- 1144 Просмотра
- Обсудить
Посвящено кому-то Голубушка моя, склони ты долу взоры, Взгляни ты на окно: какие там узоры На стеклах расписал наш дедушка-мороз Из лилий, ландышей и белоснежных роз. Взгляни, как расписал он тайно иль не тайно, Случайно говоря, а может, не случайно, Хотя бы, например, вот это бы стекло? Взгляни ж: перед тобой знакомое село, Стоит себе оно, пожалуй, на пригорке... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Л.А.Мей. Избранные произведения.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1972.
Ох, холодно!.. Жаль, градусника нету... А у меня, с заутрени, мороз На стекла набросал гирлянды белых роз, И все — одна в одну, как есть по трафарету... И все — одна в одну — под небом голубым, Все трубы в небеса стремят посильный дым. И засмотрелся я на них сегодня... Трубы! Все оглянул я вас и думал: «Люди грубы: Твердят им мелочность и гордость свысока, Что жизнь юдольная ничтожна и низка И вообще внизу узка у жизни тропка. О трубы!.. Не понять не зябшим, что есть топка, Что на земле она, но что порой и дым Летит о господе под небом голубым И — может быть — горе рассказывает что-то. Быть может...» Вот и я, пиитом чердачка, Столицу обозрел, конечно, свысока, И видел я: Нева, и Крепость, и Исакий, И Академия, и мост через Неву, И Стрелка с Биржею, и всё, что видит всякий, Побывши в Питере, во сне иль наяву... Я «питерщик» вполне... На Питере съел зубы: Затем и говорят со мною даже трубы, И дымом говорят. «Вот,— говорит одна,— Вы, сударь, видите, что я совсем бедна, Что истопель принес мне дворник за послугу... Да как же к празднику не угодить друг другу?» «Ариша!— говорю я мысленно трубе.— Жила бы ты себе у батюшки в избе, Доила бы коров, купалась под Купало И...» Только из трубы дым по ветру умчало... Но пристально за ним я по ветру смотрю: Он обнялся с другим... «Ариша!— говорю.— Как раз туда! для нас, чернорабочих братий, Там постлан целый ряд фланелевых кроватей; Там есть и доктора, там есть и фельдшера; Там, помнишь, родила Марфушина сестра?.. И померла...» Бежит родоприимный дым, Стеляся саваном под небом голубым... А рядом — черный дым, как с чумного погоста, Как с погребального потухшего костра, Где зараженных жгли с полночи до утра. Да, заживо здесь жгут, под буйный возглас тоста, Безумных юношей... И вьется чумный дым, Ехидною клубясь под небом голубым, С собою унося весь пепел лицемерья Перед природою, обмана чувств, безверья — И радужных бумажек... Вот валит Дым тучей; где-то здесь — недалеко горит. Кто погорел — бедняк или богатый? Что вспыхнуло — лачуга иль палаты?.. Иль просто занялись сарай и сеновал? Иль пламя охватить готово весь квартал? Не знаю... Пусть горит: быть может, и сгорело В пожаре темное и казусное дело... Вот, мерной сотней труб, строений длинный ряд Дымится, окаймив широкий плац-парад, И за колонною подвижная колонна, Волнуяся, идет на приступ небосклона, И кажется — в дыму сомкнулися полки, И веют знамена, и искрятся штыки... Вот жиденькой и седенькой кудрёй Завился дым в лазури голубой... Одним-один дрожит согбенный над камином Сановник отставной, томим чиновным сплином. Давно ли, кажется, в приемной у него Просители пороги обивали? И целые часы почтительно зевали В надежде встретить взор орлиный самого? Давно ли, важен, горд и величав по месту, Он мог рассчитывать на каждую невесту И твердо сознавал, что каждой будет мил? Но он себя берег и браком не спешил... Да для чего ему и торопиться было, Когда по нем у стольких сердце ныло, Когда у Кларочки иль Фанни столько раз Сверкали молнии любви из томных глаз! Давно ли? А теперь фортуна изменила — И Кларочка свой взор с насмешкой отвратила... Коварная судьба всё разом отняла — И вот, уж под судом за добрые дела, Покинутый, больной, дрожит перед камином Сановник отставной, томим чиновным