценив педагогическую работу Корнилова как очень важную, решили возложить на него решение задачи создания педагогического факультета при II–ом Московском государственном университете — этот университет был создан в 1919 г. на основе Высших женских курсов, — и он был назначен деканом этого факультета и профессором кафедры психологии. Надо прибавить, что вскоре (в 1923 г.) он стал депутатом от московского студенчества в Московском городском Совете депутатов трудящихся и был им до последних дней свой жизни. Так что, что „организационные тылы" (и в смысле опыта, и в смысле деловых связей с наркоматами) у Корнилова к моменту, когда он приступил к „реорганизации отечественной психологии", были достаточно хорошо укреплены.
Публикация в 1921 г. „Учения о реакциях..." явилась для Челпанова ощутимым ударом, символизировавшим окончательный отход от него его ученика. Кстати, еще один удар, примерно в это же время, нанес другой его ученик, П.П. Блонский, в „Очерке научной психологии". Челпанов продолжал еще оказывать определенное влияние на состояние психологии в стране, хотя бы по своему статусу директора крупнейшего в России психологического центра. Но его подход — „чистый", лабораторный эксперимент с интроспекционистскими вкраплениями и с идеалистическими философскими выводами — мало отвечал новым задачам, поставленным „насущным моментом смены империализма социализмом". Кончено, это направление критиковалось и раньше, например, со стороны Н.Н. Ланге, Бехтерева, А.П. Нечаева. Но чтобы завалить научную школу, так органически связанную с русской религиозной и идеалистической философской мыслью, только содержательных аргументов тогда было наработано явно недостаточно. Поэтому требовались новые доводы, в том числе и чисто административного характера.
Критика Корниловым теоретических воззрений своего учителя, развернувшаяся после публикации его „Учения...", наряду с прочим, опиралась уже и на использование мощных идеологических аргументов. В августе 1922 г. прошла II–я Всероссийская конференция РКП (б), в резолюции которой было записано, что надо поднять работу научно–коммунистической мысли, дабы иметь возможность организованно вести линию „воинствующего материализма". Основой этой работы стала только что переведенная „Диалектика природы" Ф. Энгельса, а также программная статья Ленина „О значении воинствующего материализма", опубликованная в N 3 за 1922 г. в первом советском философском журнале „Под знаменем марксизма", который редактировался А.М.Дебориным. Здесь была директивно задана новая методология частных наук. Прошло совсем немного времени после публикации „Учения...", но Корнилову его хватило, чтобы достаточно подробно познакомиться и с новыми постулатами, и новыми категориями, связанными с марксизмом. А вскоре появилась и трибуна для отстаивания новой, уже марксистской, редакции ректологической теории среди психологов.
С 10 по 15 января 1923 г. собрался I–й Всероссийский съезд по психоневрологии. Удивительно, что, несмотря на ужасы гражданской войны, во многих уголках России работа в этой области — прежде всего по педагогической психологии и педологии, юридической психологии, психотехнике, психоанализу — не прекращалась и привела к значимым результатам. Нарком здравоохранения Н.А. Семашко задал общую интенцию для съезда — призвал, чтобы „широкие массы трудящихся нашли научный ответ на волнующие современность вопросы". Вопреки этому, выступления представителей традиционной, „чистой" психологии опять были посвящены решению „метафизических вопросов". В частности, Челпанов снова попытался поднять вопрос о связи психологии и философии, правда, давая новый для себя (и вполне логичный) ответ: „Психология есть наука эмпирическая, ее область надо строго отграничивать от области философии". В этой попытке доказать свою независимость — не столько от философии вообще, сколько от марксизма — на его сторону встали и его давние противники, в частности Нечаев, указавший на большую „опасность, которая грозит точному психологическому анализу со стороны заведомо предвзятых точек зрения, определяющих философское мировоззрение". Бехтерев пытался отстоять нейтральность своей рефлексологии. Но момент для таких, „ностальгических", заявлений был выбран явно неподходящий. Настойчиво заставляли говорить о себе, с одной стороны, общественная практика, с другой, — общественная идеология.
