Козьма Прутков (7)

Клейми, толпа, клейми в чаду сует всечасных
Из низкой зависти мой громоносный стих:
Тебе не устрашить питомца муз прекрасных,
Тебе не сокрушить треножников златых!..
Озлилась ты?! так зри ж, каким огнем презренья,
Какою гордостью горит мой ярый взор,
Как смело черпаю я в море вдохновенья
 Свинцовый стих тебе в позор!

Да, да! клейми меня!.. Но не бесславь восторгом
Своим бессмысленным поэта вещих слов!
Я ввек не осрамлю себя презренным торгом,
Вовеки не склонюсь пред сонмищем врагов:
Я вечно буду петь и песней наслаждаться,
Я вечно буду пить чарующий нектар.
Раздайся ж прочь, толпа!.. довольно насмехаться!
 Тебе ль познать Пруткова дар??

Постой!.. Скажи: за что ты злобно так смеешься?
Скажи: чего давно так ждешь ты от меня?
Не льстивых ли похвал?! Нет, их ты не дождешься!
Призванью своему по гроб не изменя,
Но с правдой на устах, улыбкою дрожащих,
С змеею желчною в изношенной груди,
Тебя я наведу в стихах, огнем палящих,
 На путь с неправого пути!

 Басня

У кого болит затылок,
Тот уж пяток не чеши!
Мой сосед был слишком пылок.
Жил в деревне он, в глуши,
Раз случись ему, гуляя,
Головой задеть сучок;
Он, недолго размышляя,
Осердяся на толчок,
Хвать рукой за обе пятки -
И затем в грязь носом хвать!..
 _____

Многие привычки гадки,
Но скверней не отыскать
Пятки попусту хватать!

Я женился; небо вняло
Нашим пламенным мольбам;
Сердце сердцу весть подало,
Страсть ввела нас в светлый храм.

О друзья! ваш страх напрасен;
У меня ль не твердый нрав?
В гневе я суров, ужасен,
Страж лихой супружних прав.

Есть для мести черным ковам
У женатого певца
Над кроватью, под альковом,
Нож, ружье и фунт свинца!

Нож вострей швейцарской бритвы;
Пули меткие в мешке;
А ружье на поле битвы
Я нашел в сыром песке...

Тем ружьем в былое время
По дрохвам певец стрелял
И, клянусь, всегда им в темя
Всем зарядом попадал!

 В память г. Бенедиктову

 С сердцем грустным, с сердцем полным,
 Дувр оставивши, в Кале
 Я по ярым, гордым волнам
 Полетел на корабле.

 То был плаватель могучий,
 Крутобедрый гений вод,
 Трехмачтовый град пловучий,
 Стосаженный скороход.
 Он, как конь донской породы,
 Шею вытянув вперед,
 Грудью сильной режет воды,
 Грудью смелой в волны прет.
 И, как сын степей безгранных,
 Мчится он поверх пучин
 На крылах своих пространных,
 Будто влажный сарацин.
 Гордо волны попирает
 Моря страшный властелин,
 И чуть-чуть не досягает
 Неба чудный исполин.
 Но вот-вот уж с громом тучи
 Мчит Борей с полнощных стран.
 Укроти свой бег летучий,
 Вод соленых ветеран!..
 Нет! гигант грозе не внемлет;
 Не страшится он врага.
 Гордо голову подъемлет,
 Вздулись верви и бока,
 И бегун морей высокий
 Волнорежущую грудь
 Пялит в волны и широкий
 Прорезает в море путь.

 Восшумел Борей сердитый,
 Раскипелся, восстонал;
 И, весь пеною облитый,
 Набежал девятый вал.
 Великан наш накренился,
 Бортом воду зачерпнул;
 Парус в море погрузился;
 Богатырь наш потонул...

И страшный когда-то ристатель морей
 Победную выю смиренно склоняет:
И с дикою злобой свирепый Борей
 На жертву тщеславья взирает.

И мрачный, как мрачные севера ночи,
Он молвит, насупивши брови на очи:
"Все водное - водам, а смертное - смерти;
Все влажное - влагам, а твердое - тверди!"

 И, послушные веленьям,
 Ветры с шумом понеслись,
 Парус сорвали в мгновенье;
 Доски с треском сорвались.
 И все смертные уныли,
 Сидя в страхе на досках,
 И неволею поплыли,
 Колыхаясь на волнах.

 Я один, на мачте сидя,
 Руки мощные скрестив,
 Ничего кругом не видя,
 Зол, спокоен, молчалив.
 И хотел бы я во гневе,
 Морю грозному в укор,
 Стих, в моем созревшем чреве,
 Изрыгнуть водам в позор!
 Но они с немой отвагой,
 Мачту к берегу гоня,
 Лишь презрительною влагой
 Дерзко плескают в меня.

И вдруг, о спасенье своем помышляя,
Заметив, что боле не слышен уж гром,
Без мысли, но с чувством на влагу взирая,
 Я гордо стал править веслом.

