В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в
Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными
наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.
-- Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя
просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду
счастливее, -- сказал он, улыбаясь.
-- Что вам угодно, полковник? Я к вашим услугам.
-- Я теперь, граф, уж совершенно устроился на новой квартире, --
сообщил Берг, очевидно зная, что это слышать не могло не быть приятно; -- и
потому желал сделать так, маленький вечерок для моих и моей супруги
знакомых. (Он еще приятнее улыбнулся.) Я хотел просить графиню и вас сделать
мне честь пожаловать к нам на чашку чая и... на ужин.
-- Только графиня Елена Васильевна, сочтя для себя унизительным
общество каких-то Бергов, могла иметь жестокость отказаться от такого
приглашения. -- Берг так ясно объяснил, почему он желает собрать у себя
небольшое и хорошее общество, и почему это ему будет приятно, и почему он
для карт и для чего-нибудь дурного жалеет деньги, но для хорошего общества
готов и понести расходы, что Пьер не мог отказаться и обещался быть.
-- Только не поздно, граф, ежели смею просить, так без 10-ти минут в
восемь, смею просить. Партию составим, генерал наш будет. Он очень добр ко
мне. Поужинаем, граф. Так сделайте одолжение.
Противно своей привычке опаздывать, Пьер в этот день вместо восьми без
10-ти минут, приехал к Бергам в восемь часов без четверти.
Берги, припася, что нужно было для вечера, уже готовы были к приему
гостей.
В новом, чистом, светлом, убранном бюстиками и картинками и новой
мебелью, кабинете сидел Берг с женою. Берг, в новеньком, застегнутом мундире
сидел возле жены, объясняя ей, что всегда можно и должно иметь знакомства
людей, которые выше себя, потому что тогда только есть приятность от
знакомств. -- "Переймешь что-нибудь, можешь попросить о чем-нибудь. Вот
посмотри, как я жил с первых чинов (Берг жизнь свою считал не годами, а
высочайшими наградами). Мои товарищи теперь еще ничто, а я на ваканции
полкового командира, я имею счастье быть вашим мужем (он встал и поцеловал
руку Веры, но по пути к ней отогнул угол заворотившегося ковра). И чем я
приобрел все это? Главное умением выбирать свои знакомства. Само собой
разумеется, что надо быть добродетельным и аккуратным".
Берг улыбнулся с сознанием своего превосходства над слабой женщиной и
замолчал, подумав, что все-таки эта милая жена его есть слабая женщина,
которая не может постигнуть всего того, что составляет достоинство мужчины,
-- ein Mann zu sein. [34] Вера в то же время также улыбнулась с
сознанием своего превосходства над добродетельным, хорошим мужем, но который
все-таки ошибочно, как и все мужчины, по понятию Веры, понимал жизнь. Берг,
судя по своей жене, считал всех женщин слабыми и глупыми. Вера, судя по
одному своему мужу и распространяя это замечание, полагала, что все мужчины
приписывают только себе разум, а вместе с тем ничего не понимают, горды и
эгоисты.
Берг встал и, обняв свою жену осторожно, чтобы не измять кружевную
пелеринку, за которую он дорого заплатил, поцеловал ее в середину губ.
-- Одно только, чтобы у нас не было так скоро детей, -- сказал он по
бессознательной для себя филиации идей.
-- Да, -- отвечала Вера, -- я совсем этого не желаю. Надо жить для
общества.
-- Точно такая была на княгине Юсуповой, -- сказал Берг, с счастливой и
доброй улыбкой, указывая на пелеринку.
В это время доложили о приезде графа Безухого. Оба супруга
переглянулись самодовольной улыбкой, каждый себе приписывая честь этого
посещения.
"Вот что значит уметь делать знакомства, подумал Берг, вот что значит
уметь держать себя!"
-- Только пожалуйста, когда я занимаю гостей, -- сказала Вера, -- ты не
перебивай меня, потому что я знаю чем занять каждого, и в каком обществе что
надо говорить.
Берг тоже улыбнулся.
-- Нельзя же: иногда с мужчинами мужской разговор должен быть, --
сказал он.
Пьер был принят в новенькой гостиной, в которой нигде сесть нельзя
было, не нарушив симметрии, чистоты и порядка, и потому весьма понятно было
и не странно, что Берг великодушно предлагал разрушить симметрию кресла, или
дивана для дорогого гостя, и видимо находясь сам в этом отношении в
болезненной нерешительности, предложил решение этого вопроса выбору гостя.
Пьер расстроил симметрию, подвинув себе стул, и тотчас же Берг и Вера начали
вечер, перебивая один другого и занимая гостя.
Вера, решив в своем уме, что Пьера надо занимать разговором о
французском посольстве, тотчас же начала этот разговор. Берг, решив, что
надобен и мужской разговор, перебил речь жены, затрогивая вопрос о войне с
Австриею и невольно с общего разговора соскочил на личные соображения о тех
предложениях, которые ему были деланы для участия в австрийском походе, и о
тех причинах, почему он не принял их. Несмотря на то, что разговор был очень
нескладный, и что Вера сердилась за вмешательство мужского элемента, оба
супруга с удовольствием чувствовали, что, несмотря на то, что был только
один гость, вечер был начат очень хорошо, и что вечер был, как две капли
воды похож на всякий другой вечер с разговорами, чаем и зажженными свечами.
