В четвертом часу вечера князь Андрей, настояв на своей просьбе у
Кутузова, приехал в Грунт и явился к Багратиону.
Адъютант Бонапарте еще не приехал в отряд Мюрата, и сражение еще не
начиналось. В отряде Багратиона ничего не знали об общем ходе дел, говорили
о мире, но не верили в его возможность. Говорили о сражении и тоже не верили
и в близость сражения. Багратион, зная Болконского за любимого и доверенного
адъютанта, принял его с особенным начальническим отличием и снисхождением,
объяснил ему, что, вероятно, нынче или завтра будет сражение, и предоставил
ему полную свободу находиться при нем во время сражения или в ариергарде
наблюдать за порядком отступления, "что тоже было очень важно".
-- Впрочем, нынче, вероятно, дела не будет, -- сказал Багратион, как бы
успокоивая князя Андрея.
"Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для
получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со
мной быть, пускай... пригодится, коли храбрый офицер", подумал Багратион.
Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и
узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать.
Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным
перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по-французски,
вызвался проводить князя Андрея.
Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего-то
как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
-- Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, -- сказал
штаб-офицер, указывая на этих людей. -- Распускают командиры. А вот здесь,
-- он указал на раскинутую палатку маркитанта, -- собьются и сидят. Нынче
утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть
их. Одна минута.
-- Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, -- сказал князь Андрей,
который не успел еще поесть.
-- Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба-соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек
офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и
ели.
-- Ну, что ж это, господа, -- сказал штаб-офицер тоном упрека, как
человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. -- Ведь нельзя же
отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г.
штабс-капитан, -- обратился он к маленькому, грязному, худому
артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту),
в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
-- Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? -- продолжал штаб-офицер, --
вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог.
Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб-офицер улыбнулся.)
Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, -- прибавил он
начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс-капитана Тушина.
Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно
глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на
штаб-офицера.
-- Солдаты говорят: разумшись ловчее, -- сказал капитан Тушин, улыбаясь
и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.
Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не
вышла. Он смутился.
-- Извольте отправляться, -- сказал штаб-офицер, стараясь удержать
серьезность.
Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было
что-то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но
чрезвычайно привлекательное.
Штаб-офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат,
офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь
вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних
рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих
укреплениях; из-за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты
красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше.
За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат,
беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать
нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.
-- Voilà l'agrément des camps, monsieur le prince, -- сказал дежурный
штаб-офицер. [55]
Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были
французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать.
-- Вот тут наша батарея стоит, -- сказал штаб-офицер, указывая на самый
высокий пункт, -- того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда все видно:
поедемте, князь.
-- Покорно благодарю, я теперь один проеду, -- сказал князь Андрей,
желая избавиться от штаб-офицера, -- не беспокойтесь, пожалуйста.
Штаб-офицер отстал, и князь Андрей поехал один.
Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и
веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том
обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в
десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и
страх чего-то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем
самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в
шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в
грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку;
рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили
балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и
голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около
котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами
смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке
подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В
другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты,
толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая
бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными
лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь
рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица
были такие спокойные, как будто все происходило не в виду неприятеля, перед
делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда,
а как будто где-нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав
егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми
же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от
других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед
которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое
взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый
неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и
не обращая внимания на крик, говорил:
-- Солдату позорно красть, солдат должен быть честен, благороден и
храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет; это мерзавец. Еще,
еще!
И все слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик.
-- Еще, еще, -- приговаривал майор.
Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от
наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.
Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и
неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в
средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так
близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой.
Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло
много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для
них неприятелей.
С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не
могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди,
показывающие что-нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои
наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей
остановился рассматривать французов.
-- Глянь-ка, глянь, -- говорил один солдат товарищу, указывая на
русского мушкатера-солдата, который с офицером подошел к цепи и что-то часто
и горячо говорил с французским гренадером. -- Вишь, лопочет как ловко! Аж
хранцуз-то за ним не поспевает. Ну-ка ты, Сидоров!
-- Погоди, послушай. Ишь, ловко! -- отвечал Сидоров, считавшийся
мастером говорить по-французски.
Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей
узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным,
пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.
-- Ну, еще, еще! -- подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и
стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. -- Пожалуйста,
почаще. Что он?
Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с
французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании.
Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и
бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били
французов.
-- Здесь велят прогнать вас и прогоним, -- говорил Долохов.
-- Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, --
сказал гренадер-француз.
Зрители и слушатели-французы засмеялись.
-- Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera
danser), [56] -- сказал Долохов.
-- Qu'est-ce qu'il chante? [57] -- сказал один француз.
-- De l'histoire ancienne,[58] -- сказал другой, догадавшись,
что дело шло о прежних войнах. -- L'Empereur va lui faire voir à votre
Souvara, comme aux autres...[59]
-- Бонапарте... -- начал было Долохов, но француз перебил его.
-- Нет Бонапарте. Есть император! Sacré nom... [60] -- сердито
крикнул он.
-- Чорт его дери вашего императора!
И Долохов по-русски, грубо, по-солдатски обругался и, вскинув ружье,
отошел прочь.
-- Пойдемте, Иван Лукич, -- сказал он ротному.
-- Вот так по-хранцузски, -- заговорили солдаты в цепи. -- Ну-ка ты,
Сидоров!
Сидоров подмигнул и, обращаясь к французам, начал часто, часто лепетать
непонятные слова:
-- Кари, мала, тафа, сафи, мутер, каска, -- лопотал он, стараясь
придавать выразительные интонации своему голосу.
-- Го, го, го! ха ха, ха, ха! Ух! Ух! -- раздался между солдатами
грохот такого здорового и веселого хохота, невольно через цепь сообщившегося
и французам, что после этого нужно было, казалось, разрядить ружья, взорвать
заряды и разойтись поскорее всем по домам.
Но ружья остались заряжены, бойницы в домах и укреплениях так же грозно
смотрели вперед и так же, как прежде, остались друг против друга обращенные,
снятые с передков пушки.
Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, князь Андрей
поднялся на ту батарею, с которой, по словам штаб-офицера, все поле было
видно. Здесь он слез с лошади и остановился у крайнего из четырех снятых с
передков орудий. Впереди орудий ходил часовой-артиллерист, вытянувшийся было
перед офицером, но по сделанному ему знаку возобновивший свое равномерное,
скучливое хождение. Сзади орудий стояли передки, еще сзади коновязь и костры
артиллеристов. Налево, недалеко от крайнего орудия, был новый плетеный
шалашик, из которого слышались оживленные офицерские голоса.
Действительно, с батареи открывался вид почти всего расположения
русских войск и большей части неприятеля. Прямо против батареи, на горизонте
противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно
было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских
войск, которых, очевидно, большая часть находилась в самой деревне и за
горою. Левее деревни, в дыму, казалось что-то похожее на батарею, но простым
глазом нельзя было рассмотреть хорошенько. Правый фланг наш располагался на
довольно крутом возвышении, которое господствовало над позицией французов.
По нем расположена была наша пехота, и на самом краю видны были драгуны. В
центре, где и находилась та батарея Тушина, с которой рассматривал позицию
князь Андрей, был самый отлогий и прямой спуск и подъем к ручью, отделявшему
нас от Шенграбена. Налево войска наши примыкали к лесу, где дымились костры
нашей, рубившей дрова, пехоты. Линия французов была шире нашей, и ясно было,
что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был
крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и
коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для
себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки,
намереваясь сообщить их Багратиону. Он предполагал, во-первых, сосредоточить
всю артиллерию в центре и, во-вторых, кавалерию перевести назад, на ту
сторону оврага. Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем,
следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь
историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно
соображал будущий ход военных действий только в общих чертах. Ему
представлялись лишь следующего рода крупные случайности: "Ежели неприятель
поведет атаку на правый фланг, -- говорил он сам себе, -- Киевский
гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до
тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним. В этом случае драгуны могут
ударить во фланг и опрокинуть их. В случае же атаки на центр, мы выставляем
на этом возвышении центральную батарею и под ее прикрытием стягиваем левый
фланг и отступаем до оврага эшелонами", рассуждал он сам с собою...
