Вернувшись в полк и передав командиру, в каком положении находилось
дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал в Тильзит.
13-го июня, французский и русский императоры съехались в Тильзите.
Борис Друбецкой просил важное лицо, при котором он состоял, о том, чтобы
быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
-- Je voudrais voir le grand homme, [44] -- сказал он, говоря
про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
-- Vous parlez de Buonaparte? [45] -- сказал ему улыбаясь
генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что
это было шуточное испытание.
-- Mon prince, je parle de l'empereur Napoléon, [46] --
отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
-- Ты далеко пойдешь, -- сказал он ему и взял с собою.
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он
видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской
гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он
молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как
оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту,
быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как
оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис
сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и
записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц,
которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и
внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В
то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не
забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона.
Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот
вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое
значение. Так как свита императора была очень небольшая, то для человека,
дорожащего успехом по службе, находиться в Тильзите во время свидания
императоров было делом очень важным, и Борис, попав в Тильзит, чувствовал,
что с этого времени положение его совершенно утвердилось. Его не только
знали, но к нему пригляделись и привыкли. Два раза он исполнял поручения к
самому государю, так что государь знал его в лицо, и все приближенные не
только не дичились его, как прежде, считая за новое лицо, но удивились бы,
ежели бы его не было.
Борис жил с другим адъютантом, польским графом Жилинским. Жилинский,
воспитанный в Париже поляк, был богат, страстно любил французов, и почти
каждый день во время пребывания в Тильзите, к Жилинскому и Борису собирались
на обеды и завтраки французские офицеры из гвардии и главного французского
штаба.
24-го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих
знакомых французов ужин. На ужине этом был почетный гость, один адъютант
Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой
аристократической французской фамилии, паж Наполеона. В этот самый день
Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье,
приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
В Ростове, также как и во всей армии, из которой он приехал, еще далеко
не совершился в отношении Наполеона и французов, из врагов сделавшихся
друзьями, тот переворот, который произошел в главной квартире и в Борисе.
Все еще продолжали в армии испытывать прежнее смешанное чувство злобы,
презрения и страха к Бонапарте и французам. Еще недавно Ростов, разговаривая
с Платовским казачьим офицером, спорил о том, что ежели бы Наполеон был взят
в плен, с ним обратились бы не как с государем, а как с преступником. Еще
недавно на дороге, встретившись с французским раненым полковником, Ростов
разгорячился, доказывая ему, что не может быть мира между законным государем
и преступником-Бонапарте. Поэтому Ростова странно поразил в квартире Бориса
вид французских офицеров в тех самых мундирах, на которые он привык совсем
иначе смотреть из фланкерской цепи. Как только он увидал высунувшегося из
двери французского офицера, это чувство войны, враждебности, которое он
всегда испытывал при виде неприятеля, вдруг обхватило его. Он остановился на
пороге и по-русски спросил, тут ли живет Друбецкой. Борис, заслышав чужой
голос в передней, вышел к нему навстречу. Лицо его в первую минуту, когда он
узнал Ростова, выразило досаду.
-- Ах это ты, очень рад, очень рад тебя видеть, -- сказал он однако,
улыбаясь и подвигаясь к нему. Но Ростов заметил первое его движение.
-- Я не во время кажется, -- сказал он, -- я бы не приехал, но мне дело
есть, -- сказал он холодно...
-- Нет, я только удивляюсь, как ты из полка приехал. -- "Dans un moment
je suis à vous", [47] -- обратился он на голос звавшего его.
-- Я вижу, что я не во время, -- повторил Ростов.
Выражение досады уже исчезло на лице Бориса; видимо обдумав и решив,
что ему делать, он с особенным спокойствием взял его за обе руки и повел в
соседнюю комнату. Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были
как будто застланы чем-то, как будто какая-то заслонка -- синие очки
общежития -- были надеты на них. Так казалось Ростову.
-- Ах полно, пожалуйста, можешь ли ты быть не во время, -- сказал
Борис. -- Борис ввел его в комнату, где был накрыт ужин, познакомил с
гостями, назвав его и объяснив, что он был не статский, но гусарский офицер,
его старый приятель. -- Граф Жилинский, le comte N. N., le capitaine S.
