Меню
Назад » »

Л. С. Выготский. Вступительная статья к русскому переводу книги К. Бюлера Очерк духовного развития ребенка (2)

БЕСЕДА | БЕСЕДА (1) | БЕСЕДА (2) | ЭРИХ ФРОММ БЕСЕДА | РИТОРИКА (10) | РИТОРИКА (9) | РИТОРИКА (8) 
РИТОРИКА (7) | РИТОРИКА (6) | РИТОРИКА (5) | РИТОРИКА (4) | РИТОРИКА (3) | РИТОРИКА (2) | РИТОРИКА (1) 


ФИЛОСОФИЯ | ЭТИКА | ЭСТЕТИКА | ПСИХОАНАЛИЗ  | ПСИХОЛОГИЯ  | ПСИХИКА  | ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ | РАЗУМ 
РИТОРИКА | КРАСНОРЕЧИЕ | РИТОРИЧЕСКИЙ | ОРАТОР | ОРАТОРСКИЙ | СЛЕНГ | ФЕНЯ | ЖАРГОН | АРГО | РЕЧЬ ( 1 )
МИФ | МИФОЛОГИЯ | МИФОЛОГИЧЕСКИЙ ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ РИТОРИКА 1 ) | ЦИЦЕРОН ( 1 ) | ВОЛЯ | МЕРА | ЧУВСТВО
ФИЛОСОФ | ПСИХОЛОГ | ПОЭТ | ПИСАТЕЛЬ | ​ФРЕЙД | ЮНГ | ФРОММ | РУБИНШТЕЙН | НИЦШЕ | СОЛОВЬЕВ 
ГРУППА | ГРУППОВОЕ | КОЛЛЕКТИВ | КОЛЛЕКТИВНОЕ | СОЦИАЛЬНЫЙ | СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ | СЕНЕКА | ХАРАКТЕР 
ТРОП | СРАВНЕНИЕ | ЭПИТЕТ | ГИПЕРБОЛА | МЕТАФОРА | ИРОНИЯ | ОКСИМОРОН | СИНЕКДОХА | ЯЗЫК | ТЕМПЕРАМЕНТ

Книга К. Бюлера «Очерк духовного развития ребенка»


Нельзя доказать яснее и убедительнее, что попытка все духовное развитие ребенка свести к биологическим, природным, элементарным факторам приводит на деле к виталистическому допущению души как элементарного природного фактора. Так построена работа Дриша, на которую ссылается Бюлер. Обратной стороной этого же хода мысли является то, что мы назвали выше второй линией и обозначили как биологизацию психологии. Не случайно Бюлер развивает идею прямого перенесения форм зоопсихологического эксперимента в детскую психологию и в первые годы жизни ребенка считает этот метод преимущественной формой экспериментального исследования, оговаривая целый ряд технических изменений, которые должны быть при этом сделаны, и не указывая ни одного принципиального различия в подходе к исследованиям поведения ребенка и животного в одной и той же экспериментальной ситуации. Не случайно, далее, соглашаясь с Г. Риккертом, В. Дильтеем и другими в том, что личность в настоящее время — и, кто знает, быть может, никогда — нельзя будет понять как поддавшийся учету продукт влияний, которые участвовали в ее образовании, т.е. допуская по существу метафизическую концепцию личности, Бюлер вместе с тем — в плане научного исследования развития личности — не находит принципиально ничего нового по сравнению с теми же тремя ступенями психологического развития, которые мы находим уже в животном мире. Это замечательный факт, что наряду с фактическим допущением непознаваемости личности исследователь не находит в плане научного познания в этой самой личности ничего такого, что выходило бы за пределы основных форм поведения животного. Это — центральный для всей системы Бюлера факт, что основная теория трех ступеней в развитии поведения одинаково охватывает все поведение человека и животных во всем его объеме. Разве одно это не равносильно признанию, что в развитии человека и человеческого ребенка не возникало ничего принципиально нового, никакой новой ступени поведения, отличающей человека и специфической для него, что это развитие всецело укладывается в рамки биологической эволюции поведения? Естественно, что в развитии ребенка, как уже сказано, выдвигается на первое место элементарное, основное, биологически первичное в ущерб высшему, специфически человеческому, историческому и социальному в психологии человека. Разве не великолепно звучит утверждение Бюлера, что детская комната, приюты для идиотов и вспомогательные школы являются местами, где лучше всего можно изучить структуру человеческого духа и основные линии его развития? Везде сквозит одна и та же тенденция: непосредственно вывести всю полноту психологических функций и форм из биологических корней, абсолютизировать примитивное, первичное, основное — придать универсальное значение эмбриональным стадиям развития, тенденция, о которой мы говорили уже в разделе 1 нашего вступительного очерка. Но здесь перед нами встает задача расчленения и анализа. Что же худого, казалось бы, в том, что первичное принимается за основное? Ведь первичное и есть в действительности основное. Основу образуют низшие, элементарные, примитивные функции, а высшие являются чем-то производным, вторичным, даже третичным. Все это так. И поскольку идея Бюлера заключается именно в этом, он, бесспорно, прав. Но анализ вскрывает другое за этой правотой. Тот, кто не ограничивается этим, а пытается свести