Все время, что он был на батарее у орудия, он, как это часто бывает, не
переставая, слышал звуки голосов офицеров, говоривших в балагане, но не
понимал ни одного слова из того, что они говорили. Вдруг звук голосов из
балагана поразил его таким задушевным тоном, что он невольно стал
прислушиваться.
-- Нет, голубчик, -- говорил приятный и как будто знакомый князю Андрею
голос, -- я говорю, что коли бы возможно было знать, что будет после смерти,
тогда бы и смерти из нас никто не боялся. Так-то, голубчик.
Другой, более молодой голос перебил его:
-- Да бойся, не бойся, все равно, -- не минуешь.
-- А все боишься! Эх вы, ученые люди, -- сказал третий мужественный
голос, перебивая обоих. -- То-то вы, артиллеристы, и учены очень оттого, что
все с собой свезти можно, и водочки и закусочки.
И владелец мужественного голоса, видимо, пехотный офицер, засмеялся.
-- А все боишься, -- продолжал первый знакомый голос. -- Боишься
неизвестности, вот чего. Как там ни говори, что душа на небо пойдет... ведь
это мы знаем, что неба нет, a сфера одна.
Опять мужественный голос перебил артиллериста.
-- Ну, угостите же травником-то вашим, Тушин, -- сказал он.
"А, это тот самый капитан, который без сапог стоял у маркитанта",
подумал князь Андрей, с удовольствием признавая приятный философствовавший
голос.
-- Травничку можно, -- сказал Тушин, -- а все-таки будущую жизнь
постигнуть...
Он не договорил. В это время в воздухе послышался свист; ближе, ближе,
быстрее и слышнее, слышнее и быстрее, и ядро, как будто не договорив всего,
что нужно было, с нечеловеческою силой взрывая брызги, шлепнулось в землю
недалеко от балагана. Земля как будто ахнула от страшного удара.
В то же мгновение из балагана выскочил прежде всех маленький Тушин с
закушенною на бок трубочкой; доброе, умное лицо его было несколько бледно.
За ним вышел владетель мужественного голоса, молодцоватый пехотный офицер, и
побежал к своей роте, на бегу застегиваясь.
Князь Андрей верхом остановился на батарее, глядя на дым орудия, из
которого вылетело ядро. Глаза его разбегались по обширному пространству. Он
видел только, что прежде-неподвижные массы французов заколыхались, и что
налево действительно была батарея. На ней еще не разошелся дымок.
Французские два конные, вероятно, адъютанта, проскакали по горе. Под гору,
вероятно, для усиления цепи, двигалась явственно-видневшаяся небольшая
колонна неприятеля. Еще дым первого выстрела не рассеялся, как показался
другой дымок и выстрел. Сраженье началось. Князь Андрей повернул лошадь и
поскакал назад в Грунт отыскивать князя Багратиона. Сзади себя он слышал,
как канонада становилась чаще и громче. Видно, наши начинали отвечать.
Внизу, в том месте, где проезжали парламентеры, послышались ружейные
выстрелы.
Лемарруа (Le Marierois) с грозным письмом Бонапарта только что
прискакал к Мюрату, и пристыженный Мюрат, желая загладить свою ошибку,
тотчас же двинул свои войска на центр и в обход обоих флангов, надеясь еще
до вечера и до прибытия императора раздавить ничтожный, стоявший перед ним,
отряд.
"Началось! Вот оно"! думал князь Андрей, чувствуя, как кровь чаще
начинала приливать к его сердцу. "Но где же? Как же выразится мой Тулон?"
думал он.
Проезжая между тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа
тому назад, он везде видел одни и те же быстрые движения строившихся и
разбиравших ружья солдат, и на всех лицах узнавал он то чувство оживления,
которое было в его сердце. "Началось! Вот оно! Страшно и весело!" говорило
лицо каждого солдата и офицера.
Не доехав еще до строившегося укрепления, он увидел в вечернем свете
пасмурного осеннего дня подвигавшихся ему навстречу верховых. Передовой, в
бурке и картузе со смушками, ехал на белой лошади. Это был князь Багратион.
