Лев Иванович Ошанин (3)

ВОЛЖСКАЯ БАЛЛАДА

Третий год у Натальи тяжелые сны,
Третий год ей земля горяча —
С той поры как солдатской дорогой войны
Муж ушел, сапогами стуча.
На четвертом году прибывает пакет.
Почерк в нем незнаком и суров:
«Он отправлен в саратовский лазарет,
Ваш супруг, Алексей Ковалев».
Председатель дает подорожную ей.
То надеждой, то горем полна,
На другую солдатку оставив детей,
Едет в город Саратов она.
А Саратов велик. От дверей до дверей
Как найти в нем родные следы?
Много раненых братьев, отцов и мужей
На покое у волжской воды.
Наконец ее доктор ведет в тишине
По тропинкам больничных ковров.
И, притихшая, слышит она, как во сне:
— Здесь лежит Алексей Ковалев.—
Нерастраченной нежности женской полна,
И калеку Наталья ждала,
Но того, что увидела, даже она
Ни понять, ни узнать не могла.
Он хозяином был ее дум и тревог,
Запевалой, лихим кузнецом.
Он ли — этот бедняга без рук и без ног,
С перекошенным, серым лицом?
И, не в силах сдержаться, от горя пьяна,
Повалившись в кровать головой,
В голос вдруг закричала, завыла она:
— Где ты, Леша, соколик ты мой?! —
Лишь в глазах у него два горячих луча.
Что он скажет — безрукий, немой!
И сурово Наталья глядит на врача:
— Собирайте, он едет домой.
Не узнать тебе друга былого, жена,—
Пусть как память живет он в дому.
— Вот спаситель ваш,— детям сказала она,—
Все втроем поклонитесь ему!
Причитали соседки над женской судьбой,
Горевал ее горем колхоз.
Но, как прежде, вставала Наталья с зарей,
И никто не видал ее слез...
Чисто в горнице. Дышат в печи пироги.
Только вдруг, словно годы назад,
Под окном раздаются мужские шаги,
Сапоги по ступенькам стучат.
И Наталья глядит со скамейки без слов,
Как, склонившись в дверях головой,
Входит в горницу муж — Алексей Ковалев —
С перевязанной правой рукой.
— Не ждала? — говорит, улыбаясь, жене.
И, взглянув по-хозяйски кругом,
Замечает чужие глаза в тишине
И другого на месте своем.
А жена перед ним ни мертва ни жива...
Но, как был он, в дорожной пыли,
Все поняв и не в силах придумать слова,
Поклонился жене до земли.
За великую душу подруге не мстят
И не мучают верной жены.
А с войны воротился не просто солдат,
Не с простой воротился войны.
Если будешь на Волге — припомни рассказ,
Невзначай загляни в этот дом,
Где напротив хозяйки в обеденный час
Два солдата сидят за столом.

Лев Ошанин. Издалека - долго... 
Лирика, баллады, песни. 
Москва: Современник, 1977.


* * *

Кто такой коммунист?
 Человек попрямее других и построже.
Может, с братом твоим
 и с отцом твоим схожий.
Может быть, невысокий
 и раньше других седоватый.
Может быть, его плечи
 по виду слегка узковаты.
Но на эти вот плечи
 он принял всю землю родную,
Все труды и заботы,
 всю радость и горечь земную.
Сколько раз его
 буря шершавой рукой задевала...
Часто трудно ему
 или тяжко до боли бывало.
Но и завтрашний день
 всей мечты, всей борьбы человечьей
Он берет все на те же
 надежные, крепкие плечи.
Этот день уже близок,
 но враг не сдается, не дремлет.
Так сумей, коммунист,—
 сам дойди и друзей доведи!
Чтобы сделать прекрасной
 родимую круглую землю,
Может, самое трудное
 то, что еще впереди.

Лев Ошанин. Издалека - долго... 
Лирика, баллады, песни. 
Москва: Современник, 1977.


ЛЕНИН ВСЕГДА С ТОБОЙ

День за днем бегут года —
Зори новых поколений.
Но никто и никогда
Не забудет имя: Ленин.

 Ленин всегда живой,
 Ленин всегда с тобой
 В горе, в надежде и радости.
 Ленин в твоей весне,
 В каждом счастливом дне,
 Ленин в тебе и во мне!

В давний час, в суровой мгле,
На заре Советской власти,
Он сказал, что на земле
Мы построим людям счастье.

Мы за Партией идем,
Славя Родину делами,
И на всем пути большом
В каждом деле Ленин с нами.

 Ленин всегда живой,
 Ленин всегда с тобой
 В горе, в надежде и радости.
 Ленин в твоей весне,
 В каждом счастливом дне,
 Ленин в тебе и во мне!

Лев Ошанин. Издалека - долго... 
Лирика, баллады, песни. 
Москва: Современник, 1977.


