Пьер проснулся 3-го сентября поздно. Голова его болела, платье, в
котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное
сознание чего-то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был
вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно.
Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который
Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился
и что ему предстояло именно в нынешний день.
"Уж не опоздал ли я? - подумал Пьер. - Нет, вероятно, он сделает свой
въезд в Москву не ранее двенадцати". Пьер не позволял себе размышлять о том,
что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти.
Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по
улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать
большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его
незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его.
"Все равно, кинжал", - сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая
исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента
в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как
будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело,
а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и
делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой
башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и
спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не
встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за
ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в
одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская,
барки на Москве-реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к
Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место,
на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были
заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло
гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно-робкими лицами и
французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и
другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме
странного мрачно-сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей
фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому
сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали
его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским,
испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого
внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что-то не понимавшим
их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по-французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на
него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на
повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что
он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел
вокруг себя. Он, как что-то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом
нес в себе свое намерение, боясь - наученный опытом прошлой ночи -
как-нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое
настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он
и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже
потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из
Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном
расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал
подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были
бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения
жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился,
как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное - не по трудностям,
но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что
он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к
себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом
соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и
сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные
языка из-за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот
был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что-то такое необыкновенное
творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к
пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту,
примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя
Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он
остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей
домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков
сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами,
одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что-то,
надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в
грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на
бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в
чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи-няньки. Босоногая
грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала
опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в
вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками,
видневшимися из-под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал
сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из-под них какие-то
одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
- Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите,
голубчик!.. кто-нибудь помогите, - выговаривала она сквозь рыдания. -
Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О-о-оо! для того я
тебя леле... О-о-оо!
- Полно, Марья Николаевна, - тихим голосом обратился муж к жене,
очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. -
Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? - прибавил он.
- Истукан! Злодей! - злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. -
Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это
истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, - скороговоркой,
всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. - Загорелось рядом, - бросило к нам.
Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили...
Вот что захватили... Божье благословенье да приданую постель, а то все
пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О-о-о! - и опять она
зарыдала. - Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!
- Да где, где же она осталась? - сказал Пьер. По выражению оживившегося
лица его женщина поняла, что этот человек мог помочь ей.
- Батюшка! Отец! - закричала она, хватая его за ноги. - Благодетель,
хоть сердце мое успокой... Аниска, иди, мерзкая, проводи, - крикнула она на
девку, сердито раскрывая рот и этим движением еще больше выказывая свои
длинные зубы.
- Проводи, проводи, я... я... сделаю я, - запыхавшимся голосом поспешно
сказал Пьер.
Грязная девка вышла из-за сундука, прибрала косу и, вздохнув, пошла
тупыми босыми ногами вперед по тропинке. Пьер как бы вдруг очнулся к жизни
после тяжелого обморока. Он выше поднял голову, глаза его засветились
блеском жизни, и он быстрыми шагами пошел за девкой, обогнал ее и вышел на
Поварскую. Вся улица была застлана тучей черного дыма. Языки пламени кое-где
вырывались из этой тучи. Народ большой толпой теснился перед пожаром. В
середине улицы стоял французский генерал и говорил что-то окружавшим его.
Пьер, сопутствуемый девкой, подошел было к тому месту, где стоял генерал; но
французские солдаты остановили его.
- On ne passe pas, [113] - крикнул ему голос.
- Сюда, дяденька! - проговорила девка. - Мы переулком, через Никулиных
пройдем.
Пьер повернулся назад и пошел, изредка подпрыгивая, чтобы поспевать за
нею. Девка перебежала улицу, повернула налево в переулок и, пройдя три дома,
завернула направо в ворота.
- Вот тут сейчас, - сказала девка, и, пробежав двор, она отворила
калитку в тесовом заборе и, остановившись, указала Пьеру на небольшой
деревянный флигель, горевший светло и жарко. Одна сторона его обрушилась,
другая горела, и пламя ярко выбивалось из-под отверстий окон и из-под крыши.
