Князь Багратион, выехав на самый высокий пункт нашего правого фланга,
стал спускаться книзу, где слышалась перекатная стрельба и ничего не видно
было от порохового дыма. Чем ближе они спускались к лощине, тем менее им
становилось видно, но тем чувствительнее становилась близость самого
настоящего поля сражения. Им стали встречаться раненые. Одного с
окровавленной головой, без шапки, тащили двое солдат под руки. Он хрипел и
плевал. Пуля попала, видно, в рот или в горло. Другой, встретившийся им,
бодро шел один, без ружья, громко охая и махая от свежей боли рукою, из
которой кровь лилась, как из стклянки, на его шинель. Лицо его казалось
больше испуганным, чем страдающим. Он минуту тому назад был ранен. Переехав
дорогу, они стали круто спускаться и на спуске увидали несколько человек,
которые лежали; им встретилась толпа солдат, в числе которых были и не
раненые. Солдаты шли в гору, тяжело дыша, и, несмотря на вид генерала,
громко разговаривали и махали руками. Впереди, в дыму, уже были видны ряды
серых шинелей, и офицер, увидав Багратиона, с криком побежал за солдатами,
шедшими толпой, требуя, чтоб они воротились. Багратион подъехал к рядам, по
которым то там, то здесь быстро щелкали выстрелы, заглушая говор и командные
крики. Весь воздух пропитан был пороховым дымом. Лица солдат все были
закопчены порохом и оживлены. Иные забивали шомполами, другие посыпали на
полки, доставали заряды из сумок, третьи стреляли. Но в кого они стреляли,
этого не было видно от порохового дыма, не уносимого ветром. Довольно часто
слышались приятные звуки жужжанья и свистения. "Что это такое? -- думал
князь Андрей, подъезжая к этой толпе солдат. -- Это не может быть атака,
потому что они не двигаются; не может быть карре: они не так стоят".
Худощавый, слабый на вид старичок, полковой командир, с приятною
улыбкой, с веками, которые больше чем наполовину закрывали его старческие
глаза, придавая ему кроткий вид, подъехал к князю Багратиону и принял его,
как хозяин дорогого гостя. Он доложил князю Багратиону, что против его полка
была конная атака французов, но что, хотя атака эта отбита, полк потерял
больше половины людей. Полковой командир сказал, что атака была отбита,
придумав это военное название тому, что происходило в его полку; но он
действительно сам не знал, что происходило в эти полчаса во вверенных ему
войсках, и не мог с достоверностью сказать, была ли отбита атака или полк
его был разбит атакой. В начале действий он знал только то, что по всему его
полку стали летать ядра и гранаты и бить людей, что потом кто-то закричал:
"конница", и наши стали стрелять. И стреляли до сих пор уже не в конницу,
которая скрылась, а в пеших французов, которые показались в лощине и
стреляли по нашим. Князь Багратион наклонил голову в знак того, что все это
было совершенно так, как он желал и предполагал. Обратившись к адъютанту, он
приказал ему привести с горы два баталиона 6-го егерского, мимо которых они
сейчас проехали. Князя Андрея поразила в эту минуту перемена, происшедшая в
лице князя Багратиона. Лицо его выражало ту сосредоточенную и счастливую
решимость, которая бывает у человека, готового в жаркий день броситься в
воду и берущего последний разбег. Не было ни невыспавшихся тусклых глаз, ни
притворно-глубокомысленного вида: круглые, твердые, ястребиные глаза
восторженно и несколько презрительно смотрели вперед, очевидно, ни на чем не
останавливаясь, хотя в его движениях оставалась прежняя медленность и
размеренность.
Полковой командир обратился к князю Багратиону, упрашивая его отъехать
назад, так как здесь было слишком опасно. "Помилуйте, ваше сиятельство, ради
Бога!" говорил он, за подтверждением взглядывая на свитского офицера,
который отвертывался от него. "Вот, изволите видеть!" Он давал заметить
пули, которые беспрестанно визжали, пели и свистали около них. Он говорил
таким тоном просьбы и упрека, с каким плотник говорит взявшемуся за топор
барину: "наше дело привычное, а вы ручки намозолите". Он говорил так, как
будто его самого не могли убить эти пули, и его полузакрытые глаза придавали
его словам еще более убедительное выражение. Штаб-офицер присоединился к
увещаниям полкового командира; но князь Багратион не отвечал им и только
приказал перестать стрелять и построиться так, чтобы дать место подходившим
двум баталионам. В то время как он говорил, будто невидимою рукой потянулся
справа налево, от поднявшегося ветра, полог дыма, скрывавший лощину, и
противоположная гора с двигающимися по ней французами открылась перед ними.
Все глаза были невольно устремлены на эту французскую колонну, подвигавшуюся
к нам и извивавшуюся по уступам местности. Уже видны были мохнатые шапки
солдат; уже можно было отличить офицеров от рядовых; видно было, как
трепалось о древко их знамя.