Князь Андрей остановился, ожидая его. Князь Багратион приостановил свою
лошадь и, узнав князя Андрея, кивнул ему головой. Он продолжал смотреть
вперед в то время, как князь Андрей говорил ему то, что он видел.
Выражение: "началось! вот оно!" было даже и на крепком карем лице князя
Багратиона с полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами. Князь
Андрей с беспокойным любопытством вглядывался в это неподвижное лицо, и ему
хотелось знать, думает ли и чувствует, и что думает, что чувствует этот
человек в эту минуту? "Есть ли вообще что-нибудь там, за этим неподвижным
лицом?" спрашивал себя князь Андрей, глядя на него. Князь Багратион наклонил
голову, в знак согласия на слова князя Андрея, и сказал: "Хорошо", с таким
выражением, как будто все то, что происходило и что ему сообщали, было
именно то, что он уже предвидел. Князь Андрей, запихавшись от быстроты езды,
говорил быстро. Князь Багратион произносил слова с своим восточным акцентом
особенно медленно, как бы внушая, что торопиться некуда. Он тронул, однако,
рысью свою лошадь по направлению к батарее Тушина. Князь Андрей вместе с
свитой поехал за ним. За князем Багратионом ехали: свитский офицер, личный
адъютант князя, Жерков, ординарец, дежурный штаб-офицер на энглизированной
красивой лошади и статский чиновник, аудитор, который из любопытства
попросился ехать в сражение. Аудитор, полный мужчина с полным лицом, с
наивною улыбкой радости оглядывался вокруг, трясясь на своей лошади,
представляя странный вид в своей камлотовой шинели на фурштатском седле
среди гусар, казаков и адъютантов.
-- Вот хочет сраженье посмотреть, -- сказал Жерков Болконскому,
указывая на аудитора, -- да под ложечкой уж заболело.
-- Ну, полно вам, -- проговорил аудитор с сияющею, наивною и вместе
хитрою улыбкой, как будто ему лестно было, что он составлял предмет шуток
Жеркова, и как будто он нарочно старался казаться глупее, чем он был в самом
деле.
-- Très drôle, mon monsieur prince, [61] -- сказал дежурный
штаб-офицер. (Он помнил, что по-французски как-то особенно говорится титул
князь, и никак не мог наладить.)
В это время они все уже подъезжали к батарее Тушина, и впереди их
ударилось ядро.
-- Что ж это упало? -- наивно улыбаясь, спросил аудитор.
-- Лепешки французские, -- сказал Жерков.
-- Этим-то бьют, значит? -- спросил аудитор. -- Страсть-то какая!
И он, казалось, распускался весь от удовольствия. Едва он договорил,
как опять раздался неожиданно страшный свист, вдруг прекратившийся ударом во
что-то жидкое, и ш-ш-ш-шлеп -- казак, ехавший несколько правее и сзади
аудитора, с лошадью рухнулся на землю. Жерков и дежурный штаб-офицер
пригнулись к седлам и прочь поворотили лошадей. Аудитор остановился против
казака, со внимательным любопытством рассматривая его. Казак был мертв,
лошадь еще билась.
Князь Багратион, прищурившись, оглянулся и, увидав причину происшедшего
замешательства, равнодушно отвернулся, как будто говоря: стоит ли глупостями
заниматься! Он остановил лошадь, с приемом хорошего ездока, несколько
перегнулся и выправил зацепившуюся за бурку шпагу. Шпага была старинная, не
такая, какие носились теперь. Князь Андрей вспомнил рассказ о том, как
Суворов в Италии подарил свою шпагу Багратиону, и ему в эту минуту особенно
приятно было это воспоминание. Они подъехали к той самой батарее, у которой
стоял Болконский, когда рассматривал поле сражения.
-- Чья рота? -- спросил князь Багратион у фейерверкера, стоявшего у
ящиков.
Он спрашивал: чья рота? а в сущности он спрашивал: уж не робеете ли вы
тут? И фейерверкер понял это.
-- Капитана Тушина, ваше превосходительство, -- вытягиваясь, закричал
веселым голосом рыжий, с покрытым веснушками лицом, фейерверкер.
-- Так, так, -- проговорил Багратион, что-то соображая, и мимо передков
проехал к крайнему орудию.