к первичной основе все развитие в целом и тем самым придать абсолютное значение первичным формам, тот игнорирует объективную диалектику развития, в процессе которого возникают на первичной основе новые и новые, качественно не сводимые к ней образования, тот игнорирует диалектический метод научного познания как единственный адекватный способ раскрытия объективной диалектики развития. Но антидиалектичность — как уже сказано — и есть основной порок всей системы Бюлера. В этом корень всех его ошибок. «Природа не делает скачков, развитие всегда происходит постепенно» — это антидиалектическое правило Бюлер формулирует именно в связи с проблемой поведения животных и человека. Скачок от биологии к истории для него не существует и, следовательно, для него не существует скачка от биологической к исторической эволюции поведения, основного скачка при переходе от зоопсихологии к психологии человека. Как и вся европейская психология ребенка, теория Бюлера пытается обойти социальное в проблеме человека. Это центральная идея, узел всех его теоретических линий: антидиалектическое понимание психологического развития. В понимании филогенеза, как и в понимании онтогенеза, эта установка ведет к заблуждениям. Из них главнейшее: все виды и типы развития смешиваются воедино, по существу механически отождествляются. Раньше всего — филогенез и онтогенез, развитие человечества и развитие ребенка. К. Бюлер убежден, что история первобытного человечества есть не что иное, как история духовного развития наших детей. Но дальше история первобытного человечества — через развитие ребенка — приравнивается к биологической эволюции, приведшей к возникновению человека. В биологической лестнице, говорит Бюлер, мы не знаем промежуточных ступеней между мышлением шимпанзе и человека, но мы можем проследить это в ходе развития человеческого ребенка. Так можно будет показать, как совершается этот переход. Линия биологической эволюции поведения и ее исторического развития в филогенезе, обе линии в онтогенезе принципиально не выделяются автором как два различных типа развития. Далее в один ряд выстраивается филогенез и развитие ребенка и объявляется, что в развитии ребенка проявляются определенные основные законы духовного прогресса, совершенно независимо от внешних влияний, т. е. одинаково действительные в развитии человека в доисторические времена и в детстве. Независимо от внешних влияний, т. е. вне среды, действующие законы развития человека не оставляют, разумеется, места для различения низших и высших форм поведения и мышления, биологических и социальных факторов развития, относительных, частных, свойственных ребенку данной эпохи и данного класса и всеобщих биологических закономерностей развития, и вся задача исследователя — по его собственному признанию — будет состоять в том, чтобы найти эти вечные, основные, независимые от внешних влияний законы развития в чистом виде, абстрагировать их от всего конкретного, исторического и разглядеть в неясных очертаниях конкретного образа характерные черты ребенка вообще. Целый ряд проблем получает в зависимости от этой основной концепции глубоко неправильное освещение. Мы говорили уже о проблеме высших интеллектуальных функций, которую автор ставит все в том же биологическом плане. Стремление отыскать непосредственную причину таких успехов в душевной жизни нормального ребенка, как развитие функции образования понятий, в структурном развитии коры большого мозга типично для попыток этого рода. Вместо допущения, что в структурном развитии коры большого мозга возникают необходимые условия, создается возможность, формируются биологические предпосылки для развития функции образования понятий — этой высшей, исторически сложившейся и социально обусловленной формы мышления,— к структурным изменениям коры как причине сводится история всех высших форм поведения. Мы могли бы указать далее на чисто натуралистическую теорию детской игры, которую, следуя по пути, намеченному К. Гроосом, развивает Бюлер, говоря, что здесь имеется налицо дальнейшее развитие способности уже в игре животных. И это определяет в основном его взгляд на связь игры ребенка с играми животных: дальнейшее развитие той же способности — и все. Мы не станем перечислять далее всех конкретных проблем, на которых так или иначе сказались методологические пороки всей системы Бюлера. Остановимся в заключение только на одной еще проблеме этого рода, типичной для всей книги: на проблеме наследственности