 Басня

Чиновник толстенький, не очень молодой,
По Невскому, с бумагами под мышкой,
Потея и пыхтя и мучимый одышкой,
 Бежал рысцой.
На встречных он глядел заботливо и странно,
 Хотя не видел никого,—
И колыхалася на шее у него,
Как маятник, с короной Анна.
На службу он спешил, твердя себе: «беги!
Из прежних опытов давно уже ты знаешь,
Как экзекутор наш с той и другой ноги
Старается в чулан упрятать сапоги,
Коли хотя немножко опоздаешь!..»
 Он все бежал, но вот —
 Вдруг слышит голос из ворот:
 — Чиновник, окажи мне дружбу:
Скажи, куда несешься ты?— «На службу!»
— Но из сего какой же выйдет плод?
«Так надобно».— Признайся напоследок:
Мечтал ли ты когда об участи наседок?
«А что?» — Последуй-ка примеру моему!..
Чиновник, курицу узревши, эдак
Сидящую в лукошке, как в дому,
 Ей отвечал: «Тебя увидя,
Завидовать тебе не стану я никак!
 Несусь я,— точно так!
Но двигаюсь вперед; а ты — несешься, сидя!

Разумный человек, коль баснь сию прочтет,
То, верно, и мораль из оной извлечет.

Увидя Юлию на скате
 Крутой горы,
Поспешно я сошел с кровати,
 И с той поры
Насморк ужасный ощущаю
 И лом в костях,
Не только дома я чихаю,
 Но и в гостях.
Я, ревматизмом наделенный,
 Хоть стал уж стар,
Но снять не смею дерзновенно
 Папье файяр.

Я встал однажды рано утром,
Сидел впросонках у окна;
Река играла перламутром,
Была мне мельница видна,
И мне казалось, что колеса
Напрасно мельнице даны,
Что ей, стоящей возле плеса,
Приличней были бы штаны.
Вошел отшельник. Велегласно
И неожиданно он рек:
«О ты, что в горести напрасно
На бога ропщешь, человек!»
Он говорил, я прослезился,
Стал утешать меня старик...
Морозной пылью серебрился
Его бобровый воротник.

Сестру задев случайно шпорой,
«Ma soeur,— я тихо ей сказал:—
Твой шаг неровный и нескорый
Меня не раз уже смущал.
Воспользуюсь я сим моментом
И сообщу тебе, ma soeur,
Что я украшен инструментом,
Который звонок и остер».

 Село Хвостокурово

На горе под березкой лежу,
На березку я молча гляжу,
Но при виде плакучей березки
На глазах навернулися слезки.

А меж тем все молчанье вокруг,
Лишь порою мне слышится вдруг,
Да и то очень близко, на елке,
Как трещат, иль свистят перепелки.

Вплоть до вечера там я лежал,
Трескотне той иль свисту внимал,
И девятого лишь в половине
Я без чаю заснул в мезонине.

Желтеет лист на деревах,
Несутся тучи в небесах,
Но нет дождя, и жар палит.
Все, что растет, то и горит.
Потеет пахарь на гумне,
И за снопами в стороне
У бабы от дневных работ
Повсюду также виден пот.
Но вот уж меркнет солнца луч,
Выходит месяц из-за туч,
И освещает на пути
Все звезды млечного пути.
Царит повсюду тишина,
По небу катится луна,
Но свет и от других светил
Вдруг небосклон весь осветил...

Страдая болию зубной,
В пальто, с подвязанной щекой,
На небо яркое гляжу,
За каждой звездочкой слежу.
Я стал их все перебирать,
Названья оных вспоминать,
А время шло своей чредой,
И у амбара часовой
Ежеминутно, что есть сил,
Давно уж в доску колотил.
Простясь с природою, больной,
Пошел я медленно домой,
И лег в девятом половине
Опять без чаю в мезонине.

 При поднятии гвоздя
 близ каретного сарая.

Гвоздик, гвоздик из металла,
Кем на свет сооружен?
Чья рука тебя сковала,
Для чего ты заострен?
И где будешь? Полагаю,
Ты не можешь дать ответ;
За тебя я размышляю,
Занимательный предмет.
На стене ль простой избушки
Мы увидимся с тобой,
Где рука слепой старушки
Вдруг повесит ковшик свой?
Иль в покоях господина
На тебе висеть с шнурком
Будет яркая картина,
Иль кисетец с табаком?
Или шляпа плац-майора,
Иль зазубренный палаш,
Окровавленная шпора,
И ковровый сак-вояж?
Эскулапа ли квартира
Вечный даст тебе приют?
Для висенья вицмундира
Молотком тебя вобьют?
Может быть, для барометра
Вдруг тебя назначит он,
А потом для термометра,
Иль с рецептами картон
На тебя повесит он?
Или ляпис-инферналис,
Иль с ланцетами суму?—
Вообще, чтоб не валялись
Вещи нужные ему.
Иль подбитый под ботфортой,
Будешь ты чертить паркет,
Где первейшего все сорта,
Где на всем печать комфорта,
Где посланника портрет?
Иль, напротив, полотенце
Будешь ты собой держать,
Да кафтанчик ополченца,
Отъезжающего в рать?
Потребить гвоздочек знает
Всяк на собственный свой вкус,
Но пока о том мечтает,
 (беру и смотрю)
Эту шляпку ожидает
В мезонине мой картуз.
 (Поспешно ухожу наверх).