Седой камердинер сидел, дремля и прислушиваясь к храпению князя в
огромном кабинете. Из дальней стороны дома, из-за затворенных дверей,
слышались по двадцати раз повторяемые трудные пассажи Дюссековой сонаты.
В это время подъехала к крыльцу карета и бричка, и из кареты вышел
князь Андрей, высадил свою маленькую жену и пропустил ее вперед. Седой
Тихон, в парике, высунувшись из двери официантской, шопотом доложил, что
князь почивают, и торопливо затворил дверь. Тихон знал, что ни приезд сына и
никакие необыкновенные события не должны были нарушать порядка дня. Князь
Андрей, видимо, знал это так же хорошо, как и Тихон; он посмотрел на часы,
как будто для того, чтобы поверить, не изменились ли привычки отца за то
время, в которое он не видал его, и, убедившись, что они не изменились,
обратился к жене:
-- Через двадцать минут он встанет. Пройдем к княжне Марье, -- сказал
он.
Маленькая княгиня потолстела за это время, но глаза и короткая губка с
усиками и улыбкой поднимались так же весело и мило, когда она заговорила.
-- Mais c'est un palais, -- сказала она мужу, оглядываясь кругом, с тем
выражением, с каким говорят похвалы хозяину бала. -- Allons, vite, vite!...
[216] -- Она, оглядываясь, улыбалась и Тихону, и мужу, и официанту,
провожавшему их.
-- C'est Marieie qui s'exerce? Allons doucement, il faut la surprendre.
[217]
Князь Андрей шел за ней с учтивым и грустным выражением.
-- Ты постарел, Тихон, -- сказал он, проходя, старику, целовавшему его
руку.
Перед комнатою, в которой слышны были клавикорды, из боковой двери
выскочила хорошенькая белокурая француженка.
M-lle Bourienne казалась обезумевшею от восторга.
-- Ah! quel bonheur pour la princesse, -- заговорила она. -- Enfin! Il
faut que je la prévienne. [218]
-- Non, non, de grâce... Vous êtes m-lle Bourienne, je vous connais
déjà par l'amitié que vous рorte ma belle-soeur, -- говорила княгиня,
целуясь с француженкой. -- Elle ne nous attend рas?[219]
Они подошли к двери диванной, из которой слышался опять и опять
повторяемый пассаж. Князь Андрей остановился и поморщился, как будто ожидая
чего-то неприятного.
Княгиня вошла. Пассаж оборвался на середине; послышался крик, тяжелые
ступни княжны Марьи и звуки поцелуев. Когда князь Андрей вошел, княжна и
княгиня, только раз на короткое время видевшиеся во время свадьбы князя
Андрея, обхватившись руками, крепко прижимались губами к тем местам, на
которые попали в первую минуту. M-lle Bourienne стояла около них, прижав
руки к сердцу и набожно улыбаясь, очевидно столько же готовая заплакать,
сколько и засмеяться.
Князь Андрей пожал плечами и поморщился, как морщатся любители музыки,
услышав фальшивую ноту. Обе женщины отпустили друг друга; потом опять, как
будто боясь опоздать, схватили друг друга за руки, стали целовать и отрывать
руки и потом опять стали целовать друг друга в лицо, и совершенно неожиданно
для князя Андрея обе заплакали и опять стали целоваться. M-lle Bourienne
тоже заплакала. Князю Андрею было, очевидно, неловко; но для двух женщин
казалось так естественно, что они плакали; казалось, они и не предполагали,
чтобы могло иначе совершиться это свидание.
-- Ah!chère!...Ah!Marieie!... -- вдруг заговорили обе женщины и
засмеялись. -- J'ai rêvé сette nuit ... -- Vous ne nous attendez donc
pas?...Ah!Marieie,vous avez maigri... -- Et vous avez
repris...[220]
-- J'ai tout de suite reconnu madame la princesse, [221] --
вставила m-lle Бурьен.
-- Et moi qui ne me doutais pas!... -- восклицала княжна Марья. -- Ah!
André, je ne vous voyais pas. [222]
Князь Андрей поцеловался с сестрою рука в руку и сказал ей, что она
такая же pleurienicheuse, [223] как всегда была. Княжна Марья
повернулась к брату, и сквозь слезы любовный, теплый и кроткий взгляд ее
прекрасных в ту минуту, больших лучистых глаз остановился на лице князя
Андрея.