В силу этого, наибольший энтузиазм у участников съезда вызвали сообщения об исследованиях, имеющих очевидно практическую ориентацию. И на этом фоне очень громко прозвучал доклад Корнилова „Психология и марксизм", зачитанный им 14 января 1923 г. и вскоре напечатанный в деборинском журнале, где он не только выразил общее мнение о необходимости поворота психологии к практике „социалистического строительства", но и наметил стратегию такого поворота, призвав к построению психологии на основе марксизма. Как он провозгласил, психология в новых условиях не может быть оторванной от идеологии, и вынес на обсуждение „завет Маркса о том, что необходимо не только стремиться объяснить мир, но нужно в первую очередь стремиться и овладеть этим миром". В его докладе были изложены некоторые, принципиально важные для новой психологии, постулаты марксизма. О первичности материи по отношению к сознанию, об общественном характере психики человека. Пожалуй, впервые в отечественной психологии, он привел в качестве основной аксиомы тезис Энгельса и Ленина о том, что психика является „свойством наиболее организованной материи". Правда, при этом в эту формулу, быстро ставшую хрестоматийной, Корнилов попытался привнести свое понимание — допущение параллелизма психического и физического („психическое — это интроспективное выражение физиологических процессов"). Кстати, это заметил Выготский, который писал следующее: „Когда Корнилов вводит понятие функционального отношения между психикой и телом, хотя и признает параллелизм дуалистической гипотезой, сам незаметно для себя вводит эту теорию" (2, 368). А Бехтерев оценил этот постулат таким образом: „Говорить, что психика одно из проявлений организованной материи... это вполне похоже на мольеровского героя, объясняющего снотворное действие опия усыпляющими его свойствами". Данное определение психики Корнилов попытался затем конкретизировать в полемике с Челпановым о „пространственности психических процессов". Если Челпанов утверждал, вполне в традициях старой, идеалистической философской школы (вслед за М.М. Троицким, Л.М. Лопатиным и др.), что „нельзя так сказать, что психические явления совершаются где–то в пространстве", то Корнилов заявил, что „пространственное понимание психических процессов говорит лишь о том, что эти процессы локально связаны с тем или иным телом, в данном случае с органическим телом, чтобы применить к этим процессам категорию пространственности". Такое решение, возможно, несколько поспешное, все же стало решительным призывом для психологов не заниматься рассмотрением схоластических вопросов.
Развернувшаяся на съезде полемика между психологами, ратующими за новую психологию, во главе с Корниловым, и психологами–идеалистами, во главе с Челпановым, перешла вскоре в открытую борьбу. И раньше она велась — в печати, в приемных наркоматов. Так, Корнилов, отвечая на вопросы журнала „Голос работника просвещения" (N 6 за 1922 г.) об идеологическом сдвиге в его взглядах в связи с Октябрьской революцией, выразился так, что ему лично никакого сдвига переживать не пришлось, а что касается профессуры высшей школы, то „горбатого лишь одна могила исправит". Челпанов в этой ситуации действовал, имея аналогичные пожелания в адрес Корнилова, — писал в Главнауку, чтобы там обратили внимание на попытку Корнилова и Блонского упразднить психологию, доказывал в своей книге „Психология и марксизм", что он сам с 1900 года развивает марксистскую психологию (правда, трактуя ее, вслед за Плехановым и Дебориным, как разновидность спинозизма). Но органы, принимающие решения, ему не поверили. Теперь же, после съезда, и московские психологи в большинстве своем были на стороне Корнилова. Закономерно возник вопрос о смене главы Психологического института.
Хотя еще в 1919 г. был приобретен „позитивный опыт", когда юридический факультет I–го Московского университета был реорганизован в Факультета Общественных Наук (ФОН), общая атмосфера на историко–филологическом факультете, куда входил Психологический институт, еще долгое время была „не очень соответствующей". Здесь еще читались лекции, очень мало связанные с марксизмом, Г.Г. Шпета, И.А. Ильина, Б.А. Фохта, С.Л. Франка, а среди студентов преобладали приверженцы религиозной философии и неокантианцы. 4 марта 1921 г. декретом Совнаркома было введено обязательное преподавание в высшей школе общественных дисциплин, включая исторический материализм, к этому же времени были подготовлены кадры „красных профессоров" по многим наукам. Осенью 1921 г. в Москве состоялось заседание Государственного Ученого Совета (ГУС) для решения вопроса о том, каких профессоров следует удалить из университета. В середине января 1922 г. была объявлена забастовка преподавателей МГУ, выступавших с экономическими требованиями. И, чтобы разрешить конфликт была создана комиссия во главе с А.А. Луначарским. Вскоре последовали и административные решения — в 1922 г. историко–филологическое отделение было закрыто, и все студенты были переведены на общественно–педагогическое отделение ФОН.
А 15 ноября 1923 г. по решению ГУС Челпанова на посту директора Психологического института сменил Корнилов. Челпанов прокомментировал это следующим образом: „Когда правительство объявило, что психология должна разрабатываться в духе материализма, нас обвинили, что мы как метафизики и идеалисты для дальнейшей работы не годимся... Главные наши изгнатели — это Корнилов и Блонский. Разумеется они сами не в состоянии ничего сделать. Но грустно подумать, что они разрушат все то, что создалось с таким огромным трудом" (4, 90). Такая оценка была справедлива лишь отчасти. Сразу после смены руководства широко развернулась реорганизация института, создавались новые отделы. Некоторые старые сотрудники Челпанова ушли, но главное — появились сотрудники, до тех пор не очень известные в психологии или только что пришедшие с университетской скамьи. „Штат сотрудников был молод и неопытен, ...мало кто имел соответствующую подготовку, но все горели энтузиазмом" (30, 19). В это время произошло знакомство Корнилова с А.Р. Лурией, который, будучи молодым специалистом Института НОТ в Казани, написал известному психологу о том, что он с большим удовольствием проводит психологические эксперименты, используя „динамоскоп", а в ответ получил приглашение работать в Институте. Приняв предложение, Лурия вскоре стал ученым секретарем Института и приступил к организации лаборатории исследования аффективных реакций. По его воспоминаниям, несколько ироническим, он „сразу попал в гущу событий. Предполагалось, что институт наш должен перестроить всю психологию. Пока же перестройка психологии притекала в двух формах: во–первых, переименовывание, во–вторых, перемещение... Всюду, где можно и где нельзя, мы вставляли слово „реакция", искренне веря, что делаем при этом важное и серьезное дело... Все лаборатории были переименованы так, чтобы их названия включали термин „реакции". Была лаборатория визуальных реакций (восприятие), мнемических реакций (памяти), эмоциональных реакций и т.д... Одновременно мы переносили мебель из одной лаборатории в другую".
