Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом,
прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые
бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от
эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей
Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед
разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
-- А... -- сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим
словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по-французски начатый
разговор.
-- Я только говорю одно, генерал, -- говорил Кутузов с приятным
изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое
неторопливо-сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием
слушал себя. -- Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от
моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была
бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей
чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня
сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя
всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но
обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: "Вы
имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно все равно, верите
ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом-то все
дело".
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне
отвечать Кутузову.
-- Напротив, -- сказал он ворчливым и сердитым тоном, так
противоречившим лестному значению произносимых слов, -- напротив, участие
вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы
полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их
главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, --
закончил он видимо-приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
-- А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил
меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские
войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь
уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, --
сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении
австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие
невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было
весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, все с тем же
выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это.
Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о
победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
-- Дай-ка сюда это письмо, -- сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею.
-- Вот изволите видеть. -- И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ,
прочел по-немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога
Фердинанда: "Wir haben vollkommen zusammengehaltene Kräfte, nahe an 70 000
Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu
können. Wir können, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von
beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch
jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau
übersetzen, uns auf seine Communikations-Linie werfen, die Donau unterhalb
repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit
ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden
auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich-Ruseische Armée
ausgerüstet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht
gemeinschaftlich die Möglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal
zuzubereiten, so er verdient". [1]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково
посмотрел на члена гофкригсрата.
-- Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило,
предписывающее предполагать худшее, -- сказал австрийский генерал, видимо
желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
-- Извините, генерал, -- перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю
Андрею. -- Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших
лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его
высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, -- сказал он, подавая ему
несколько бумаг. -- И из всего этого чистенько, на французском языке,
составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о
действиях австрийской армии имели. Ну, так-то, и представь его
превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не
только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он
собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь
Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его
лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства,
усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о
впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и
интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка
и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково,
обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в
Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому
товарищу, отцу князя Андрея:
"Ваш сын, -- писал он, -- надежду подает быть офицером, из ряду
выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя
счастливым, имея под рукой такого подчиненного".
В штабе Кутузова, между товарищами-сослуживцами и вообще в армии князь
Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две
совершенно-противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем-то особенным от себя и
от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его,
восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и
приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым,
холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел
поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел
к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
-- Ну, что, князь? -- спросил Козловский.
-- Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
-- А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
-- Нет известия от Мака? -- спросил Козловский.
-- Нет.
-- Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
-- Вероятно, -- сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в
то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий,
очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным
платком головой и с орденом Марии-Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
-- Генерал-аншеф Кутузов? -- быстро проговорил приезжий генерал с
резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки
проходя к двери кабинета.
-- Генерал-аншеф занят, -- сказал Козловский, торопливо подходя к
неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. -- Как прикажете
доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого
ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
-- Генерал-аншеф занят, -- спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул
записную книжку, быстро начертил что-то карандашом, вырвал листок, отдал,
быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в
комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал
поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что-то сказать, но тотчас
же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук,
который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее
показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от
опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к
Кутузову.
-- Vous voyez le malheureux Mack, [2] -- проговорил он
сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений
оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу
морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза,
молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей
армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным
направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что
скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут
встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал
свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав
подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял
всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает
армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о
посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть,
придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами,
впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей
храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего
героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою
комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в
коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда,
чему-то смеялись.
-- Что ты так мрачен? -- спросил Несвицкий, заметив бледное с
блестящими глазами лицо князя Андрея.
-- Веселиться нечему, -- отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой
стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший
при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член
гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно
места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков,
отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
-- Идут!... идут!... посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей.
На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он
как будто не мог удержать.
-- Ваше превосходительство, -- сказал он по-немецки, выдвигаясь вперед
и обращаясь к австрийскому генералу. -- Имею честь поздравить.
Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал
расшаркиваться то одной, то другой ногой.
Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив
серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он
прищурился, показывая, что слушает.
-- Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только
немного тут зашибся, -- прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.
Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше.
-- Gott, wie naiv! [3] -- сказал он сердито, отойдя несколько
шагов.
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более
побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову.
То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его
поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в
озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
-- Если вы, милостивый государь, -- заговорил он пронзительно с легким
дрожанием нижней челюсти, -- хотите быть шутом, то я вам в этом не могу
воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз
скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.
Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв
глаза, смотрели на Болконского.
-- Что ж, я поздравил только, -- сказал Жерков.
-- Я не шучу с вами, извольте молчать! -- крикнул Болконский и, взяв за
руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.
-- Ну, что ты, братец, -- успокоивая сказал Несвицкий.
-- Как что? -- заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. --
Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и
радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым
дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacrés et l'ario mée
de nos alliés détruite, et vous trouvez là le mot pour rire, -- сказал он,
как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. -- C'est bien pour
un garçon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami,
mais pas pour vous, pas pour vous. [4] Мальчишкам только можно так
забавляться, -- сказал князь Андрей по-русски, выговаривая это слово с
французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.
Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из
коридора.