Вскоре приехал Борис, старый товарищ Берга. Он с некоторым оттенком
превосходства и покровительства обращался с Бергом и Верой. За Борисом
приехала дама с полковником, потом сам генерал, потом Ростовы, и вечер уже
совершенно, несомненно стал похож на все вечера. Берг с Верой не могли
удерживать радостной улыбки при виде этого движения по гостиной, при звуке
этого бессвязного говора, шуршанья платьев и поклонов. Все было, как и у
всех, особенно похож был генерал, похваливший квартиру, потрепавший по плечу
Берга, и с отеческим самоуправством распорядившийся постановкой бостонного
стола. Генерал подсел к графу Илье Андреичу, как к самому знатному из гостей
после себя. Старички с старичками, молодые с молодыми, хозяйка у чайного
стола, на котором были точно такие же печенья в серебряной корзинке, какие
были у Паниных на вечере, все было совершенно так же, как у других.
Пьер, как один из почетнейших гостей, должен был сесть в бостон с Ильей
Андреичем, генералом и полковником. Пьеру за бостонным столом пришлось
сидеть против Наташи и странная перемена, происшедшая в ней со дня бала,
поразила его. Наташа была молчалива, и не только не была так хороша, как она
была на бале, но она была бы дурна, ежели бы она не имела такого кроткого и
равнодушного ко всему вида.
"Что с ней?" подумал Пьер, взглянув на нее. Она сидела подле сестры у
чайного стола и неохотно, не глядя на него, отвечала что-то подсевшему к ней
Борису. Отходив целую масть и забрав к удовольствию своего партнера пять
взяток, Пьер, слышавший говор приветствий и звук чьих-то шагов, вошедших в
комнату во время сбора взяток, опять взглянул на нее.
"Что с ней сделалось?" еще удивленнее сказал он сам себе.
Князь Андрей с бережливо-нежным выражением стоял перед нею и говорил ей
что-то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать
порывистое дыхание, смотрела на него. И яркий свет какого-то внутреннего,
прежде потушенного огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной
опять сделалась такою же, какою она была на бале.
Князь Андрей подошел к Пьеру и Пьер заметил новое, молодое выражение и
в лице своего друга.
Пьер несколько раз пересаживался во время игры, то спиной, то лицом к
Наташе, и во все продолжение 6-ти роберов делал наблюдения над ней и своим
другом.
"Что-то очень важное происходит между ними", думал Пьер, и радостное и
вместе горькое чувство заставляло его волноваться и забывать об игре.
После 6-ти роберов генерал встал, сказав, что эдак невозможно играть, и
Пьер получил свободу. Наташа в одной стороне говорила с Соней и Борисом,
Вера о чем-то с тонкой улыбкой говорила с князем Андреем. Пьер подошел к
своему другу и спросив не тайна ли то, что говорится, сел подле них. Вера,
заметив внимание князя Андрея к Наташе, нашла, что на вечере, на настоящем
вечере, необходимо нужно, чтобы были тонкие намеки на чувства, и улучив
время, когда князь Андрей был один, начала с ним разговор о чувствах вообще
и о своей сестре. Ей нужно было с таким умным (каким она считала князя
Андрея) гостем приложить к делу свое дипломатическое искусство.
Когда Пьер подошел к ним, он заметил, что Вера находилась в
самодовольном увлечении разговора, князь Андрей (что с ним редко бывало)
казался смущен.
-- Как вы полагаете? -- с тонкой улыбкой говорила Вера. -- Вы, князь,
так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что вы думаете о
Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она
так, как другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и
навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы
думаете, князь?
-- Я слишком мало знаю вашу сестру, -- отвечал князь Андрей с
насмешливой улыбкой, под которой он хотел скрыть свое смущение, -- чтобы
решить такой тонкий вопрос; и потом я замечал, что чем менее нравится
женщина, тем она бывает постояннее, -- прибавил он и посмотрел на Пьера,
подошедшего в это время к ним.
-- Да это правда, князь; в наше время, -- продолжала Вера (упоминая о
нашем времени, как вообще любят упоминать ограниченные люди, полагающие, что
они нашли и оценили особенности нашего времени и что свойства людей
изменяются со временем), в наше время девушка имеет столько свободы, что le
plaisir d'être courtisée [35] часто заглушает в ней истинное
чувство. Et Nathalie, il faut l'avouer, y est très sensible. [36]
Возвращение к Натали опять заставило неприятно поморщиться князя Андрея; он
хотел встать, но Вера продолжала с еще более утонченной улыбкой.
