25-го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца
императора французов m-r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из
Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m-r de Beausset приказал нести
впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение
палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами
Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми
генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой
туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то
обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело.
Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на
выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один
мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона
были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало
физическое удовольствие: "Allez ferme, allez toujours... [53] --
приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру.
Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько
было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у
двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на
адъютанта.
-- Point de prisonniers, -- повторил он слова адъютанта. - Il se font
démolir. Tant pis pour l'armée russe, - сказал он. - Allez toujours, allez
ferme, [54] - проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные
плечи.
-- C'est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier,
[55] - сказал он адъютанту, кивнув головой.
-- Oui, Sire, [56] - и адъютант исчез в дверь палатки. Два
камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире,
твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.
Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок
от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император
так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить
сюрприза.
Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были
еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он
притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье.
Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о
храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце
Европы и имевших только одну мысль -- быть достойными своего императора, и
один страх -- не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон
делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не
предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.
-- Я должен поправить это в Москве, -- сказал Наполеон. - A tantôt,
[57] - прибавил он и подозвал де Боссе, который в это время уже
успел приготовить сюрприз, уставив что-то на стульях, и накрыл что-то
покрывалом.
Де Боссе низко поклонился тем придворным французским поклоном, которым
умели кланяться только старые слуги Бурбонов, и подошел, подавая конверт.
Наполеон весело обратился к нему и подрал его за ухо.
-- Вы поспешили, очень рад. Ну, что говорит Париж? -- сказал он, вдруг
изменяя свое прежде строгое выражение на самое ласковое.
-- Sire, tout Paris regrette votre absence, [58] - как и
должно, ответил де Боссе. Но хотя Наполеон знал, что Боссе должен сказать
это или тому подобное, хотя он в свои ясные минуты знал, что это было
неправда, ему приятно было это слышать от де Боссе. Он опять удостоил его
прикосновения за ухо.
-- Je suis fâché, de vous avoir fait faire tant de chemin,
[59] - сказал он.
-- Sire! Je ne m'attendais pas à moins qu'à vous trouver aux portes de
Moscou, [60] -- сказал Боссе.
Наполеон улыбнулся и, рассеянно подняв голову, оглянулся направо.
Адъютант плывущим шагом подошел с золотой табакеркой и подставил ее.
Наполеон взял ее.
-- Да, хорошо случилось для вас, -- сказал он, приставляя раскрытую
табакерку к носу, -- вы любите путешествовать, через три дня вы увидите
Москву. Вы, верно, не ждали увидать азиатскую столицу. Вы сделаете приятное
путешествие.
Боссе поклонился с благодарностью за эту внимательность к его
(неизвестной ему до сей поры) склонности путешествовать.
-- А! это что? -- сказал Наполеон, заметив, что все придворные смотрели
на что-то, покрытое покрывалом. Боссе с придворной ловкостью, не показывая
спины, сделал вполуоборот два шага назад и в одно и то же время сдернул
покрывало и проговорил:
-- Подарок вашему величеству от императрицы.
Это был яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, рожденного
от Наполеона и дочери австрийского императора, которого почему-то все
называли королем Рима.
Весьма красивый курчавый мальчик, со взглядом, похожим на взгляд Христа
в Сикстинской мадонне, изображен был играющим в бильбоке. Шар представлял
земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.
Хотя и не совсем ясно было, что именно хотел выразить живописец,
представив так называемого короля Рима протыкающим земной шар палочкой, но
аллегория эта, так же как и всем видевшим картину в Париже, так и Наполеону,
очевидно, показалась ясною и весьма понравилась.
-- Roi de Rome, [61] - сказал он, грациозным жестом руки
указывая на портрет. - Admirable! [62] -- С свойственной итальянцам
способностью изменять произвольно выражение лица, он подошел к портрету и
сделал вид задумчивой нежности. Он чувствовал, что то, что он скажет и
сделает теперь, -- есть история. И ему казалось, что лучшее, что он может
сделать теперь, -- это то, чтобы он с своим величием, вследствие которого
сын его в бильбоке играл земным шаром, чтобы он выказал, в противоположность
этого величия, самую простую отеческую нежность. Глаза его отуманились, он
подвинулся, оглянулся на стул (стул подскочил под него) и сел на него против
портрета. Один жест его -- и все на цыпочках вышли, предоставляя самому себе
и его чувству великого человека.
Посидев несколько времени и дотронувшись, сам не зная для чего, рукой
до шероховатости блика портрета, он встал и опять позвал Боссе и дежурного.