В то время как он подъезжал, из орудия этого, оглушая его и свиту,
зазвенел выстрел, и в дыму, вдруг окружившем орудие, видны были
артиллеристы, подхватившие пушку и, торопливо напрягаясь, накатывавшие ее на
прежнее место. Широкоплечий, огромный солдат 1-й с банником, широко
расставив ноги, отскочил к колесу. 2-й трясущейся рукой клал заряд в дуло.
Небольшой сутуловатый человек, офицер Тушин, спотыкнувшись на хобот, выбежал
вперед, не замечая генерала и выглядывая из-под маленькой ручки.
-- Еще две линии прибавь, как раз так будет, -- закричал он тоненьким
голоском, которому он старался придать молодцоватость, не шедшую к его
фигуре. -- Второе! -- пропищал он. -- Круши, Медведев!
Багратион окликнул офицера, и Тушин, робким и неловким движением,
совсем не так, как салютуют военные, а так, как благословляют священники,
приложив три пальца к козырьку, подошел к генералу. Хотя орудия Тушина были
назначены для того, чтоб обстреливать лощину, он стрелял брандскугелями по
видневшейся впереди деревне Шенграбен, перед которой выдвигались большие
массы французов.
Никто не приказывал Тушину, куда и чем стрелять, и он, посоветовавшись
с своим фельдфебелем Захарченком, к которому имел большое уважение, решил,
что хорошо было бы зажечь деревню. "Хорошо!" сказал Багратион на доклад
офицера и стал оглядывать все открывавшееся перед ним поле сражения, как бы
что-то соображая. С правой стороны ближе всего подошли французы. Пониже
высоты, на которой стоял Киевский полк, в лощине речки слышалась хватающая
за душу перекатная трескотня ружей, и гораздо правее, за драгунами, свитский
офицер указывал князю на обходившую наш фланг колонну французов. Налево
горизонт ограничивался близким лесом. Князь Багратион приказал двум
баталионам из центра итти на подкрепление направо. Свитский офицер осмелился
заметить князю, что по уходе этих баталионов орудия останутся без прикрытия.
Князь Багратион обернулся к свитскому офицеру и тусклыми глазами посмотрел
на него молча. Князю Андрею казалось, что замечание свитского офицера было
справедливо и что действительно сказать было нечего. Но в это время
прискакал адъютант от полкового командира, бывшего в лощине, с известием,
что огромные массы французов шли низом, что полк расстроен и отступает к
киевским гренадерам. Князь Багратион наклонил голову в знак согласия и
одобрения. Шагом поехал он направо и послал адъютанта к драгунам с
приказанием атаковать французов. Но посланный туда адъютант приехал через
полчаса с известием, что драгунский полковой командир уже отступил за овраг,
ибо против него был направлен сильный огонь, и он понапрасну терял людей и
потому спешил стрелков в лес.
-- Хорошо! -- сказал Багратион.
В то время как он отъезжал от батареи, налево тоже послышались выстрелы
в лесу, и так как было слишком далеко до левого фланга, чтобы успеть самому
приехать во-время, князь Багратион послал туда Жеркова сказать старшему
генералу, тому самому, который представлял полк Кутузову в Браунау, чтобы он
отступил сколь можно поспешнее за овраг, потому что правый фланг, вероятно,
не в силах будет долго удерживать неприятеля. Про Тушина же и баталион,
прикрывавший его, было забыто. Князь Андрей тщательно прислушивался к
разговорам князя Багратиона с начальниками и к отдаваемым им приказаниям и к
удивлению замечал, что приказаний никаких отдаваемо не было, а что князь
Багратион только старался делать вид, что все, что делалось по
необходимости, случайности и воле частных начальников, что все это делалось
хоть не по его приказанию, но согласно с его намерениями. Благодаря такту,
который выказывал князь Багратион, князь Андрей замечал, что, несмотря на
эту случайность событий и независимость их от воли начальника, присутствие
его сделало чрезвычайно много. Начальники, с расстроенными лицами
подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры
весело приветствовали его и становились оживленнее в его присутствии и,
видимо, щеголяли перед ним своею храбростию.