В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4-й Милорадовичевской
колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и
Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и
отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту
колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе
огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял
позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и
вместе с тем сдержанно-спокойным, каким бывает человек при наступлении давно
желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его
Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен,
что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны,
насколько они могли быть известны кому-нибудь из нашей армии. Его
собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего
было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план
Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал
новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота
соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками.
Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится
препятствие, и "туда-то я буду послан, -- думал он, -- с бригадой или
дивизией, и там-то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю все, что будет
предо мной".
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших
батальонов. Глядя на знамя, ему все думалось: может быть, это то самое
знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в
росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно-белым морем. Ничего не было
видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали
звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар
солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие
лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и
виднелось что-то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая
топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие
же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади
двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо
себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая
мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди
что-нибудь задержало ее.
-- Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли
в обход деревни, -- сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. -- Как же
вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться
по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
-- Я предполагал построиться за деревней, ваше
высокопревосходительство, -- отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
-- Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
-- Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По
диспозиции...
-- Диспозиция! -- желчно вскрикнул Кутузов, -- а это вам кто сказал?...
Извольте делать, что вам приказывают.
-- Слушаю-с.
-- Mon cher, -- сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, -- le vieux est
d'une humeur de chien.[61]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в
белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая
колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на
князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое
и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват
в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к
Болконскому:
-- Allez voir, mon cher, si la troisième division a dépassé le village.
Dites-lui de s'arrêter et d'attendre mes ordres.[62]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
-- Et demandez-lui, si les tirailleurs sont postés, -- прибавил он. --
Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [63] -- проговорил он про себя, все
не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав все шедшие впереди батальоны, он остановил 3-ю дивизию и
убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи.
Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от
главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял
тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель
не может быть ближе 10-ти верст. Действительно, впереди ничего не было
видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым
туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь
Андрей поскакал назад. Кутузов стоял все на том же месте и, старчески
опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза.
Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
-- Хорошо, хорошо, -- сказал он князю Андрею и обратился к генералу,
который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны
с левого фланга уже спустились.
-- Еще успеем, ваше превосходительство, -- сквозь зевоту проговорил
Кутузов. -- Успеем! -- повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся
полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению
растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем
здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым
стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и сморщившись оглянулся. По
дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них
крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с
белым султаном на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире на
вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией
служаки, находящегося во фронте, скомандовал "смирно" стоявшим войскам и,
салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он
принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией
почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра,
подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе,
пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после
нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в
первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение
величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких
губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение
благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и
энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и,
остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые,
такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и
Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые,
веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка
вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади
государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно
прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо
оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и
спросил что-то. "Верно, в котором часу они выехали", подумал князь Андрей,
наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать,
вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные
молодцы-ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков.
Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские
лошади.
Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом
в душную комнату, так пахнуло на невеселый Кутузовский штаб молодостью,
энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи.
-- Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? -- поспешно обратился
император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора
Франца.
-- Я поджидаю, ваше величество, -- отвечал Кутузов, почтительно
наклоняясь вперед.
Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не
расслышал.
-- Поджидаю, ваше величество, -- повторил Кутузов (князь Андрей
заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как
он говорил это поджидаю). -- Не все колонны еще собрались, ваше величество.
Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал
сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто
взглядом этим жалуясь на Кутузова.
-- Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают
парада, пока не придут все полки, -- сказал государь, снова взглянув в глаза
императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то
прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая
оглядываться, не слушал.
-- Потому и не начинаю, государь, -- сказал звучным голосом Кутузов,
как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз
что-то дрогнуло. -- Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не
на Царицыном лугу, -- выговорил он ясно и отчетливо.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с
другом, выразился ропот и упрек. "Как он ни стар, он не должен бы, никак не
должен бы говорить этак", выразили эти лица.
Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая,
не скажет ли он еще чего. Но Кутузов, с своей стороны, почтительно нагнув
голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.
-- Впрочем, если прикажете, ваше величество, -- сказал Кутузов,
поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего,
но повинующегося генерала.
Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича,
передал ему приказание к наступлению.
Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и
батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя.
В то время как проходил этот Апшеронский батальон, румяный Милорадович,
без шинели, в мундире и орденах и со шляпой с огромным султаном, надетой
набекрень и с поля, марш-марш выскакал вперед и, молодецки салютуя, осадил
лошадь перед государем.
-- С Богом, генерал, -- сказал ему государь.