-- Славно идут, -- сказал кто-то в свите Багратиона.
Голова колонны спустилась уже в лощину. Столкновение должно было
произойти на этой стороне спуска...
Остатки нашего полка, бывшего в деле, поспешно строясь, отходили
вправо; из-за них, разгоняя отставших, подходили стройно два баталиона 6-го
егерского. Они еще не поровнялись с Багратионом, а уже слышен был тяжелый,
грузный шаг, отбиваемый в ногу всею массой людей. С левого фланга шел ближе
всех к Багратиону ротный командир, круглолицый, статный мужчина с глупым,
счастливым выражением лица, тот самый, который выбежал из балагана. Он,
видимо, ни о чем не думал в эту минуту, кроме того, что он молодцом пройдет
мимо начальства.
С фрунтовым самодовольством он шел легко на мускулистых ногах, точно он
плыл, без малейшего усилия вытягиваясь и отличаясь этою легкостью от
тяжелого шага солдат, шедших по его шагу. Он нес у ноги вынутую тоненькую,
узенькую шпагу (гнутую шпажку, не похожую на оружие) и, оглядываясь то на
начальство, то назад, не теряя шагу, гибко поворачивался всем своим сильным
станом. Казалось, все силы души его были направлены на то,чтобы наилучшим
образом пройти мимо начальства, и, чувствуя, что он исполняет это дело
хорошо, он был счастлив. "Левой... левой... левой...", казалось, внутренно
приговаривал он через каждый шаг, и по этому такту с разно-образно-строгими
лицами двигалась стена солдатских фигур, отягченных ранцами и ружьями, как
будто каждый из этих сотен солдат мысленно через шаг приговаривал: "левой...
левой... левой...". Толстый майор, пыхтя и разрознивая шаг, обходил куст по
дороге; отставший солдат, запыхавшись, с испуганным лицом за свою
неисправность, рысью догонял роту; ядро, нажимая воздух, пролетело над
головой князя Багратиона и свиты и в такт: "левой -- левой!" ударилось в
колонну. "Сомкнись!" послышался щеголяющий голос ротного командира. Солдаты
дугой обходили что-то в том месте, куда упало ядро; старый кавалер,
фланговый унтер-офицер, отстав около убитых, догнал свой ряд, подпрыгнув,
переменил ногу, попал в шаг и сердито оглянулся. "Левой... левой...
левой...", казалось, слышалось из-за угрожающего молчания и однообразного
звука единовременно ударяющих о землю ног.
-- Молодцами, ребята! -- сказал князь Багратион.
"Ради... ого-го-го-го-го!..." раздалось по рядам. Угрюмый солдат,
шедший слева, крича, оглянулся глазами на Багратиона с таким выражением, как
будто говорил: "сами знаем"; другой, не оглядываясь и как будто боясь
развлечься, разинув рот, кричал и проходил.
Велено было остановиться и снять ранцы.
Багратион объехал прошедшие мимо его ряды и слез с лошади. Он отдал
казаку поводья, снял и отдал бурку, расправил ноги и поправил на голове
картуз. Голова французской колонны, с офицерами впереди, показалась из-под
горы.
"С Богом!" проговорил Багратион твердым, слышным голосом, на мгновение
обернулся к фронту и, слегка размахивая руками, неловким шагом кавалериста,
как бы трудясь, пошел вперед по неровному полю. Князь Андрей чувствовал, что
какая-то непреодолимая сила влечет его вперед, и испытывал большое счастие.
[62]
Уже близко становились французы; уже князь Андрей, шедший рядом с
Багратионом, ясно различал перевязи, красные эполеты, даже лица французов.
(Он ясно видел одного старого французского офицера, который вывернутыми
ногами в штиблетах с трудом шел в гору.) Князь Багратион не давал нового
приказания и все так же молча шел перед рядами. Вдруг между французами
треснул один выстрел, другой, третий... и по всем расстроившимся
неприятельским рядам разнесся дым и затрещала пальба. Несколько человек
наших упало, в том числе и круглолицый офицер, шедший так весело и
старательно. Но в то же мгновение как раздался первый выстрел, Багратион
оглянулся и закричал: "Ура!"
"Ура-а-а-а!" протяжным криком разнеслось по нашей линии и, обгоняя
князя Багратиона и друг друга, нестройною, но веселою и оживленною толпой
побежали наши под гору за расстроенными французами.
Атака 6-го егерского обеспечила отступление правого фланга. В центре
действие забытой батареи Тушина, успевшего зажечь Шенграбен, останавливало
движение французов. Французы тушили пожар, разносимый ветром, и давали время
отступать. Отступление центра через овраг совершалось поспешно и шумно;
однако войска, отступая, не путались командами. Но левый фланг, который
единовременно был атакован и обходим превосходными силами французов под
начальством Ланна и который состоял из Азовского и Подольского пехотных и
Павлоградского гусарского полков, был расстроен. Багратион послал Жеркова к
генералу левого фланга с приказанием немедленно отступать.