сплином. Перед камином же задумалась и ты... Кругом тебя ковры, и бронза, и цветы, И роскошью всё дышит горделивой... Так что ж ты вдаль глядишь с улыбкою ревнивой На стиснутых губах? Зачем в глазах тоска? Не образ ли своей соперницы счастливой Ты видишь в трепетном мерцаньи камелька! И вот летит струя лукавого дымка, И вот разносит он, на воле и просторе, Сожженными в письме, любовь твою и горе... И много говорят мне трубы... В клубах дыма Я вижу образы живые... Много их, И малых и больших, чредой воздушной мимо Промчались в небесах морозно-голубых. Сказал бы я им вслед... А впрочем, что скажу я? Ужели, от трубы к иной трубе кочуя, Я стану говорить, что дороги дрова; Что вот последний грош сейчас сожгла вдова Страдальца бедного... Что далее, вот там, Дымится фабрика, а здесь — науки храм, А тут — гостиный двор, театры, магазины; А это-де — не дым, а пар, и от машины, Что, может быть, уйдет за тридевять земель, В то царство, где никто и не бывал досель, Где, может быть, и нет, под многотрубной крышей, Ни вздорожалых дров, ни дворника с Аришей, Ни бесприютных вдов; где не бежит из труб Каким-то узником тюремным дымный клуб И будто говорит с выси такие речи: «Нет солнца, холодно — зато есть плошки, свечи, Пожалуй, и дрова казенные и печи...» В такое царство я с тобою, беглый дым, Понесся бы теперь под небом голубым... Да!.. есть глубокий смысл в сравненьи простодушном Всей нашей жизни сей с тобой, полувоздушным. Да!.. есть глубокий смысл в предании святом, Из века в век таинственно хранимом, Что весь наш грешный мир очистится огнем И в небесах исчезнет дымом.
Л.А.Мей. Избранные произведения.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1972.
Певец! Не долго прожил ты,— И жить не стало силы; Но долго будет рвать цветы Любовь с твоей могилы, И вековечно не замрет Над нею отзвук песни,— Пока господь не воззовет: «Встань, Лазарь, и воскресни!»
Л.А.Мей. Избранные произведения.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1972.
Друг мой добрый! Пойдем мы с тобой на балкон, Поглядим на осенний, седой небосклон — Ни звезды нет на небе, и только березы Отряхают с листочков предсмертный свой сон, Верно, знают, что им посулил уже он — Морозы. Верно, знают... Пускай их!.. А знаем ли мы, Что дождемся, и скоро, с тобою зимы, Что уж осень осыпала вешние грезы, Словно желтые листья с берез, и, немы, Звезды капают с неба нам в душу сквозь тьмы, Что слезы. Только нет, ты не верь мне, не верь же ты мне: Я и болен, и брежу в горячечном сне, И гремят мне, и слышатся давние грозы... Но вот ты улыбнулась, я верю весне — И опять запылают листочки в огне У розы. Всё взяла... Да зачем же — сама пореши — Ты не вырвала вон из моей из души Занозы?
Л.А.Мей. Избранные произведения.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1972.
Взгляните на лилии... В тот миг, в полуночь ту таинственную мая, Когда всё расцветет, весной благоухая, И каждый миг твердит: «Лови меня, лови!», Когда дрожит звезда на небе от любви И голубой глазок фиалка раскрывает, Не зная — где она, не зная — что она, Не зная, что есть жизнь, полуночь и весна, И кто-то, с небеси, цветочки поливает,— Ты знаешь ли, Люба, я думаю о чем? Я думаю, что — да: сионские одежды Даются лилии единой — не царю Еврейскому; что вешнюю зарю Встречают вешний взор и вешние надежды; Что мудрость, вера — всё, чем в жилах бьется кровь, В любви, не ведущей, что в мире есть любовь.
Л.А.Мей. Избранные произведения.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1972.
Я люблю в вас не врача, Не хвалю, что честно лечите, Что рецептами сплеча Никого не искалечите. Я люблю в вас смелость дум, Руку дружественно-твердую, И пытливо-гордый ум, И борьбу с невзгодой гордую...
Л.А.Мей. Избранные произведения.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1972.