Княгиня говорила без умолку. Короткая верхняя губка с усиками то и дело
на мгновение слетала вниз, притрогивалась, где нужно было, к румяной нижней
губке, и вновь открывалась блестевшая зубами и глазами улыбка. Княгиня
рассказывала случай, который был с ними на Спасской горе, грозивший ей
опасностию в ее положении, и сейчас же после этого сообщила, что она все
платья свои оставила в Петербурге и здесь будет ходить Бог знает в чем, и
что Андрей совсем переменился, и что Китти Одынцова вышла замуж за старика,
и что есть жених для княжны Марьи pour tout de bon, [224] но что об
этом поговорим после. Княжна Марья все еще молча смотрела на брата, и в
прекрасных глазах ее была и любовь и грусть. Видно было, что в ней
установился теперь свой ход мысли, независимый от речей невестки. Она в
середине ее рассказа о последнем празднике в Петербурге обратилась к брату:
-- И ты решительно едешь на войну, André? -- сказала oíà, вздохнув.
Lise вздрогнула тоже.
-- Даже завтра, -- отвечал брат.
-- II m'abandonne ici,et Du sait pourquoi, quand il aur pu avoir de
l'avancement...[225]
Княжна Марья не дослушала и, продолжая нить своих мыслей, обратилась к
невестке, ласковыми глазами указывая на ее живот:
-- Наверное? -- сказала она.
Лицо княгини изменилось. Она вздохнула.
-- Да, наверное, -- сказала она. -- Ах! Это очень страшно...
Губка Лизы опустилась. Она приблизила свое лицо к лицу золовки и опять
неожиданно заплакала.
-- Ей надо отдохнуть, -- сказал князь Андрей, морщась. -- Не правда ли,
Лиза? Сведи ее к себе, а я пойду к батюшке. Что он, все то же?
-- То же, то же самое; не знаю, как на твои глаза, -- отвечала радостно
княжна.
-- И те же часы, и по аллеям прогулки? Станок? -- спрашивал князь
Андрей с чуть заметною улыбкой, показывавшею, что несмотря на всю свою
любовь и уважение к отцу, он понимал его слабости.
-- Те же часы и станок, еще математика и мои уроки геометрии, --
радостно отвечала княжна Марья, как будто ее уроки из геометрии были одним
из самых радостных впечатлений ее жизни.
Когда прошли те двадцать минут, которые нужны были для срока вставанья
старого князя, Тихон пришел звать молодого князя к отцу. Старик сделал
исключение в своем образе жизни в честь приезда сына: он велел впустить его
в свою половину во время одевания перед обедом. Князь ходил по-старинному, в
кафтане и пудре. И в то время как князь Андрей (не с тем брюзгливым
выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а с тем
оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером)
входил к отцу, старик сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, в
пудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона.
-- А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь? -- сказал старик и тряхнул
напудренною головой, сколько позволяла это заплетаемая коса, находившаяся в
руках Тихона. -- Примись хоть ты за него хорошенько, а то он эдак скоро и
нас своими подданными запишет. -- Здорово! -- И он выставил свою щеку.
Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна.
(Он говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он
радостно из-под своих густых нависших бровей косился на сына. Князь Андрей
подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал на любимую тему
разговора отца -- подтруниванье над теперешними военными людьми, а особенно
над Бонапартом.
-- Да, приехал к вам, батюшка, и с беременною женой, -- сказал князь
Андрей, следя оживленными и почтительными глазами за движением каждой черты
отцовского лица. -- Как здоровье ваше?
-- Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня
знаешь: с утра до вечера занят, воздержен, ну и здоров.
-- Слава Богу, -- сказал сын, улыбаясь.
-- Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, -- продолжал он, возвращаясь к
своему любимому коньку, -- как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей
новой науке, стратегией называемой, научили.
Князь Андрей улыбнулся.
-- Дайте опомниться, батюшка, -- сказал он с улыбкою, показывавшею, что
слабости отца не мешают ему уважать и любить его. -- Ведь я еще и не
разместился.
-- Врешь, врешь, -- закричал старик, встряхивая косичкою, чтобы
попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына за руку. -- Дом для
твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с три короба наболтает.
Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю,
Толстого тоже... высадка единовременная... Южная армия что будет делать?
Пруссия, нейтралитет... это я знаю. Австрия что? -- говорил он, встав с
кресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. --
Швеция что? Как Померанию перейдут?
Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно,
но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по
привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать
операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как
девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из
нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в
Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч
австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в
Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан
высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с
разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни
малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу
одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и
закричал:
-- Белый! белый!