Жерков бойко, не отнимая руки от фуражки, тронул лошадь и поскакал. Но
едва только он отъехал от Багратиона, как силы изменили ему. На него нашел
непреодолимый страх, и он не мог ехать туда, где было опасно.
Подъехав к войскам левого фланга, он поехал не вперед, где была
стрельба, а стал отыскивать генерала и начальников там, где их не могло
быть, и потому не передал приказания.
Командование левым флангом принадлежало по старшинству полковому
командиру того самого полка, который представлялся под Браунау Кутузову и в
котором служил солдатом Долохов. Командование же крайнего левого фланга было
предназначено командиру Павлоградского полка, где служил Ростов, вследствие
чего произошло недоразумение. Оба начальника были сильно раздражены друг
против друга, и в то самое время как на правом фланге давно уже шло дело и
французы уже начали наступление, оба начальника были заняты переговорами,
которые имели целью оскорбить друг друга. Полки же, как кавалерийский, так и
пехотный, были весьма мало приготовлены к предстоящему делу. Люди полков, от
солдата до генерала, не ждали сражения и спокойно занимались мирными делами:
кормлением лошадей в коннице, собиранием дров -- в пехоте.
-- Есть он, однако, старше моего в чином, -- говорил немец, гусарский
полковник, краснея и обращаясь к подъехавшему адъютанту, -- то оставляяй его
делать, как он хочет. Я своих гусар не могу жертвовать. Трубач! Играй
отступление!
Но дело становилось к спеху. Канонада и стрельба, сливаясь, гремели
справа и в центре, и французские капоты стрелков Ланна проходили уже плотину
мельницы и выстраивались на этой стороне в двух ружейных выстрелах. Пехотный
полковник вздрагивающею походкой подошел к лошади и, взлезши на нее и
сделавшись очень прямым и высоким, поехал к павлоградскому командиру.
Полковые командиры съехались с учтивыми поклонами и со скрываемою злобой в
сердце.
-- Опять-таки, полковник, -- говорил генерал, -- не могу я, однако,
оставить половину людей в лесу. Я вас прошу, я вас прошу, -- повторил он, --
занять позицию и приготовиться к атаке.
-- А вас прошу не мешивайтся не свое дело, -- отвечал, горячась,
полковник. -- Коли бы вы был кавалерист...
-- Я не кавалерист, полковник, но я русский генерал, и ежели вам это
неизвестно...
-- Очень известно, ваше превосходительство, -- вдруг вскрикнул, трогая
лошадь, полковник, и делаясь красно-багровым. -- Не угодно ли пожаловать в
цепи, и вы будете посмотрейть, что этот позиция никуда негодный. Я не хочу
истребить своя полка для ваше удовольствие.
-- Вы забываетесь, полковник. Я не удовольствие свое соблюдаю и
говорить этого не позволю.
Генерал, принимая приглашение полковника на турнир храбрости, выпрямив
грудь и нахмурившись, поехал с ним вместе по направлению к цепи, как будто
все их разногласие должно было решиться там, в цепи, под пулями. Они
приехали в цепь, несколько пуль пролетело над ними, и они молча
остановились. Смотреть в цепи нечего было, так как и с того места, на
котором они прежде стояли, ясно было, что по кустам и оврагам кавалерии
действовать невозможно, и что французы обходят левое крыло. Генерал и
полковник строго и значительно смотрели, как два петуха, готовящиеся к бою,
друг на друга, напрасно выжидая признаков трусости. Оба выдержали экзамен.
Так как говорить было нечего, и ни тому, ни другому не хотелось подать повод
другому сказать, что он первый выехал из-под пуль, они долго простояли бы
там, взаимно испытывая храбрость, ежели бы в это время в лесу, почти сзади
их, не послышались трескотня ружей и глухой сливающийся крик. Французы
напали на солдат, находившихся в лесу с дровами. Гусарам уже нельзя было
отступать вместе с пехотой. Они были отрезаны от пути отступления налево
французскою цепью. Теперь, как ни неудобна была местность, необходимо было
атаковать, чтобы проложить себе дорогу.
Эскадрон, где служил Ростов, только что успевший сесть на лошадей, был
остановлен лицом к неприятелю. Опять, как и на Энском мосту, между
эскадроном и неприятелем никого не было, и между ними, разделяя их, лежала
та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых
от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и вопрос о том, перейдут ли или
нет и как перейдут они черту, волновал их.
