Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая
от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у
золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных
ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку
чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи,
которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный
погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из-под
Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя
Андрея: все было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано
тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои
поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты
обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя
Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по
комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой.
Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, -- может быть, и
то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении,
услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как
будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и
непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
-- Мне сказали, что ты велел закладывать, -- сказала она, запыхавшись
(она, видно, бежала), -- а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине.
Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я
пришла? Ты очень переменился, Андрюша, -- прибавила она как бы в объяснение
такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово "Андрюша". Видно, ей самой было странно
подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой,
шаловливый мальчик, товарищ детства.
-- А где Lise? -- спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
-- Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, André!
Que! trésor de femme vous avez, [233] -- сказала она, усаживаясь на
диван против брата. -- Она совершенный ребенок, такой милый, веселый
ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное
выражение, появившееся на его лице.
-- Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет,
Аndré! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее
положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout
comprendre, c'est tout pardonner.[234] Ты подумай, каково ей,
бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться
одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей,
которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
-- Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, -- сказал он.
-- Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и
не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай,
André, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в
деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я... ты меня знаешь...
как я бедна en ressources, [235] для женщины, привыкшей к лучшему
обществу. M-lle Bourienne одна...
-- Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, -- сказал князь Андрей.
-- О, нет! Она очень милая и добрая,а главное -- жалкая девушка.У нее
никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но
стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я
люблю быть одна... Mon père [236] ее очень любит. Она и Михаил
Иваныч -- два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба
облагодетельствованы им; как говорит Стерн: "мы не столько любим людей за то
добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали".
Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [237] и она очень добрая. И
mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она
прекрасно читает.
-- Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от
характера отца? -- вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
-- МНЕ?... Мне?!... Мне тяжело?! -- сказала она.
-- Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, -- сказал
князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко
отзываясь об отце.
-- Ты всем хорош, André, но у тебя есть какая-то гордость мысли, --
сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора,
-- и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно
было, какое другое чувство, кроме vénération, [238] может возбудить
такой человек, как mon père? И я так довольна и счастлива с ним. Я только
желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
-- Одно, что тяжело для меня, -- я тебе по правде скажу, André, -- это
образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким
огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так
заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее
время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так
язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
-- Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой
порох, -- насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
-- Аh! mon ami. [239] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он
услышит меня. André, -- сказала она робко после минуты молчания, -- у меня к
тебе есть большая просьба.
-- Что, мой друг?
-- Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить
никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня
утешишь. Обещай, Андрюша, -- сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем
держа что-то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и
составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении
просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что-то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
-- Ежели бы это и стоило мне большого труда... -- как будто
догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
-- Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon père. Что
хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего
отца, наш дедушка, носил во всех войнах... -- Она все еще не доставала того,
что держала, из ридикюля. -- Так ты обещаешь мне?
-- Конечно, в чем дело?
-- André, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его
не будешь снимать. Обещаешь?
-- Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет... Чтобы тебе сделать
удовольствие... -- сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив
огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он
раскаялся. -- Очень рад, право очень рад, мой друг, -- прибавил он.
-- Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе,
потому что в Нем одном и истина и успокоение, -- сказала она дрожащим от
волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом
овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на
серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
-- Пожалуйста, André, для меня...
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти
освещали все болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел
взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и
поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут)
и насмешливо.
-- Merci, mon ami. [240]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
-- Так я тебе говорила, André, будь добр и великодушен, каким ты всегда
был. Не суди строго Lise, -- начала она. -- Она так мила, так добра, и
положение ее очень тяжело теперь.
-- Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем-нибудь
свою жену или был недоволен ею. К чему ты все это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала
себя виноватою.
-- Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили. И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи.
Она хотела сказать что-то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая
княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды,
боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слез она
заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
-- Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда
не упрекну мою жену, и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к
ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели
ты хочешь знать правду... хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли
она? Нет. Отчего это? Не знаю...
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в
лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но
он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
-- Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас
приду. Петрушка! -- крикнул он камердинеру, -- поди сюда, убирай. Это в
сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
-- André, si vous avez. la foi, vous vous seriez adressé à Dieu, pour
qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre prière aurait été
exaucée. [241]
-- Да, разве это! -- сказал князь Андрей. -- Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим,
князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m-lle Bourienne, уже в третий раз в
этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных
переходах.
-- Ah! je vous croyais chez vous, [242] -- сказала она,
почему-то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг
выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и
волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и
ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый
голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери.
Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить
потерянное время.
-- Non, mais figurez-vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses
boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait défier
les années...[243] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал
при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в
руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские
воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и
спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же
разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя
ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями.
Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились
дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние:
Михаил Иванович, m-lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с-глазу-на-глаз хотел
проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и
в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за
столом и писал. Он оглянулся.
-- Едешь? -- И он опять стал писать.
-- Пришел проститься.
-- Целуй сюда, -- он показал щеку, -- спасибо, спасибо!
-- За что вы меня благодарите?
-- За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба
прежде всего. Спасибо, спасибо! -- И он продолжал писать, так что брызги
летели с трещавшего пера. -- Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела
могу делать вместе, -- прибавил он.
-- О жене... Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю...
-- Что врешь? Говори, что нужно.
-- Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером... Чтоб
он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими
глазами на сына.
-- Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, --
говорил князь Андрей, видимо смущенный. -- Я согласен, что и из миллиона
случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она
во сне видела, и она боится.
-- Гм... гм... -- проговорил про себя старый князь, продолжая
дописывать. -- Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
-- Плохо дело, а?
-- Что плохо, батюшка?
-- Жена! -- коротко и значительно сказал старый князь.
-- Я не понимаю, -- сказал князь Андрей.
-- Да нечего делать, дружок, -- сказал князь, -- они все такие, не
разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее,
взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось,
насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его.
Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой,
схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
-- Что делать? Красива! Я все сделаю. Ты будь покоен, -- говорил он
отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его.
Старик встал и подал письмо сыну.
-- Слушай, -- сказал он, -- о жене не заботься: что возможно сделать,
то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу,
чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал:
скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он
тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из
милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын
привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и
вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
-- Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их
государю передать после моей смерти. Теперь здесь -- вот ломбардный билет и
письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в
академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал,
что этого говорить не нужно.
-- Все исполню, батюшка, -- сказал он.
-- Ну, теперь прощай! -- Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его.
-- Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет... --
Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: -- а коли узнаю,
что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет... стыдно! --
взвизгнул он.
-- Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, -- улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
-- Еще я хотел просить вас, -- продолжал князь Андрей, -- ежели меня
убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера
говорил, чтоб он вырос у вас... пожалуйста.
-- Жене не отдавать? -- сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были
устремлены в глаза сына. Что-то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
-- Простились... ступай! -- вдруг сказал он. -- Ступай! -- закричал он
сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
-- Что такое, что? -- спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея
и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом
халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
-- Ну, -- сказал он, обратившись к жене.
И это "ну" звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: "теперь
проделывайте вы ваши штуки".
-- André, déjà! [244] -- сказала маленькая княгиня, бледнея и
со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и
бережно посадил ее на кресло.
-- Adieu, Marieie, [245] -- сказал он тихо сестре, поцеловался
с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m-lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья,
поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, все еще смотрела в
дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны
были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского
сморкания. Только-что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и
выглянула строгая фигура старика в белом халате.
-- Уехал? Ну и хорошо! -- сказал он, сердито посмотрев на
бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул
дверь.