Старый князь Николай Андреич Болконский в декабре 1805 года получил
письмо от князя Василия, извещавшего его о своем приезде вместе с сыном. ("Я
еду на ревизию, и, разумеется, мне 100 верст не крюк, чтобы посетить вас,
многоуважаемый благодетель, -- писал он, -- и Анатоль мой провожает меня и
едет в армию; и я надеюсь, что вы позволите ему лично выразить вам то
глубокое уважение, которое он, подражая отцу, питает к вам".)
-- Вот Мари и вывозить не нужно: женихи сами к нам едут, -- неосторожно
сказала маленькая княгиня, услыхав про это.
Князь Николай Андреич поморщился и ничего не сказал.
Через две недели после получения письма, вечером, приехали вперед люди
князя Василья, а на другой день приехал и он сам с сыном.
Старик Болконский всегда был невысокого мнения о характере князя
Василья, и тем более в последнее время, когда князь Василий в новые
царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и почестях. Теперь
же, по намекам письма и маленькой княгини, он понял, в чем дело, и невысокое
мнение о князе Василье перешло в душе князя Николая Андреича в чувство
недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В тот
день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно
недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь
Василий, или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василья, что
был не в духе; но он был не в духе, и Тихон еще утром отсоветывал
архитектору входить с докладом к князю.
-- Слышите, как ходит, -- сказал Тихон, обращая внимание архитектора на
звуки шагов князя. -- На всю пятку ступает -- уж мы знаем...
Однако, как обыкновенно, в 9-м часу князь вышел гулять в своей
бархатной шубке с собольим воротником и такой же шапке. Накануне выпал снег.
Дорожка, по которой хаживал князь Николай Андреич к оранжерее, была
расчищена, следы метлы виднелись на разметанном снегу, и лопата была
воткнута в рыхлую насыпь снега, шедшую с обеих сторон дорожки. Князь прошел
по оранжереям, по дворне и постройкам, нахмуренный и молчаливый.
-- А проехать в санях можно? -- спросил он провожавшего его до дома
почтенного, похожего лицом и манерами на хозяина, управляющего.
-- Глубок снег, ваше сиятельство. Я уже по прешпекту разметать велел.
Князь наклонил голову и подошел к крыльцу. "Слава тебе, Господи, --
подумал управляющий, -- пронеслась туча!"
-- Проехать трудно было, ваше сиятельство, -- прибавил управляющий. --
Как слышно было, ваше сиятельство, что министр пожалует к вашему
сиятельству?
Князь повернулся к управляющему и нахмуренными глазами уставился на
него.
-- Что? Министр? Какой министр? Кто велел? -- заговорил он своим
пронзительным, жестким голосом. -- Для княжны, моей дочери, не расчистили, а
для министра! У меня нет министров!
-- Ваше сиятельство, я полагал...
-- Ты полагал! -- закричал князь, все поспешнее и несвязнее выговаривая
слова. -- Ты полагал... Разбойники! прохвосты! Я тебя научу полагать, -- и,
подняв палку, он замахнулся ею на Алпатыча и ударил бы, ежели бы управляющий
невольно не отклонился от удара. -- Полагал! Прохвосты! -- торопливо кричал
он. Но, несмотря на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей дерзости --
отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно свою
плешивую голову, или, может быть, именно от этого князь, продолжая кричать:
"прохвосты! закидать дорогу!" не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Перед обедом княжна и m-lle Bourienne, знавшие, что князь не в духе,
стояли, ожидая его: m-lle Bourienne с сияющим лицом, которое говорило: "Я
ничего не знаю, я такая же, как и всегда", и княжна Марья -- бледная,
испуганная, с опущенными глазами. Тяжелее всего для княжны Марьи было то,
что она знала, что в этих случаях надо поступать, как m-lle Bourime, но не
могла этого сделать. Ей казалось: "сделаю я так, как будто не замечаю, он
подумает, что у меня нет к нему сочувствия; сделаю я так, что я сама скучна
и не в духе, он скажет (как это и бывало), что я нос повесила", и т. п.
Князь взглянул на испуганное лицо дочери и фыркнул.
-- Др... или дура!... -- проговорил он.
"И той нет! уж и ей насплетничали", подумал он про маленькую княгиню,
которой не было в столовой.
-- А княгиня где? -- спросил он. -- Прячется?...
-- Она не совсем здорова, -- весело улыбаясь, сказала m-llе Bourienne,
-- она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
-- Гм! гм! кх! кх! -- проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон
подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но
она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он
не в духе, она решилась не выходить.
-- Я боюсь за ребенка, -- говорила она m-lle Bourienne, -- Бог знает,
что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством
страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что
страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была
тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых
Горах, особенно полюбила m-lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее
ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
-- Il nous arrive du monde, mon prince, [18] -- сказала m-lle
Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. -- Son
excellence le рrince Kouraguine avec son fils, à ce que j'ai entendu dire?