психических свойств в освещении Бюлера. В анализе проблемы наследования психических свойств Бюлер приводит результаты собственного исследования ста родословных преступников. Эти результаты показывают, с точки зрения автора, что есть люди, имеющие с юных лет неискоренимое стремление к бродяжничеству и воровству и превращающиеся в дальнейшей жизни в регулярно возвращающихся жителей тюрем и исправительных домов. У них роковая наследственность, которая так же закономерно передается из поколения в поколение, как какое-нибудь простое физическое свойство, и является рецессивной по отношению к нормальным задаткам. Но нужно оговориться, что эти задатки только мужчин приводят в тюрьмы и исправительные дома так часто, как этого требуют менделевские правила. Итак, наследственные задатки, передаваемые от отцов к сыновьям, как какое-нибудь простое физическое свойство, с такой правильностью, как этого требуют законы Г. Менделя,— вот что лежит в основе преступности по Бюлеру. Как ни чудовищно подобное утверждение, как ни очевидно, что автор, просто следуя старой и ложной теории «врожденной преступности», сводит к «роковой наследственности» пребывание родителей и детей в тюрьме, игнорируя социально-экономические факторы преступности, на этом примере стоит остановиться и проанализировать, как становятся возможными подобные выводы, более того, как они становятся неизбежными при определенных теоретических предпосылках. Перед нами разительный пример того, как могут быть верны сами по себе факты, лежащие в основе какого-либо вывода, и как они могут тем не менее повести к абсолютно ложным выводам, если их истолкование направляется ложным теоретическим пониманием. Сами по себе установленные в исследовании Бюлера факты верны. В чем они заключаются? В том, что существует весьма высокая корреляция между пребыванием в тюрьме родителей и детей. Бюлер, например, исследовал судьбу детей, у которых оба родителя были заключены на продолжительный срок в тюрьму. Из 30 детей этой группы 28 также попали в тюрьму. Таковы факты. Существует связь — говорят эти факты — между пребыванием в тюрьме отца и сына. И только. Ни слова больше. Дальше начинается интерпретация и объяснение фактов. Какова эта связь? Бюлер утверждает, что это наследственная связь, что задатки преступности наследуются по законам Менделя, как какое-нибудь простое физическое свойство. В данном случае он поступает совершенно так же, как Ф. Гальтон в известном исследовании наследственности гения и многие другие, т. е. повторяет вслед за ними хорошо известную в учении о наследственности весьма наивную и ставшую уже шаблонной ошибку. Исследования Бюлера, как и многие другие исследования подобного рода, приводят к совершенно ложным результатам, которые объясняются тем, что сходство в признаках между родителями и детьми принимается — без дальнейшего анализа — за основу суждения о наследственности. К. Пирсон и определяет наследственность как корреляцию между степенью родства и степенью сходства. Это же определение в виде молчаливой предпосылки лежит в основе исследования Бюлера. Критику этой ошибки, широко распространенной, дал в нашей научной литературе П. П. Блонский. Определение Пирсона, из которого исходят, как из молчаливой предпосылки, все, кто повторяет снова и снова эту ошибку, неизбежно приводит к тому, что в логике называется circulus vitiosus; исследователь в рассуждениях описывает порочный круг, исходя из того, что в сущности требуется доказать. Бюлер, например, наперед предполагает, что если между пребыванием в тюрьме родителей и детей окажется связь, то эта связь есть наследственная. А между тем именно это следовало бы доказать. В самом деле, разве всякое сходство во всяких признаках между родителями и детьми непременно указывает на передачу этих признаков путем наследственности от родителей к детям? Определение Пирсона слишком широкое и потому ложное. Оно включает в себя не только биологическую наследственность, но и то, что Блонский называет социальной наследственностью социальных условий жизни и существования, которая подчиняется не правилам Менделя, а законам общественной жизни. Наследственность, говорит Блонский, не есть простое биологическое явление: от хроматин-наследственности мы должны отличать социальную наследственность условий жизни и социального положения. На основе этой социальной, классовой наследственности и образуются династии. В высокопроизводительном богатом классовом обществе при большой материальной