Когда Пьер вошел в калитку, его обдало жаром, и он невольно
остановился.
- Который, который ваш дом? - спросил он.
- О-о-ох! - завыла девка, указывая на флигель. - Он самый, она самая
наша фатера была. Сгорела, сокровище ты мое, Катечка, барышня моя
ненаглядная, о-ох! - завыла Аниска при виде пожара, почувствовавши
необходимость выказать и свои чувства.
Пьер сунулся к флигелю, но жар был так силен, что он невольна описал
дугу вокруг флигеля и очутился подле большого дома, который еще горел только
с одной стороны с крыши и около которого кишела толпа французов. Пьер
сначала не понял, что делали эти французы, таскавшие что-то; но, увидав
перед собою француза, который бил тупым тесаком мужика, отнимая у него лисью
шубу, Пьер понял смутно, что тут грабили, но ему некогда было
останавливаться на этой мысли.
Звук треска и гула заваливающихся стен и потолков, свиста и шипенья
пламени и оживленных криков народа, вид колеблющихся, то насупливающихся
густых черных, то взмывающих светлеющих облаков дыма с блестками искр и где
сплошного, сноповидного, красного, где чешуйчато-золотого, перебирающегося
по стенам пламени, ощущение жара и дыма и быстроты движения произвели на
Пьера свое обычное возбуждающее действие пожаров. Действие это было в
особенности сильно на Пьера, потому что Пьер вдруг при виде этого пожара
почувствовал себя освобожденным от тяготивших его мыслей. Он чувствовал себя
молодым, веселым, ловким и решительным. Он обежал флигелек со стороны дома и
хотел уже бежать в ту часть его, которая еще стояла, когда над самой головой
его послышался крик нескольких голосов и вслед за тем треск и звон чего-то
тяжелого, упавшего подле него.
Пьер оглянулся и увидал в окнах дома французов, выкинувших ящик комода,
наполненный какими-то металлическими вещами. Другие французские солдаты,
стоявшие внизу, подошли к ящику.
- Eh bien, qu'est ce qu'il veut celui-là, [114] - крикнул
один из французов на Пьера.
- Un enfant dans cette maison. N'avez vous pas vu un enfant?
[115] - сказал Пьер.
- Tiens, qu'est ce qu'il chante celui-là? Va te promener,
[116] - послышались голоса, и один из солдат, видимо, боясь, чтобы
Пьер не вздумал отнимать у них серебро и бронзы, которые были в ящике,
угрожающе надвинулся на него.
- Un enfant? - закричал сверху француз. - J'ai entendu piailler quelque
chose au jardin. Peut-être c'est sou moutard au bonhomme. Faut
être humain, voyez-vous...
- Où est-il? Où est-il? [117] - спрашивал Пьер.
- Par ici! Par ici! [118] - кричал ему француз из окна,
показывая на сад, бывший за домом. - Attendez, je vais descendre.
[119]
И действительно, через минуту француз, черноглазый малый с каким-то
пятном на щеке, в одной рубашке выскочил из окна нижнего этажа и, хлопнув
Пьера по плечу, побежал с ним в сад.
- Dépêchez-vous, vous autres, - крикнул он своим товарищам, -
commence à faire chaud. [120]
Выбежав за дом на усыпанную песком дорожку, француз дернул за руку
Пьера и указал ему на круг. Под скамейкой лежала трехлетняя девочка в
розовом платьице.
- Voilà votre moutard. Ah, une petite, tant mieux, - сказал
француз. - Au revoir, mon gros. Faut être humain. Nous sommes tous
mortels, voyez-vous, [121] - и француз с пятном на щеке побежал
назад к своим товарищам.