[19] -- вопросительно сказала она.
-- Гм... эта excellence мальчишка... я его определил в коллегию, --
оскорбленно сказал князь. -- А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета
Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына
сюда. Мне не нужно. -- И он посмотрел на покрасневшую дочь.
-- Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч
сказал.
-- Нет, mon père. [20]
Как ни неудачно попала m-lle Bourienne на предмет разговора, она не
остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося
цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким
столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели
хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты
книзу.
-- Да, тяжесть какая-то, -- отвечала она на вопрос князя, что она
чувствует.
-- Не нужно ли чего?
-- Нет, merci, mon père. [21]
-- Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в
официантской.
-- Закидана дорога?
-- Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
-- Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так
назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к
флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на
угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные
большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение,
которое кто-то такой почему-то обязался устроить для него. Так же и теперь
он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице.
Все это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего
же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его
привычкою, и с прирожденным ему добродушно-победительным выражением, высоко
неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали
его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и
весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: "Так, таким мне тебя и
надо!"
-- Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? -- спросил он, как
бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
-- Полно. Глупости! Главное дело -- старайся быть почтителен и
благоразумен с старым князем.
-- Ежели он будет браниться, я уйду, -- сказал Анатоль. -- Я этих
стариков терпеть не могу. А?
-- Помни, что для тебя от этого зависит все.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном,
но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в
своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
"Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может
быть! -- говорила она себе, взглядывая в зеркало. -- Как я выйду в гостиную?
Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама
собою". Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m-lle Bourienne получили уже все нужные сведения от
горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский
сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как
орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения,
маленькая княгиня с m-lle Bourienne,еще из коридора слышные своими
оживленно-переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
-- Ils sont arrivés, Marieie, [22] вы знаете? -- сказала
маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было
одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее
было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний
лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в
Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m-lle Bourienne
тоже появилось уже незаметно какое-то усовершенствование наряда, которое
придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
-- Eh bien, et vous restez comme vous êtes, chère princesse? --
заговорила она. -- On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il
faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette!
[23]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и
весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в
исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве
собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и
еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали,
чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за
них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения,
которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям.
Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с
тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице,
она отдалась во власть m-lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились
совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна,
что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они
совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд
может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
-- Нет, право, ma bonne amie, [24] это платье нехорошо, --
говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. -- Вели подать, у тебя
там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается.
А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не
чувствовали m-lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели
приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой
шарф с коричневого платья и т. п., то все будет хорошо. Они забывали, что
испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни
видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и
некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна
Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно
изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье,
маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут
складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той,
то с другой стороны.
-- Нет, это нельзя, -- сказала она решительно, всплеснув руками. --
Non, Marie, décidément ça ne vous va pas. Je vous aime mieux dans
votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grâce, faites cela pour
moi. [25] Катя, -- сказала она горничной, -- принеси княжне
серенькое платье, и посмотрите, m-lle Bourienne, как я это устрою, --
сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно все
сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах
ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
-- Voyons, chère princesse, -- сказала m-lle Bourienne, -- encore un
petit effort. [26]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне
Марье.
-- Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, -- говорила она.
Голоса ее, m-lle Bourienne и Кати, которая о чем-то засмеялась,
сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
-- Non, laissez-moi, [27] -- сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц
тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез
и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать
бесполезно и даже жестоко.
-- Au moins changez de coiffure, -- сказала маленькая княгиня. -- Je
vous disais, -- с упреком сказала она, обращаясь к m-lle Bourienne, --
Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du
tout. Mais du tout, du tout. Changez de grâce. [28]
-- Laissez-moi, laissez-moi, tout ça m'est parfaitement égal,
[29] -- отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M-lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе,
что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было
уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали,
выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне
Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее
лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих
решениях.
-- Vous changerez, n'est-ce pas?[30] -- сказала Лиза, и когда
княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только
не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно
опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина,
сильное, преобладающее и непонятно-привлекательное существо, переносящее ее
вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого
она видела вчера у дочери кормилицы, -- представлялся ей у своей собственной
груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. "Но нет, это невозможно:
я слишком дурна", думала она.
-- Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, -- сказал из-за двери голос
горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти
вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный
лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько
минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для
нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне
Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и
затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более
она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, --
говорила она, -- как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне
отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою
волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее
собственном сердце: "Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не
завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи
так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в
обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю". С этой успокоительной
мыслью (но все-таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной
мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о
своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что
могло все это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого
не падет ни один волос с головы человеческой.