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел.
Другой раз он остановился, спросил:
-- И скоро она родит? -- и, с упреком покачав головой, сказал: --
Нехорошо! Продолжай, продолжай.
В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел
фальшивым и старческим голосом: "Malbroug s'en va-t-en guerre. Dieu sait
guand reviendra". [226]
Сын только улыбнулся.
-- Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, -- сказал сын, --
я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже
этого.
-- Ну, новенького ты мне ничего не сказал. -- И старик задумчиво
проговорил про себя скороговоркой: -- Dieu sait quand reviendra. -- Иди в
cтоловую.
В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где
ожидала его невестка, княжна Марья, m-lle Бурьен и архитектор князя, по
странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению
незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь,
твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу
даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче,
сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не
раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За
столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно-высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода
князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с
салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая
беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был
появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую
раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую
напротив такой же громадной рамы с дурно-сделанным (видимо, рукою домашнего
живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был
происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей
смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с
тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
-- Как я узнаю его всего тут! -- сказал он княжне Марье, подошедшей к
нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он
улыбался. Все сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не
подлежало обсуждению.
-- У каждого своя Ахиллесова пятка, -- продолжал князь Андрей. -- С его
огромным умом donner dans ce ridicule! [227]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и
готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь
входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими
торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском
отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из-под висячих густых
бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на
молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое
испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения,
которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по
голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
-- Я рад, я рад, -- проговорил он и, пристально еще взглянув ей в
глаза, быстро отошел и сел на свое место. -- Садитесь, садитесь! Михаил
Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
-- Го, го! -- сказал старик, оглядывая ее округленную талию. --
Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним
ртом, а не глазами.
-- Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, -- сказал
он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она
молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила
и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и
стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
-- La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a
pleuré les larmes de ses yeux, [228] -- говорила она, все более и
более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь все строже и строже смотрел на
нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней
понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
-- Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте-то нашему плохо приходится.
Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице)
порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами все его пустым
человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили
такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в
любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из
этого выйдет.
-- Он у меня тактик великий! -- сказал князь сыну, указывая на
архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и
государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том,
что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и
государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший
успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить
ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в
Европе, не было и войны, а была какая-то кукольная комедия, в которую играли
нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал
насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на
разговор и слушал его.
-- Все кажется хорошим, что было прежде, -- сказал он, -- а разве тот
же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее
выпутаться?
-- Это кто тебе сказал? Кто сказал? -- крикнул князь. -- Суворов! -- И
он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. -- Суворов!... Подумавши,
князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов... Моро! Моро был бы в плену, коли бы у
Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели
хофс-кригс-вурст-шнапс-рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти
хофс-кригс-вурст-раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж
Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, -- продолжал он, -- вам с своими
генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя
своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый-Йорк, в
Америку, за французом Моро послали, -- сказал он, намекая на приглашение,
которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. --
Чудеса!... Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо
там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим.
Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!...
-- Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, -- сказал
князь Андрей, -- только я не могу понять, как вы можете так судить о
Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте все-таки великий полководец!
-- Михайла Иванович! -- закричал старый князь архитектору, который,
занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. -- Я вам говорил, что
Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
-- Как же, ваше сиятельство, -- отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
-- Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на
первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир
стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою
славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал
Бонапарте во всех своих войнах и даже в государственных делах. Сын не
возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же
мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей
слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый
человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и
с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические
обстоятельства Европы последних годов.
-- Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? --
заключил он. -- А мне оно вот где! Я ночи не сплю. Ну, где же этот великий
полководец твой-то, где он показал себя?
-- Это длинно было бы, -- отвечал сын.
-- Ступай же ты к Буонапарте своему. M-lle Bourienne, voilà encore un
admirateur de votre goujat d'empereur! [229] -- закричал он
отличным французским языком.
-- Vous savez, que je ne suis pas bonapartiste, mon prince.
[230]
-- "Dieu sait quand reviendra"... [231] -- пропел князь
фальшиво, еще фальшивее засмеялся и вышел из-за стола.
Маленькая княгиня во все время спора и остального обеда молчала и
испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли
из-за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в другую комнату.
-- Сomme c'est un homme d'esprit votre père, -- сказала она, -- c'est à
cause de cela peut- être qu'il me fait peur. [232]
-- Ax, он так добр! -- сказала княжна.