-- Я думаю, никто так не был courtisée, [37] как она, --
говорила Вера; -- но никогда, до самого последнего времени никто серьезно ей
не нравился. Вот вы знаете, граф, -- обратилась она к Пьеру, -- даже наш
милый cousin Борис, который был, entre nous, [38] очень и очень
dans le pays du tendre... [39]
Князь Андрей нахмурившись молчал.
-- Вы ведь дружны с Борисом? -- сказала ему Вера.
-- Да, я его знаю...
-- Он верно вам говорил про свою детскую любовь к Наташе?
-- А была детская любовь? -- вдруг неожиданно покраснев, спросил князь
Андрей.
-- Да. Vous savez entre cousin et cousine cette intimité mène
quelquefois à l'amour: le cousinage est un dangereux voisinage, N'est ce
pas? [40]
-- О, без сомнения, -- сказал князь Андрей, и вдруг, неестественно
оживившись, он стал шутить с Пьером о том, как он должен быть осторожным в
своем обращении с своими 50-ти-летними московскими кузинами, и в середине
шутливого разговора встал и, взяв под руку Пьера, отвел его в сторону.
-- Ну что? -- сказал Пьер, с удивлением смотревший на странное
оживление своего друга и заметивший взгляд, который он вставая бросил на
Наташу.
-- Мне надо, мне надо поговорить с тобой, -- сказал князь Андрей. -- Ты
знаешь наши женские перчатки (он говорил о тех масонских перчатках, которые
давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). -- Я... Но
нет, я после поговорю с тобой... -- И с странным блеском в глазах и
беспокойством в движениях князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее.
Пьер видел, как князь Андрей что-то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала
ему.
Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять
участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица.
Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он
видел. Все было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами
генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало,
того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем-нибудь
важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему-то Берг привлек Пьера.
На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал
граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая,
целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но
счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем-то
важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно-строгими глазами
смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно
начинала какой-нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее.
Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними.
Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с
глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что
ему нужно было сказать ей что-то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом
сказала:
-- Ну что?
-- Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя
говорить, -- сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то
испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То
она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет
за-границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он
спрашивал ее про Бориса.
-- Но такого, такого... со мной никогда не бывало! -- говорила она. --
Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит?
Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
-- Нет, душа моя, мне самой страшно, -- отвечала мать. -- Иди.
-- Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша,
такого со мной никогда не бывало! -- говорила она с удивлением и испугом
перед тем чувством, которое она сознавала в себе. -- И могли ли мы
думать!...
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в
Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное,
неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была
уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется,
неравнодушен к ней. "И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь,
приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Все это
судьба. Ясно, что это судьба, что все это велось к этому. Еще тогда, как
только я увидала его, я почувствовала что-то особенное".
-- Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи-то эти? Прочти... --
задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в
альбом Наташе.
-- Мама, это не стыдно, что он вдовец?
-- Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux.
[41]
-- Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! -- крикнула
Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей
любви к Наташе и о твердо-взятом намерении жениться на ней.
-- -- -
В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский
посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем
дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по
залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно-рассеянным и мрачным
видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии
и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения
принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого
времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему
стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же
время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем
Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его
друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать
мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять все ему казалось
ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: "к чему?". И
он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь
отогнать приближение злого духа. Пьер в 12-м часу, выйдя из покоев графини,
сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате
перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто-то вошел к
нему в комнату. Это был князь Андрей.
-- А, это вы, -- сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. -- А я
вот работаю, -- сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от
невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом
остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом
счастия улыбнулся ему.
-- Ну, душа моя, -- сказал он, -- я вчера хотел сказать тебе и нынче за
этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой
друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван,
подле князя Андрея.
-- В Наташу Ростову, да? -- сказал он.
-- Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее
меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в
мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но
может ли она любить меня?... Я стар для нее... Что ты не говоришь?...
-- Я? Я? Что я говорил вам, -- вдруг сказал Пьер, вставая и начиная
ходить по комнате. -- Я всегда это думал... Эта девушка такое сокровище,
такое... Это редкая девушка... Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не
сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь... И я уверен, что счастливее
вас не будет человека.
-- Но она!
-- Она любит вас.
-- Не говори вздору... -- сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза
Пьеру.
-- Любит, я знаю, -- сердито закричал Пьер.
-- Нет, слушай, -- сказал князь Андрей, останавливая его за руку. -- Ты
знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому-нибудь.
-- Ну, ну, говорите, я очень рад, -- говорил Пьер, и действительно лицо
его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея.
Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его
тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный
человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал
все, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на
продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим
счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот
брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на
что-то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело
им.
-- Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, --
говорил князь Андрей. -- Это совсем не то чувство, которое было у меня
прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна -- она и там все
счастье надежды, свет; другая половина -- все, где ее нет, там все уныние и
темнота...
-- Темнота и мрак, -- повторил Пьер, -- да, да, я понимаю это.
-- Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив.
Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
-- Да, да, -- подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на
своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем
мрачнее представлялась своя собственная.