-- Ma foi, sire, nous ferons ce que qui sera dans notre possibilité,
sire, [64] -- отвечал он весело, тем не менее вызывая насмешливую
улыбку у господ свиты государя своим дурным французским выговором.
Милорадович круто повернул свою лошадь и стал несколько позади
государя. Апшеронцы, возбуждаемые присутствием государя, молодецким, бойким
шагом отбивая ногу, проходили мимо императоров и их свиты.
-- Ребята! -- крикнул громким, самоуверенным и веселым голосом
Милорадович, видимо, до такой степени возбужденный звуками стрельбы,
ожиданием сражения и видом молодцов-апшеронцев, еще своих суворовских
товарищей, бойко проходивших мимо императоров, что забыл о присутствии
государя. -- Ребята, вам не первую деревню брать! -- крикнул он.
-- Рады стараться! -- прокричали солдаты.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая
государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего
седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от
звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле, не
понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного
жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в
этот день тот, кто ехал на ней.
Государь с улыбкой обратился к одному из своих приближенных, указывая
на молодцов-апшеронцев, и что-то сказал ему.
Кутузов, сопутствуемый своими адъютантами, поехал шагом за
карабинерами.
Проехав с полверсты в хвосте колонны, он остановился у одинокого
заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух
дорог. Обе дороги спускались под гору, и по обеим шли войска.
Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния,
виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях.
Налево внизу стрельба становилась слышнее. Кутузов остановился, разговаривая
с австрийским генералом. Князь Андрей, стоя несколько позади, вглядывался в
них и, желая попросить зрительную трубу у адъютанта, обратился к нему.
-- Посмотрите, посмотрите, -- говорил этот адъютант, глядя не на
дальнее войско, а вниз по горе перед собой. -- Это французы!
Два генерала и адъютанты стали хвататься за трубу, вырывая ее один у
другого. Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов
предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг, неожиданно перед
нами.
-- Это неприятель?... Нет!... Да, смотрите, он... наверное... Что ж
это? -- послышались голоса.
Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся
навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от
того места, где стоял Кутузов.
"Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело", подумал
князь Андрей, и ударив лошадь, подъехал к Кутузову. "Надо остановить
апшеронцев, -- закричал он, -- ваше высокопревосходительство!" Но в тот же
миг все застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный
голос в двух шагах от князя Андрея закричал: "ну, братцы, шабаш!" И как
будто голос этот был команда. По этому голосу все бросилось бежать.
Смешанные, все увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где
пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно
было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе
с толпой.
Болконский только старался не отставать от нее и оглядывался,
недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий с
озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели
он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же
месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей
протеснился до него.
-- Вы ранены? -- спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.
-- Раны не здесь, а вот где! -- сказал Кутузов, прижимая платок к
раненой щеке и указывая на бегущих. -- Остановите их! -- крикнул он и в то
же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь
и поехал вправо.
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы,
трудно было из нее выбраться. Кто кричал: "Пошел! что замешкался?" Кто тут
же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам
Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со
свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных
выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать
от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и
подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни
вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал
верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова
осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
-- Остановите этих мерзавцев! -- задыхаясь, проговорил Кутузов
полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в
наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и
свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С
этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и
подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и
упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
-- Ооох! -- с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. --
Болконский, -- прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия
голосом. -- Болконский, -- прошептал он, указывая на расстроенный батальон и
на неприятеля, -- что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы
стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к
знамени.
-- Ребята, вперед! -- крикнул он детски-пронзительно.
"Вот оно!" думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением
слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько
солдат упало.
-- Ура! -- закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя,
и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за
ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один,
другой солдат, и весь батальон с криком "ура!" побежал вперед и обогнал его.
Унтер-офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя
Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и,
волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших
артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему
навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали
артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже
был в 20-ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль,
и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не
смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его --
на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на
бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат
тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно
растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не
понимавших того, что они делали.
"Что они делают? -- думал князь Андрей, глядя на них: -- зачем не бежит
рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не
успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его".
Действительно, другой француз, с ружьем на-перевес подбежал к
борющимся, и участь рыжего артиллериста, все еще не понимавшего того, что
ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но
князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой
палкой кто-то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову.
Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта
развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
"Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются", подумал он и упал на
спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с
артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или
спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба
-- высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо
ползущими по нем серыми облаками. "Как тихо, спокойно и торжественно, совсем
не так, как я бежал, -- подумал князь Андрей, -- не так, как мы бежали,
кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами
тащили друг у друга банник француз и артиллерист, -- совсем не так ползут
облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого
высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! все пустое,
все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но
и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..."