S.,[48] -- называл он гостей. Ростов нахмуренно глядел на
французов, неохотно раскланивался и молчал.
Жилинский, видимо, не радостно принял это новое русское лицо в свой
кружок и ничего не сказал Ростову. Борис, казалось, не замечал происшедшего
стеснения от нового лица и с тем же приятным спокойствием и застланностью в
глазах, с которыми он встретил Ростова, старался оживить разговор. Один из
французов обратился с обыкновенной французской учтивостью к упорно
молчавшему Ростову и сказал ему, что вероятно для того, чтобы увидать
императора, он приехал в Тильзит.
-- Нет, у меня есть дело, -- коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил
неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в
духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он
мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь
завязавшегося общего разговора. "И зачем он сидит тут?" говорили взгляды,
которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
-- Однако я тебя стесняю, -- сказал он ему тихо, -- пойдем, поговорим о
деле, и я уйду.
-- Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою
комнатку и ложись отдохни.
-- И в самом деле...
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь,
тотчас же с раздраженьем -- как будто Борис был в чем-нибудь виноват перед
ним -- начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли
он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать
письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему
неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и
поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как
слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же
застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при
этом становилось неловко и он опускал глаза.
-- Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в
этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По-моему,
лучше бы прямо просить корпусного командира... Но вообще я думаю...
-- Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! -- закричал почти
Ростов, не глядя в глаза Борису.
Борис улыбнулся: -- Напротив, я сделаю, что могу, только я думал...
В это время в двери послышался голос Жилинского, звавший Бориса.
-- Ну иди, иди, иди... -- сказал Ростов и отказавшись от ужина, и
оставшись один в маленькой комнатке, он долго ходил в ней взад и вперед, и
слушал веселый французский говор из соседней комнаты.
Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за
Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был
во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже
и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот
день, 27-го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись
орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1-й
степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который
давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать
на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина
Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром,
стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай
бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и
дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел
расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые
драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и
N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
"Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело
решенное -- думал Николай -- между нами все кончено, но я не уеду отсюда, не
сделав все, что могу для Денисова и главное не передав письма государю.
Государю?!... Он тут!" думал Ростов, подходя невольно опять к дому,
занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо
приготовляясь к выезду государя.
"Всякую минуту я могу увидать его, -- думал Ростов. Если бы только я
мог прямо передать ему письмо и сказать все, неужели меня бы арестовали за
фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он все
понимает, все знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну,
да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?" думал
он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. "Ведь вот
всходят же. -- Э! все вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже
будет для Друбецкого, который довел меня до этого". И вдруг, с
решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в
кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
"Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он,
ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу
при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и
еще поблагодарит меня". "Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить
несправедливость есть величайшее счастье", воображал Ростов слова, которые
скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно-смотревших на него, на
крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была
затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
-- Кого вам? -- спросил кто-то.
-- Подать письмо, просьбу его величеству, -- сказал Николай с дрожанием
голоса.
-- Просьба -- к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу).
Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал;
мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так
страшна была для него, что он готов был бежать, но камер-фурьер, встретивший
его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в
одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате;
камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи,
которые почему-то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем-то бывшим
в другой комнате.
-- Bien faite et la beauté du diable, [49] -- говорил этот
человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
-- Что вам угодно? Просьба?...
-- Qu'est ce que c'est? [50] -- спросил кто-то из другой
комнаты.
-- Encore un petitionnaire, [51] -- отвечал человек в помочах.
-- Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
-- После, после, завтра. Поздно...
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его. --
От кого? Вы кто?
-- От майора Денисова, -- отвечал Ростов.
-- Вы кто? офицер?
-- Поручик, граф Ростов.
-- Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите... -- И он
стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много
офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было
пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может
встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая
вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов,
опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты,
когда чей-то знакомый голос окликнул его и чья-то рука остановила его.
-- Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? -- спросил его басистый
голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную
милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.
Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно-шутливое
лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему все дело,
прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова
серьезно покачал головой.
-- Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать все дело Денисова, как с
лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него,
подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к
лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь
государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал
Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими
любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал
те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же
соединение величия и кротости... И чувство восторга и любви к государю с
прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в
белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это
была légion d'honneur) [52] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой
и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и все освещая вокруг себя
своим взглядом. Кое-кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал
тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к
себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что-то довольно
долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к
лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись
к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь
обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием,
чтобы все слышали его.
-- Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, --
сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову,
государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с
толпою побежал за ним.
На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон
преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших
на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и
впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал
галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над
белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой
лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он
приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не
заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны
закричали: Ура и Vive l'Empereur! [53] Наполеон что-то сказал
Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На
лице Наполеона была неприятно-притворная улыбка. Александр с ласковым
выражением что-то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских
жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора
Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр
держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как
будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный,
обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу
Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа
очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в
передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
-- Sire, je vous demande la permission de donner la légion d'honneur au
plus brave de vos soldats, [54] -- сказал резкий, точный голос,
договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо
глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили,
и наклонив голову, приятно улыбнулся.
-- A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derienière
guerre, [55] -- прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с
возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды
русских, вытянувшихся перед ним солдат, все держащих на караул и неподвижно
глядящих в лицо своего императора.
-- Votre majesté me permettra-t-elle de demander l'avis du colonel?
[56] -- сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю
Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку
с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо
бросившись вперед, поднял ее.
-- Кому дать? -- не громко, по-русски спросил император Александр у
Козловского.
-- Кому прикажете, ваше величество? -- Государь недовольно поморщился
и, оглянувшись, сказал:
-- Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде
захватил и Ростова.
"Уж не меня ли?" подумал Ростов.
-- Лазарев! -- нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по
ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
-- Куда же ты? Тут стой! -- зашептали голоса на Лазарева, не знавшего
куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и
лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую
пухлую ручку, как будто желая взять что-то. Лица его свиты, догадавшись в ту
же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что-то один
другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал
вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее
дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон,
не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к
Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на
своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что
то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука
с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал,
что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен
от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила
дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило-жил крест к груди
Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что
крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест,
прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с
белыми руками, который что-то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать
на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он
спрашивал Александра: все ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись
теперь, или может быть еще что-нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали,
и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды,
перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для
них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему
руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы
только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского-французского и хохота
стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами,
веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
-- Каково, брат, угощенье? Все на серебре, -- сказал один. -- Лазарева
видел?
-- Видел.
-- Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
-- Нет, Лазареву-то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
-- Вот так шапка, ребята! -- кричал преображенец, надевая мохнатую
шапку француза.
-- Чудо как хорошо, прелесть!
-- Ты слышал отзыв? -- сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня
было Napoléon, France, bravoure; [57] вчера Alexandre, Russie,
grandeur; [58] один день наш государь дает отзыв, а другой день
Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских
гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет
преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у
угла дома.
-- Ростов! здравствуй; мы и не видались, -- сказал он ему, и не мог
удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так
странно-мрачно и расстроено было лицо Ростова.
-- Ничего, ничего, -- отвечал Ростов.
-- Ты зайдешь?
-- Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его
происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В
душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим
изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими
оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо
казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что
он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему
вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был
теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же
оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев
и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных
мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо
было поесть что-нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую
видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и
он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера
одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о
мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны
миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться,
Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было.
Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина.
Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, все также томила его. Он
боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова
одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с
горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
-- И как вы можете судить, что было бы лучше! -- закричал он с лицом,
вдруг налившимся кровью. -- Как вы можете судить о поступках государя, какое
мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков
государя!
-- Да я ни слова не говорил о государе, -- оправдывался офицер, не
могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
-- Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, --
продолжал он. -- Умирать велят нам -- так умирать. А коли наказывают, так
значит -- виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать
Бонапарте императором и заключить с ним союз -- значит так надо. А то, коли
бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не
останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, -- ударяя по столу
кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма
последовательно по ходу своих мыслей.
-- Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и все, --
заключил он.
-- И пить, -- сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
-- Да, и пить, -- подхватил Николай. -- Эй ты! Еще бутылку! -- крикнул
он.