Ко фронту подъехал полковник, сердито ответил что-то на вопросы
офицеров и, как человек, отчаянно настаивающий на своем, отдал какое-то
приказание. Никто ничего определенного не говорил, но по эскадрону
пронеслась молва об атаке. Раздалась команда построения, потом визгнули
сабли, вынутые из ножен. Но все еще никто не двигался. Войска левого фланга,
и пехота и гусары, чувствовали, что начальство само не знает, что делать, и
нерешимость начальников сообщалась войскам.
"Поскорее, поскорее бы", думал Ростов, чувствуя, что наконец-то
наступило время изведать наслаждение атаки, про которое он так много слышал
от товарищей-гусаров.
-- С Богом, г'ебята, -- прозвучал голос Денисова, -- г'ысыо, маг'ш!
В переднем ряду заколыхались крупы лошадей. Грачик потянул поводья и
сам тронулся.
Справа Ростов видел первые ряды своих гусар, а еще дальше впереди
виднелась ему темная полоса, которую он не мог рассмотреть, но считал
неприятелем. Выстрелы были слышны, но в отдалении.
-- Прибавь рыси! -- послышалась команда, и Ростов чувствовал, как
поддает задом, перебивая в галоп, его Грачик.
Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и
веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было
впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и
перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но все веселее и
оживленнее становилось. "Ох, как я рубану его", думал Ростов, сжимая в руке
ефес сабли.
-- О-о-о-а-а-а!! -- загудели голоса. "Ну, попадись теперь кто бы ни
был", думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя других, выпустил
его во весь карьер. Впереди уже виден был неприятель. Вдруг, как широким
веником, стегнуло что-то по эскадрону. Ростов поднял саблю, готовясь рубить,
но в это время впереди скакавший солдат Никитенко отделился от него, и
Ростов почувствовал, как во сне, что продолжает нестись с неестественною
быстротой вперед и вместе с тем остается на месте. Сзади знакомый гусар
Бандарчук наскакал на него и сердито посмотрел. Лошадь Бандарчука
шарахнулась, и он обскакал мимо.
"Что же это? я не подвигаюсь? -- Я упал, я убит..." в одно мгновение
спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля. Вместо двигавшихся
лошадей и гусарских спин он видел вокруг себя неподвижную землю и жнивье.
Теплая кровь была под ним. "Нет, я ранен, и лошадь убита". Грачик поднялся
было на передние ноги, но упал, придавив седоку ногу. Из головы лошади текла
кровь. Лошадь билась и не могла встать. Ростов хотел подняться и упал тоже:
ташка зацепилась за седло. Где были наши, где были французы -- он не знал.
Никого не было кругом.
Высвободив ногу, он поднялся. "Где, с какой стороны была теперь та
черта, которая так резко отделяла два войска?" -- он спрашивал себя и не мог
ответить."Уже не дурное ли что-нибудь случилось со мной? Бывают ли такие
случаи, и что надо делать в таких случаях?" -- спросил он сам себя вставая;
и в это время почувствовал, что что-то лишнее висит на его левой онемевшей
руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней
кровь. "Ну, вот и люди, -- подумал он радостно, увидав несколько человек,
бежавших к нему. -- Они мне помогут!" Впереди этих людей бежал один в
странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще
два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что-то странное,
нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один
русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь.
"Верно, наш пленный... Да. Неужели и меня возьмут? Что это за люди?"
все думал Ростов, не веря своим глазам. "Неужели французы?" Он смотрел на
приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только
затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась
ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. "Кто они? Зачем они
бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня,
кого так любят все?" -- Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи,
друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. "А может,
-- и убить!" Он более десяти секунд стоял, не двигаясь с места и не понимая
своего положения. Передний француз с горбатым носом подбежал так близко, что
уже видно было выражение его лица. И разгоряченная чуждая физиономия этого
человека, который со штыком на-перевес, сдерживая дыханье, легко подбегал к
нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из
него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с тем
чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с
чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за
свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом. Быстро
перепрыгивая через межи, с тою стремительностью, с которою он бегал, играя в
горелки, он летел по полю, изредка оборачивая свое бледное, доброе, молодое
лицо, и холод ужаса пробегал по его спине. "Нет, лучше не смотреть", подумал
он, но, подбежав к кустам, оглянулся еще раз. Французы отстали, и даже в ту
минуту как он оглянулся, передний только что переменил рысь на шаг и,
обернувшись, что-то сильно кричал заднему товарищу. Ростов остановился.
"Что-нибудь не так, -- подумал он, -- не может быть, чтоб они хотели убить
меня". А между тем левая рука его была так тяжела, как будто двухпудовая
гиря была привешана к ней. Он не мог бежать дальше. Француз остановился тоже
и прицелился. Ростов зажмурился и нагнулся. Одна, другая пуля пролетела,
жужжа, мимо него. Он собрал последние силы, взял левую руку в правую и
побежал до кустов. В кустах были русские стрелки.