* * *

Есть покладистые люди,
Нераздумчивый народ,
Как им скажут, так и будет,
Все исполнят в свой черед.
Много есть из них достойных,
Только я люблю не их,
А шерстистых, беспокойных,
Самобытных, волевых.
Все, что знают,— знают сами.
Решено — так решено.
Все, что сказано словами,
Все обдумано давно.
Хочешь — ставь его министром,
Хочешь — мастером пошли,
Будет тем же коммунистом
Он в любом краю земли.
Будет жить он без уступки,
Не идя на поводу,
Все решенья, все поступки,
Все ошибки на виду.

А чтоб жизнь не заносила,—
Жесткой правды не тая,
Есть одна на свете сила —
Это Партия моя.
Перед ней смирив гордыню,
Как мальчишка вдруг смущен,—
И слова горчей полыни
Сердцем будет слушать он.
Беззаветный, твердоглазый,
Крепкорукий человек,
Может, что поймет не сразу,
Но зато поймет навек.

Лев Ошанин. Издалека - долго... 
Лирика, баллады, песни. 
Москва: Современник, 1977.


КОРНИ

Строг и быстр Енисей, и гневен...
Через волны взгляни, застыв,
Как карабкаются деревья
На скалистый, крутой обрыв.
Искривляясь, стелясь ветвями,
Корни тонкие торопя,
Ковыляя между камнями,
К солнцу лезут они, скрипя.
Чем трудней, тем они упорней,
Тем сильней они в тонком стволе...

Так вот люди пускали корни
На сибирской глухой земле.

Лев Ошанин. Издалека - долго... 
Лирика, баллады, песни. 
Москва: Современник, 1977.


НАЧАЛЬНИК РАЙОНА ПРОЩАЕТСЯ С НАМИ

Начальник района прощается с нами.
Немного сутулый, немного усталый,
Идет, как бывало, большими шагами
Над кромкою шлюза, над трассой канала.
Подрубленный тяжкой глубокой болезнью,
Он знает, что больше работать не сможет.
Забыть о бетоне, забыть о железе
Строителю в жизни ничто не поможет.
Немного сутулый, немного усталый,
Он так же вот шел Беломорским каналом.
Он так же фуражку снимал с головы
И лоб вытирал на канале Москвы.
И все становилось понятнее сразу,
Едва промелькнет его выцветший китель.
А папки его рапортов и приказов —
История наших великих строительств.
И вновь вспоминает начальник суровый
Всю жизнь кочевую, что с ветром промчалась.
Дорогу, которую — дай ему снова —
Он снова ее повторил бы сначала.

И только одно его душу тревожит,
И только одно возвратить он не может:
Опять вспоминаются милые руки
В заботливой спешке, в прощальной печали.
Не слишком ли часто они провожали,
Не слишком ли длинными были разлуки?
А если и вместе — ночей не считая,
С рассвета в делах и порой до рассвета,
Он виделся с ней лишь за чашкою чая,
Склонясь над тарелкой, уткнувшись в газету.
В заботах о людях, о Доне и Волге,
Над Ольгиной он и не думал судьбою.
А сколько ночей прождала она долгих,
А как расцветала под лаской скупою...
Казалось ему — это личное дело,
Оно не влезало в расчеты и планы,
А Ольга Андревна пока поседела.
И, может быть, слишком и, может быть, рано.
Он понял все это на койке больничной,
Когда она, слезы и жалобы пряча,
Ладонь ему клала движеньем привычным
На лоб дорогой, нестерпимо горячий.
А дети — их трое росло-подрастало.
Любил он их сильно, а видел их мало.

Начальник района прощается с нами,
Впервые за жизнь не закончив работы:
Еще не шумят берега тополями,
Не собраны к шлюзу стальные ворота.
А рядом с начальником в эту минуту
Прораб «восемнадцать» идет по каналу.
Давно ли птенец со скамьи института —
Он прожил немного, а сделал немало.
Сегодня, волнуясь, по трассе идет он,
Глядит на дорогу воды и бетона.
Мечты и надежды, мосты и ворота
Ему доверяет начальник района.
Выходит он в путь беспокойный и дальний.
Что скажет ему на прощанье начальник?
О том, как расставить теперь инженеров?
Как сделать, чтоб паводок — вечный обманщик —
Пришел не врагом, а помощником верным?
Об этом не раз уже сказано раньше.
И так необычно для этой минуты
Начальник спросил: — Вы женаты как будто?—
И слышит вчерашний прораб удивленно,
Растерянно глядя на выцветший китель,
Как старый суровый начальник района
Ему говорит: — А любовь берегите.

Над кромкою шлюза стоят они двое.
Отсюда сейчас разойдутся дороги.
И старший, как прежде кивнув головою,
Уйдет навсегда, похудевший и строгий.
Сдвигает сочувственно молодость брови,
Слова утешенья уже наготове.
Но сильные слов утешенья боятся.
Чтоб только не дать с языка им сорваться,
Начальник его оборвал на полслове,
Горячую руку ему подает,
А сам говорит, сколько рыбы наловит
И как он Толстого всего перечтет.
В тенистом саду под кустами сирени
Он будет и рад не спешить никуда,
Припомнить промчавшиеся года,
Внучонка-вьюна посадить на колени...
Починят, подправят врачи на покое,
И, может быть, снова здоровье вернется.
Пускай небольшое, пускай не такое,
Но дело строителю всюду найдется.