С 3 по 10 января 1924 г. в Петрограде проходил II–й Всероссийский съезд по психоневрологии, на котором позиция марксизма в психологии еще более укрепилась. Корнилов, уже на правах лидера психологической перестройки, выступил с докладом „Диалектический метод в психологии", где попытался дать интерпретацию основным положениям диалектического метода (о непрерывной изменчивости всего сущего, о всеобщей связи явлений, о скачкообразности развития) и показать их применение в психологических исследованиях („диалектизацию психологии"). В работе этого съезда участвовал также Л.С. Выготский (с докладом „Методика рефлексологического и психологического исследования"), произведший на Лурию такое сильное впечатление, что тот сразу же бросился к Корнилову с предложением взять Выготского к себе в Институт.
Хотя в качестве популяризатора идей марксизма среди психологов Корнилов провел очень большую и важную работу, в целом его понимание марксизма было очень своеобразным. По его мнению, грядущая система марксистской психологии должна была стать синтезом двух борющихся течений: эмпирического, или субъективного, направления, и рефлексологии, или объективной психологии. „Если мы обратимся к объекту эмпирической психологии, то мы найдем, что цельной человеческой личности нет, а есть лишь отдельные „способности", „душевные переживания", „явления сознания" и т.д." (17, 12). „Антитезом этой субъективной психологии я считаю объективную психологию... Если субъективная психология изучает отдельную человеческую личность, отрешенную от всякой среды, то психология поведения ставит своей задачей изучение именно этого взаимодействия человека с окружающей средой. Конечно здесь нет еще анализа тех социальных корней, которыми определяется это поведение, а фактически это приспособление к повседневным жизненным условиям сводится к учету лишь биологических факторов" (17, 13–15). По образцу гегелевской триады, синтезирующим учением может стать только реактология, объединяющая субъективные и объективные методы исследования психики (почти как у Челпанова), а главное — декларирующая важность „социальных раздражителей".
После создания 15 мая 1924 г. Ассоциации научно–исследовательских институтов общественных наук ФОН МГУ, куда вошел и институт, получивший теперь название Московского Государственного Института Экспериментальной Психологии, основное место в его работе стала занимать научно–исследовательская работа по изучению поведения человека. Институт включал в себя 6 секций: 1) общей экспериментальной психологии (зав. — Корнилов), 2) социальной психологии (зав. — М.А.Рейснер), 3) прикладной психологии (зав — И.Н.Шпильрейн), 4) психопатологии (зав — А.Б. Залкинд), 5) детской психологии (зав — Н.А. Рыбников), 6) изучения поведения животных (зав — В.М. Боровский). Хотя была объявлена генеральная линия на построении реактологии, многие сотрудники лишь использовали реактологическую терминологию. Под этой „крышей" Н.А. Бернштейн начал свои знаменитые исследования движений. С.Г. Геллерштейн и И.Н. Шпильрейн закладывали основы психотехники. А.Р. Лурия и тогдашний его помощник, А.Н. Леонтьев, вели исследования аффектов по сопряженной моторной методике. Б.Д. Фридман и М.А. Рейснер пытались заниматься психоанализом. Корнилов имел не очень много возможностей, чтобы вмешиваться в эту работу. В 1926 г. он опубликовал свой „Учебник психологии...", где снова проповедовал тезисы, выведенные им на основе изучения реакций и поэтому очень далекие от подлинного марксизма. Еще раз расписывалась теория двух факторов в развитии человека (при приоритете социальных факторов над биологическими), психика трактовалась как интроспективное выражение физиологических процессов. В качестве принципов деятельности мозговых полушарий описывались: принцип выработки условных рефлексов, принцип иррадиации и концентрации возбуждения, принцип доминирующего возбуждения, принцип проторения путей и принцип торможения. Реально марксизм — как новая методология — здесь совершенно не использовался.
Надо отметить, что в ряду других мероприятий по созданию марксисткой психологии Корнилов (вместе с Залкиндым и Шпильрейном) предпринял одно очень важное начинание — учреждение, в 1928 г., журнала „Психология, педология и психотехника", в котором он был редактором Серии А („Психология"). Этот журнал был замечательно задуман, а план — решительно проведен в жизнь. Задачей журнала ставилось
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.