Он приказал вынести портрет перед палатку, с тем, чтобы не лишить старую
гвардию, стоявшую около его палатки, счастья видеть римского короля, сына и
наследника их обожаемого государя.
Как он и ожидал, в то время как он завтракал с господином Боссе,
удостоившимся этой чести, перед палаткой слышались восторженные клики
сбежавшихся к портрету офицеров и солдат старой гвардии.
-- Vive l'Empereur! Vive le Roi de Rome! Vive l'Empereur! [63]
-- слышались восторженные голоса.
После завтрака Наполеон, в присутствии Боссе, продиктовал свой приказ
по армии.
-- Courte et énergique! [64] -- проговорил Наполеон, когда он
прочел сам сразу без поправок написанную прокламацию. В приказе было:
"Воины! Вот сражение, которого вы столько желали. Победа зависит от
вас. Она необходима для нас; она доставит нам все нужное: удобные квартиры и
скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при
Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске. Пусть позднейшее потомство с
гордостью вспомнит о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас:
он был в великой битве под Москвою!"
-- De la Moskowa! [65] -- повторил Наполеон, и, пригласив к
своей прогулке господина Боссе, любившего путешествовать, он вышел из
палатки к оседланным лошадям.
-- Votre Majesté a trop de bonté, [66] -- сказал Боссе на
приглашение сопутствовать императору: ему хотелось спать и он не умел и
боялся ездить верхом.
Но Наполеон кивнул головой путешественнику, и Боссе должен был ехать.
Когда Наполеон вышел из палатки, крики гвардейцев пред портретом его сына
еще более усилились. Наполеон нахмурился.
-- Снимите его, -- сказал он, грациозно-величественным жестом указывая
на портрет. -- Ему еще рано видеть поле сражения.
Боссе, закрыв глаза и склонив голову, глубоко вздохнул, этим жестом
показывая, как он умел ценить и понимать слова императора.
Весь этот день 25 августа, как говорят его историки, Наполеон провел на
коне, осматривая местность, обсуживая планы, представляемые ему его
маршалами, и отдавая лично приказания своим генералам.
Первоначальная линия расположения русских войск по Колоче была
переломлена, и часть этой линии, именно левый фланг русских, вследствие
взятия Шевардинского редута 24-го числа, была отнесена назад. Эта часть
линии была не укреплена, не защищена более рекою, и перед нею одною было
более открытое и ровное место. Очевидно было для всякого военного и
невоенного, что эту часть линии и должно было атаковать французам. Казалось,
что для этого не нужно было много соображений, не нужно было такой
заботливости и хлопотливости императора и его маршалов и вовсе не нужно той
особенной высшей способности, называемой гениальностью, которую так любят
приписывать Наполеону; но историки, впоследствии описывавшие это событие, и
люди, тогда окружавшие Наполеона, и он сам думали иначе.
Наполеон ездил по полю, глубокомысленно вглядывался в местность, сам с
собой одобрительно или недоверчиво качал головой и, не сообщая окружавшим
его генералам того глубокомысленного хода, который руководил его решеньями,
передавал им только окончательные выводы в форме приказаний. Выслушав
предложение Даву, называемого герцогом Экмюльским, о том, чтобы обойти левый
фланг русских, Наполеон сказал, что этого не нужно делать, не объясняя,
почему это было не нужно. На предложение же генерала Компана (который должен
был атаковать флеши), провести свою дивизию лесом, Наполеон изъявил свое
согласие, несмотря на то, что так называемый герцог Эльхингенский, то есть
Ней, позволил себе заметить, что движение по лесу опасно и может расстроить
дивизию.
Осмотрев местность против Шевардинского редута, Наполеон подумал
несколько времени молча и указал на места, на которых должны были быть
устроены к завтрему две батареи для действия против русских укреплений, и
места, где рядом с ними должна была выстроиться полевая артиллерия.
Отдав эти и другие приказания, он вернулся в свою ставку, и под его
диктовку была написана диспозиция сражения.
Диспозиция эта, про которую с восторгом говорят французские историки и
с глубоким уважением другие историки, была следующая:
"С рассветом две новые батареи, устроенные в ночи, на равнине,
занимаемой принцем Экмюльским, откроют огонь по двум противостоящим батареям
неприятельским.
В это же время начальник артиллерии 1-го корпуса, генерал Пернетти, с
30-ю орудиями дивизии Компана и всеми гаубицами дивизии Дессе и Фриана,
двинется вперед, откроет огонь и засыплет гранатами неприятельскую батарею,
против которой будут действовать!
24 орудия гвардейской артиллерии,
30 орудий дивизии Компана
и 8 орудий дивизии Фриана и Дессе,
Всего -- 62 орудия.
Начальник артиллерии 3-го корпуса, генерал Фуше, поставит все гаубицы
3-го и 8-го корпусов, всего 16, по флангам батареи, которая назначена
обстреливать левое укрепление, что составит против него вообще 40 орудий.
Генерал Сорбье должен быть готов по первому приказанию вынестись со
всеми гаубицами гвардейской артиллерии против одного либо другого
укрепления.
В продолжение канонады князь Понятовский направится на деревню, в лес и
обойдет неприятельскую позицию.
Генерал Компан двинется чрез лес, чтобы овладеть первым укреплением.
По вступлении таким образом в бой будут даны приказания соответственно
действиям неприятеля.
Канонада на левом фланге начнется, как только будет услышана канонада
правого крыла. Стрелки дивизии Морана и дивизии вице-короля откроют сильный
огонь, увидя начало атаки правого крыла.
Вице-король овладеет деревней [67] и перейдет по своим трем
мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Морана и Жерара, которые, под его
предводительством, направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками
армии.
Все это должно быть исполнено в порядке (le tout se fera avec ordre et
méthode), сохраняя по возможности войска в резерве.
В императорском лагере, близ Можайска, 6-го сентября, 1812 года".
Диспозиция эта, весьма неясно и спутанно написанная, -- ежели позволить
себе без религиозного ужаса к гениальности Наполеона относиться к
распоряжениям его, -- заключала в себе четыре пункта -- четыре распоряжения.
Ни одно из этих распоряжений не могло быть и не было исполнено.
В диспозиции сказано, первое: чтобы устроенные на выбранном Наполеоном
месте батареи с имеющими выравняться с ними орудиями Пернетти и Фуше, всего
сто два орудия, открыли огонь и засыпали русские флеши и редут снарядами.
Это не могло быть сделано, так как с назначенных Наполеоном мест снаряды не
долетали до русских работ, и эти сто два орудия стреляли по-пустому до тех
пор, пока ближайший начальник, противно приказанию Наполеона, не выдвинул их
вперед.
Второе распоряжение состояло в том, чтобы Понятовский, направясь на
деревню в лес, обошел левое крыло русских. Это не могло быть и не было
сделано потому, что Понятовский, направясь на деревню в лес, встретил там
загораживающего ему дорогу Тучкова и не мог обойти и не обошел русской
позиции.
Третье распоряжение: Генерал Компан двинется в лес, чтоб овладеть
первым укреплением. Дивизия Компана не овладела первым укреплением, а была
отбита, потому что, выходя из леса, она должна была строиться под картечным
огнем, чего не знал Наполеон.
Четвертое: Вице-король овладеет деревнею (Бородиным) и перейдет по
своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Марана и Фриана (о
которых не сказано: куда и когда они будут двигаться), которые под его
предводительством направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками.
Сколько можно понять -- если не из бестолкового периода этого, то из
тех попыток, которые деланы были вице-королем исполнить данные ему
приказания, -- он должен был двинуться через Бородино слева на редут,
дивизии же Морана и Фриана должны были двинуться одновременно с фронта.
Все это, так же как и другие пункты диспозиции, не было и не могло быть
исполнено. Пройдя Бородино, вице-король был отбит на Колоче и не мог пройти
дальше; дивизии же Морана и Фриана не взяли редута, а были отбиты, и редут
уже в конце сражения был захвачен кавалерией (вероятно, непредвиденное дело
для Наполеона и неслыханное). Итак, ни одно из распоряжений диспозиции не
было и не могло быть исполнено. Но в диспозиции сказано, что по вступлении
таким образом в бой будут даны приказания, соответственные действиям
неприятеля, и потому могло бы казаться, что во время сражения будут сделаны
Наполеоном все нужные распоряжения; но этого не было и не могло быть потому,
что во все время сражения Наполеон находился так далеко от него, что (как
это и оказалось впоследствии) ход сражения ему не мог быть известен и ни
одно распоряжение его во время сражения не могло быть исполнено.
Многие историки говорят, что Бородинское сражение не выиграно
французами потому, что у Наполеона был насморк, что ежели бы у него не было
насморка, то распоряжения его до и во время сражения были бы еще гениальнее,
и Россия бы погибла, et la face du monde eut été changée. [68] Для
историков, признающих то, что Россия образовалась по воле одного человека --
Петра Великого, и Франция из республики сложилась в империю, и французские
войска пошли в Россию по воле одного человека -- Наполеона, такое
рассуждение, что Россия осталась могущественна потому, что у Наполеона был
большой насморк 26-го числа, такое рассуждение для таких историков неизбежно
последовательно.
Ежели от воли Наполеона зависело дать или не дать Бородинское сражение
и от его воли зависело сделать такое или другое распоряжение, то очевидно,
что насморк, имевший влияние на проявление его воли, мог быть причиной
спасения России и что поэтому тот камердинер, который забыл подать Наполеону
24-го числа непромокаемые сапоги, был спасителем России. На этом пути мысли
вывод этот несомненен, -- так же несомненен, как тот вывод, который, шутя
(сам не зная над чем), делал Вольтер, говоря, что Варфоломеевская ночь
произошла от расстройства желудка Карла IX. Но для людей, не допускающих
того, чтобы Россия образовалась по воле одного человека -- Петра I, и чтобы
Французская империя сложилась и война с Россией началась по воле одного
человека -- Наполеона, рассуждение это не только представляется неверным,
неразумным, но и противным всему существу человеческому. На вопрос о том,
что составляет причину исторических событий, представляется другой ответ,
заключающийся в том, что ход мировых событий предопределен свыше, зависит от
совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние
Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное.
Как ни странно кажется с первого взгляда предположение, что
Варфоломеевская ночь, приказанье на которую отдано Карлом IX, произошла не
по его воле, а что ему только казалось, что он велел это сделать, и что
Бородинское побоище восьмидесяти тысяч человек произошло не по воле
Наполеона (несмотря на то, что он отдавал приказания о начале и ходе
сражения), а что ему казалось только, что он это велел, -- как ни странно
кажется это предположение, но человеческое достоинство, говорящее мне, что
всякий из нас ежели не больше, то никак не меньше человек, чем великий
Наполеон, велит допустить это решение вопроса, и исторические исследования
обильно подтверждают это предположение.
В Бородинском сражении Наполеон ни в кого не стрелял и никого не убил.
Все это делали солдаты. Стало быть, не он убивал людей.
Солдаты французской армии шли убивать русских солдат в Бородинском
сражении не вследствие приказания Наполеона, но по собственному желанию. Вся
армия: французы, итальянцы, немцы, поляки -- голодные, оборванные и
измученные походом, -- в виду армии, загораживавшей от них Москву,
чувствовали, что le vin est tiré et qu'il faut le boire. [69] Ежели
бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли
бы драться с русскими, потому что это было им необходимо.
Когда они слушали приказ Наполеона, представлявшего им за их увечья и
смерть в утешение слова потомства о том, что и они были в битве под Москвою,
они кричали "Vive l'Empereur!" точно так же, как они кричали "Vive
l'Empereur!" при виде изображения мальчика, протыкающего земной шар палочкой
от бильбоке; точно так же, как бы они кричали "Vive l'Empereur!" при всякой
бессмыслице, которую бы им сказали. Им ничего больше не оставалось делать,
как кричать "Vive l'Empereur!" и идти драться, чтобы найти пищу и отдых
победителей в Москве. Стало быть, не вследствие приказания Наполеона они
убивали себе подобных.
И не Наполеон распоряжался ходом сраженья, потому что из диспозиции его
ничего не было исполнено и во время сражения он не знал про то, что
происходило впереди его. Стало быть, и то, каким образом эти люди убивали
друг друга, происходило не по воле Наполеона, а шло независимо от него, по
воле сотен тысяч людей, участвовавших в общем деле. Наполеону казалось
только, что все дело происходило по воле его. И потому вопрос о том, был ли
или не был у Наполеона насморк, не имеет для истории большего интереса, чем
вопрос о насморке последнего фурштатского солдата.
Тем более 26-го августа насморк Наполеона не имел значения, что
показания писателей о том, будто вследствие насморка Наполеона его
диспозиция и распоряжения во время сражения были не так хороши, как прежние,
-- совершенно несправедливы.
Выписанная здесь диспозиция нисколько не была хуже, а даже лучше всех
прежних диспозиций, по которым выигрывались сражения. Мнимые распоряжения во
время сражения были тоже не хуже прежних, а точно такие же, как и всегда. Но
диспозиция и распоряжения эти кажутся только хуже прежних потому, что
Бородинское сражение было первое, которого не выиграл Наполеон. Все самые
прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень
дурными, и каждый ученый-военный с значительным видом критикует их, когда
сражение по ним не выиграно, и самью плохие диспозиции и распоряжения
кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах доказывают
достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.
Диспозиция, составленная Вейротером в Аустерлицком сражении, была
образец совершенства в сочинениях этого рода, но ее все-таки осудили,
осудили за ее совершенство, за слишком большую подробность.
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое дело представителя власти
так же хорошо, и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего
вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он
не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля
сражения, а с своим большим тактом и опытом войны спокойно и достойно
исполнял свою роль кажущегося начальствованья.