Немного сутулый, немного усталый,
Идет он к поселку большими шагами.
Ему благодарна земля под ногами
За то. что он строил моря и каналы.
Идет он счастливый, как все полководцы,
Чей путь завершился победой большою.
Идет он к поселку навстречу покою,
А сердце в степи, позади остается.
Ему б ни чинов, ни отличий... Признаться,
Он слишком привык к этим кранам плечистым,—
Ему бы остаться, хоть на год остаться
Прорабом, десятником, машинистом...
А дышится тяжко, а дышится худо.
Последняя ночь. Он уедет отсюда.
Но здесь он останется прочным бетоном,
Бегущей водой, нержавеющей сталью.
Людьми, что он вырастил — целым районом,
Великой любовью и светлой печалью.

Лев Ошанин. Стихи и песни. 
Россия - Родина моя. Библиотечка русской 
советской поэзии в пятидесяти книжках. 
Москва: Художественная литература, 1967.


БИРЮСИНКА

До свиданья, белый город
С огоньками на весу!
Через степи, через горы
Мне на речку Бирюсу.
Только лоси славят в трубы
Там сибирскую весну.
Только валят лесорубы
Там ангарскую сосну.
 Там, где речка, речка Бирюса,
 Ломая лед, шумит-поет на голоса,—
 Там ждет меня таежная
 Тревожная краса...

Не березку, не осинку,
Не кедровую тайгу,
А девчонку-бирюсинку
Позабыть я не могу.
С ружьецом уйдет под ветер,
Не найдешь четыре дня.
...Может, в лося выстрел метил,
А ударил он в меня.

Пусть красивы городские —
У нее глаза синей.
Городские не такие,
Если сердце тянет к ней...
Перед этим синим взором
Я как парус на волне.
То ль ее везти мне в город,
То ль в тайге остаться мне.

 Там, где речка, речка Бирюса,
 Ломая лед, шумит-поет на голоса,—
 Там ждет меня таежная
 Тревожная краса...

Лев Ошанин. Стихи и песни. 
Россия - Родина моя. Библиотечка русской 
советской поэзии в пятидесяти книжках. 
Москва: Художественная литература, 1967.


ДОЧЬ

Разутюжила платье и ленты. С платочком
К материнским духам... И шумит. И поет.
Ничего не поделаешь, выросла дочка —
Комсомольский значок и шестнадцатый год.
— Ты куда собралась?— я спросить ее вправе.
— Мама знает,— тряхнула она головой.
— Мама — мамой. Но что ж ты со мною лукавишь?
Я ведь, девочка, тоже тебе не чужой!—
А Татьяна краснеет. Вовек не забыть ей
То, о чем я сейчас так случайно спросил.
У девчонки сегодня большое событье —
Первый раз ее мальчик в театр пригласил.
Кто такой? Я смотрю мимо глаз ее, на пол.
Парень славный и дельный. Но тихая грусть
Заполняет мне душу.— Ты сердишься, папа?
— Что ты, дочка! Иди. Я совсем не сержусь.
Белый фартук нарядный надела она.
Звучно хлопнула дверь. Тишина.
Почему же так грустно? Что выросла Таня?
А ведь Танина мама, чей смех по весне
Так же звонок и светел, как в юности ранней,
Все порой еще девочкой кажется мне.
Долго тянется вечер — секунды заметней...
Я сижу, вспоминая сквозь тысячи дней,
Был ли бережен с тою, шестнадцатилетней,
С полудетскою, с первой любовью моей.

Лев Ошанин. Стихи и песни. 
Россия - Родина моя. Библиотечка русской 
советской поэзии в пятидесяти книжках. 
Москва: Художественная литература, 1967.


А У НАС ВО ДВОРЕ ЕСТЬ ДЕВЧОНКА ОДНА...

А у нас во дворе есть девчонка одна,
Между шумных подруг неприметна она.
Никому из ребят неприметна она.

 Я гляжу ей вслед:
 Ничего в ней нет.
 А я все гляжу,
 Глаз не отвожу...

Есть дружок у меня, я с ним с детства знаком,—
Но о ней я молчу даже с лучшим дружком.
Почему-то молчу даже с лучшим дружком.

Не боюсь я, ребята, ни ночи, ни дня,
Ни крутых кулаков, ни воды, ни огня.
А при ней — словно вдруг подменяют меня.

Вот опять вечерком я стою у ворот,
Она мимо из булочной с булкой идет...
Я стою и молчу, и обида берет.

Или утром стучит каблучками она,—
Обо всем позабыв, я слежу из окна
И не знаю, зачем мне она так нужна.

 Я гляжу ей вслед:
 Ничего в ней нет.
 А я все гляжу,
 Глаз не отвожу...

Лев Ошанин. Стихи и песни. 
Россия - Родина моя. Библиотечка русской 
советской поэзии в пятидесяти книжках. 
Москва: Художественная литература, 1967.