обеспеченности и большой плодовитости этих династий шансы их выдвинуть большое количество талантов повышаются. С другой стороны, тяжелая постоянная работа, физический труд и нищета не дают никаких возможностей проявиться наследственному гению трудящихся масс (1925). То, что Блонский говорит о «наследственности гения» по поводу исследования Гальтона, слово в слово приложимо и к наследованию тюремных задатков по учению Бюлера и к исследованию Петерса относительно наследования умственных способностей, на которое ссылается Бюлер. Петеро сравнил школьные отметки детей, родителей и дедов и пришел к установлению факта наследственной передачи умственных способностей, сказывающихся в школьной успешности, игнорируя то обстоятельство, что школьная успешность — результат многих факторов, и в первую очередь факторов социальных. Петере рассматривает задатки к хорошим школьным успехам как доминирующее свойство, передающееся по законам Менделя. Легко видеть, что все эти исследования смешивают наследственность в собственном смысле слова с социальной наследственностью, с наследственностью условий жизни, ибо сходство между родителями и детьми, сходство их судьбы объясняется, конечно, не только прямой передачей наследственных свойств, но и передачей жизненных условий. Ребенок, оба родителя которого подвергнуты продолжительному тюремному заключению, конечно, имеет очень много шансов повторить их судьбу — не только потому, что преступление родителей часто служит воспитывающим примером для детей, не только потому, что самый факт пребывания в тюрьме обоих родителей обрекает обычного ребенка на беспризорность, но в первую очередь потому, что те же самые социальные причины, которые толкнули на преступление его родителей, обычно продолжают действовать и во втором поколении, так же определяя судьбу детей, как в свое время они определили судьбу отцов. Нищета, безработица, беспризорность и пр., и пр. хорошо изученные факторы преступности — разве они не действуют на детей с той же неотразимостью, как и на родителей? Так же точно те социальные условия (материальная обеспеченность, культурные условия домашней жизни, досуг и пр., и пр.), которые обеспечили в свое время дедам и родителям хорошие баллы во время их школьного обучения, должны в массе обеспечить детям этих родителей те же хорошие отметки. Только на почве самого грубого смешения биологической и социальной наследственности возможны такие научные недоразумения, как приведенные выше положения Бюлера о наследственности «тюремных задатков», Петерса — о наследственности задатков к хорошим баллам в школе и Гальтона — о наследственности задатков к министерским, судейским должностям и к ученым профессиям. Взамен анализа социально-экономических факторов, обусловливающих преступность, это чисто социальное явление — продукт социального неравенства и эксплуатации — выдается за наследственный биологический признак, передающийся от предков к потомкам с такой же закономерностью, как определенная окраска глаз. Мы остановились так подробно на анализе проблемы наследственности в освещении Бюлера не потому, что она занимает центральное место в системе его рассуждений, а потому, что она является типичной для его методологических заблуждений и показывает, как, каким путем ложные принципиальные предпосылки приводят к ложным теоретическим выводам. Ведь Бюлер не задался целью проанализировать методологические основы проблемы наследственности в психологии, установить, что вообще наследуется из форм поведения, в каком отношении находятся наследственные задатки к развитию сложных комплексных и высших психологических функций и форм поведения. А без этого анализа незаметно для самого автора его основная биологическая концепция начинает определять весь ход его рассуждений, и снова — в этой проблеме, как и во всех остальных,— социальное превращается в биологическое, которому придается универсальное и абсолютное значение во всей драме духовного развития ребенка, как выражается Бюлер, не замечающий в этой драме других действующих лиц, кроме биологических факторов. Мы можем на этом замкнуть наш критический очерк. Мы начали с указания на неразличение социальных и биологических факторов психологического развития ребенка как на основной методологический порок всей теории Бюлера и в заключение — в качестве итога всего рассмотрения его книги — пришли к тому же. Очевидно, это альфа и омега всего его «Очерка».
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar