Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как
на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов
не слышно было, но какие-то люди что-то делали там. Пьер не успел понять
того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему
лежащего на валу, как будто рассматривающего что-то внизу, и видел одного,
замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его
за руку, кричал: "Братцы!" -- и видел еще что-то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что
кричавший "братцы!" был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину
другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом
человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что-то.
Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались
друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был
французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив
шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг
другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать.
"Я ли взят в плен или он взят в плен мною? -- думал каждый из них. Но,
очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он,
потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и
крепче сжимала его горло. Француз что-то хотел сказать, как вдруг над самой
головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова
французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого
взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь
на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел
он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских
солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на
батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что
только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та
атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у
него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками "ура" так
далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала,
которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру,
русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на
носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа
времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел
никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал.
Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже
крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
"Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они
сделали!" -- думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок,
двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в
особенности налево у Семеновского, кипело что-то в дыму, и гул выстрелов,
стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности,
как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.
Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи
сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной
стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией
Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с
Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что
происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у
леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное
действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны
французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки
вице-короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на
расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой
линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более
что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе,
направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились
под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым
выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь
подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что-то черное --
вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были
ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона,
смотревшего из-под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось,
что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда
из-за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он
видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он
видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в
поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на
котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на
которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские,
мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было
понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на
этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись
одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты;
появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с
другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные
адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти
доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что
происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до
настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще
потому, что пока проезжал адъютант те две-три версты, которые отделяли его
от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже
становилось неверно. Так от вице-короля прискакал адъютант с известием, что
Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у
Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться
на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это
приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже
был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер
в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес
Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем
флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили,
что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен.
Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои
распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же
не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля
сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и
только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали
свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять,
и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их
распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой
малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило
противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти
вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено
было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся
русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без
приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали
через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь
дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая
совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда
подвинуть пушки, когда послать пеших солдат -- стрелять, когда конных --
топтать русских пеших, -- все эти распоряжения делали сами ближайшие
начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата,
не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или
за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого
дорогого для человека -- собственной жизни, и иногда кажется, что спасение
заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с
настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В
сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли
положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не
производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие
везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти
люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их
тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под
влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять
(под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному
настроению толпы.
Генералы Наполеона -- Даву, Ней и Мюрат, находившиеся в близости этой
области огня и даже иногда заезжавшие в нее, несколько раз вводили в эту
область огня стройные и огромные массы войск. Но противно тому, что
неизменно совершалось во всех прежних сражениях, вместо ожидаемого известия
о бегстве неприятеля, стройные массы войск возвращались оттуда
расстроенными, испуганными толпами. Они вновь устроивали их, но людей все
становилось меньше. В половине дня Мюрат послал к Наполеону своего адъютанта
с требованием подкрепления.
Наполеон сидел под курганом и пил пунш, когда к нему прискакал адъютант
Мюрата с уверениями, что русские будут разбиты, ежели его величество даст
еще дивизию.
-- Подкрепления? -- сказал Наполеон с строгим удивлением, как бы не
понимая его слов и глядя на красивого мальчика-адъютанта с длинными завитыми
черными волосами (так же, как носил волоса Мюрат). "Подкрепления! -- подумал
Наполеон. -- Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина
армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских!"
-- Dites au roi de Naples, - строго сказал Наполеон, -- qu'il n'est pas
midi et que je ne vois pas encore clair sur mon échiquier. Allez...
[84]
Красивый мальчик-адъютанта с длинными волосами, не отпуская руки от
шляпы, тяжело вздохнув, поскакал опять туда, где убивали людей.
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с
ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье
обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану.
Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и
смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся
честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою
прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты,
окружившими его.
-- Вы очень пылки, Бельяр, -- сказал Наполеон, опять подходя к
подъехавшему генералу. -- Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и
посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал
новый посланный с поля сражения.
-- Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [85] -- сказал Наполеон тоном
человека, раздраженного беспрестанными помехами.
-- Sire, le prince... [86] -- начал адъютант.
-- Просит подкрепления? -- с гневным жестом проговорил Наполеон.
Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император
отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал
Бертье. -- Надо дать резервы, -- сказал он, слегка разводя руками. -- Кого
послать туда, как вы думаете? -- обратился он к Бертье, к этому oison que
j'ai fait aigle, [87] как он впоследствии называл его.
-- Государь, послать дивизию Клапареда? -- сказал Бертье, помнивший
наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая
гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча
смотрел по этому направлению.
-- Нет, -- обратился он вдруг к Бертье, -- я не могу послать Клапареда.
Пошлите дивизию Фриана, -- сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда
посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в
том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было
с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих
войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, -- роль,
которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С
разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись,
говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские
держатся на своих местах и производят un feu d'enfer, [88] от
которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m-r de Beausset, любивший путешествовать,
подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству
позавтракать.
-- Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с
победой, -- сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание
относится к победе, а не к завтраку, m-r de Beausset позволил себе
игриво-почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы
помешать завтракать, когда можно это сделать.
-- Allez vous... [89] -- вдруг мрачно сказал Наполеон и
отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на
лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает
всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и
вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий,
что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же
диспозиция, та же proclamation courte et énergique, [90] он сам был
тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее
теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и
Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно-бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и
сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии,
и атака кавалерии des hommes de fer, [91] - все эти приемы уже были
употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и
те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений,
о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух-трех распоряжений, двух-трех фраз скакали с
поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями
корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis,
[92] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать
кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной,
Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что-то странное
происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не
то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то
же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди,
опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг
друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось.
Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в
продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное
атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что
малейшая случайность могла теперь -- на той натянутой точке колебания, на
которой стояло сражение, -- погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в
которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято
ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно-печальные
лица окружающих и слушал донесения о том, что русские все стоят, -- страшное
чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и
ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его.
Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину,
шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних
сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же
бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он
ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется
наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего
злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и
чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас
неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии,
возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном
стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и
предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось
дело.
-- Что? Что вы говорите? -- сказал Наполеон. -- Да, велите подать мне
лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по
которому ехал Наполеон, -- в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и
кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом
пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул
орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал
особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон
выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах
цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их
орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было
продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни
французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из
которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось
перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от
него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось
ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить
ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона,
переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное
предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
-- A huit cent lieux de France je ne ferai pas démolir ma garde,
[93] -- сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.