Спал тяжело я, как будто в оковах, но в вещем во сне Синее, звездное небо пригрезилось мне; Каждою яркой звездою, сопутницей ночи, Жгло мне сквозь веки оно отягченные очи; Но терпелив был я, силен и крепок тогда... Вдруг, в полуночи, на север скатилась звезда И услыхал я: «Внемлите глас божий: для божья народа Царственно с неба падучей звездою слетает Свобода!..»
Л.А.Мей. Избранные произведения.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1972.
Он тебя встретил, всему хороводу краса, Встретил и понял — что значит девичья коса, Понял — что значат девичьи смеховые речи И под кисейной рубашкой опарные плечи. Понял он это и крепко тебя полюбил, И городских и посадских красавиц забыл... Но отчего же, Наташа, забыла и ты, Как у вас в Троицу вьют-завивают цветы, Как у вас в Троицу красные девки гурьбами На воду ходят гадать с завитыми венками, Как они шепчут: «Ох, тонет-потонет венок: Ох, позабудет про девицу милый дружок!» Не потонули — уплыли куда-то цветы, Да уплыла за цветами, Наташа, и ты... И позабыл он... И даже не знает — не скажет, - Где ты?.. И свежей могилки твоей не укажет. Но пробудились цветочки, и шепчут они: «Спи, моя бедная!.. Будут пробудные дни...»
Л.А.Мей. Избранные произведения.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1972.
Он весел, он поет, и песня так вольна, Так брызжет звуками, как вешняя волна, И все в ней радостью восторженною дышит, И всякий верит ей, кто песню сердцем слышит; Но только женщина и будущая мать Душою чудною способна угадать, В священные часы своей великой муки, Как тяжки иногда певцу веселья звуки.
Л.А.Мей. Избранные произведения.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1972.
Ты непородист был, нескладен и невзрачен, И постоянно зол, и постоянно мрачен; Не гладила тебя почти ничья рука,— И только иногда приятель-забияка Мне скажет, над тобой глумяся свысока: «Какая у тебя противная собака!» Когда ж тебя недуг сломил и одолел, Все в голос крикнули: «Насилу околел!» Мой бедный, бедный Чур! Тобою наругались, Тобою брезгали, а в дверь войти боялись, Не постучавшися: за дверью ждал их ты! Бог с ними, с пришлыми!.. Свои тебя любили, Не требуя с тебя статей и красоты, Ласкали, холили — и, верно, не забыли. А я... Но ты — со мной, я знаю — ты со мной, Мой неотходный пес, ворчун неугомонный, Простороживший мне дни жизни молодой — От утренней зари до полночи бессонной! Один ты был, один свидетелем гогда Моей немой тоски и пытки горделивой, Моих ревнивых грез, моей слезы ревнивой И одинокого, упорного труда... Свернувшися клубком, смирнехонько, бывало, Ты ляжешь, чуть дыша, у самых ног моих, И мне глядишь в глаза, и чуешь каждый стих... Когда же от сердца порою отлегало И с места я вставал, довольный чем-нибудь, И ты вставал за мной — и прыгал мне на грудь, И припадал к земле, мотая головою, И пестрой лапою заигрывал со мною... Прошли уже давно былые времена, Давно уж нет тебя, но странно: ни одна Собака у меня с тех пор не уживалась, Как будто тень твоя с угрозой им являлась... Теперь ты стал еще любовнее ко мне: Повсюду и везде охранником незримым Следишь ты за своим хозяином любимым; Я слышу днем тебя, я слышу и во сне, Как ты у ног моих лежишь и дремлешь чутко... Пережила ль тебя животная побудка И силой жизненной осталась на земле, Иль бедный разум мой блуждает в тайной мгле — Не спрашиваю я: на то ответ — у Бога... Но, Чур, от моего не отходи порога И береги покой моей родной семьи! Ты твердо знаешь, кто чужие и свои,— Остерегай же нас от недруга лихого, От друга ложного и ябедника злого, От переносчика усердного вестей, От вора тайного и незваных гостей; Ворчи на них, рычи и лай на них, не труся, А я на голос твой в глухой ночи проснуся. Смотри же, узнавай их поверху чутьем, А впустят — сторожи всей сметкой и умом, И будь, как был всегда, доверия достоин... Дай лапу мне... Вот так... Теперь я успокоен: Есть сторож у меня!.. Пускай нас осмеют, Как прежде, многие: немногие поймут.
Л.А.Мей. Избранные произведения.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1972.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.