Пьер, задыхаясь от радости, подбежал к девочке и хотел взять ее на
руки. Но, увидав чужого человека, золотушно-болезненная, похожая на мать,
неприятная на вид девочка закричала и бросилась бежать. Пьер, однако,
схватил ее и поднял на руки; она завизжала отчаянно-злобным голосом и своими
маленькими ручонками стала отрывать от себя руки Пьера и сопливым ртом
кусать их. Пьера охватило чувство ужаса и гадливости, подобное тому, которое
он испытывал при прикосновении к какому-нибудь маленькому животному. Но он
сделал усилие над собою, чтобы не бросить ребенка, и побежал с ним назад к
большому дому. Но пройти уже нельзя было назад той же дорогой; девки Аниски
уже не было, и Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая к себе как
можно нежнее страдальчески всхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад
искать другого выхода.
Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своей ношей к
саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал того места,
с которого он пошел за ребенком: так оно было загромождено народом и
вытащенными из домов пожитками. Кроме русских семей с своим добром,
спасавшихся здесь от пожара, тут же было и несколько французских солдат в
различных одеяниях. Пьер не обратил на них внимания. Он спешил найти
семейство чиновника, с тем чтобы отдать дочь матери и идти опять спасать еще
кого-то. Пьеру казалось, что ему что-то еще многое и поскорее нужно сделать.
Разгоревшись от жара и беготни, Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде,
испытывал то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило
его в то время, как он побежал спасать ребенка. Девочка затихла теперь и,
держась ручонками за кафтан Пьера, сидела на его руке и, как дикий зверек,
оглядывалась вокруг себя. Пьер изредка поглядывал на нее и слегка улыбался.
Ему казалось, что он видел что-то трогательно-невинное и ангельское в этом
испуганном и болезненном личике.
На прежнем месте ни чиновника, ни его жены уже не было. Пьер быстрыми
шагами ходил между народом, оглядывая разные лица, попадавшиеся ему.
Невольно он заметил грузинское или армянское семейство, состоявшее из
красивого, с восточным типом лица, очень старого человека, одетого в новый
крытый тулуп и новые сапоги, старухи такого же типа и молодой женщины. Очень
молодая женщина эта показалась Пьеру совершенством восточной красоты, с ее
резкими, дугами очерченными черными бровями и длинным, необыкновенно
нежно-румяным и красивым лицом без всякого выражения. Среди раскиданных
пожитков, в толпе на площади, она, в своем богатом атласном салопе и
ярко-лиловом платке, накрывавшем ее голову, напоминала нежное тепличное
растение, выброшенное на снег. Она сидела на узлах несколько позади старухи
и неподвижно-большими черными продолговатыми, с длинными ресницами, глазами
смотрела в землю. Видимо, она знала свою красоту и боялась за нее. Лицо это
поразило Пьера, и он, в своей поспешности, проходя вдоль забора, несколько
раз оглянулся на нее. Дойдя до забора и все-таки не найдя тех, кого ему было
нужно, Пьер остановился, оглядываясь.
Фигура Пьера с ребенком на руках теперь была еще более замечательна,
чем прежде, и около него собралось несколько человек русских мужчин и
женщин.
- Или потерял кого, милый человек? Сами вы из благородных, что ли? Чей
ребенок-то? - спрашивали у него.
Пьер отвечал, что ребенок принадлежал женщине и черном салопе, которая
сидела с детьми на этом месте, и спрашивал, не знает ли кто ее и куда она
перешла.
- Ведь это Анферовы должны быть, - сказал старый дьякон, обращаясь к
рябой бабе. - Господи помилуй, господи помилуй, - прибавил он привычным
басом.
- Где Анферовы! - сказала баба. - Анферовы еще с утра уехали. А это
либо Марьи Николавны, либо Ивановы.
- Он говорит - женщина, а Марья Николавна - барыня, - сказал дворовый
человек.
- Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, - говорил Пьер.
- И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки-то эти
налетели, - сказала баба, указывая на французских солдат.
- О, господи помилуй, - прибавил опять дьякон.
- Вы пройдите вот туда-то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала,
- сказала опять баба. - Она и есть. Вот сюда-то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз,
смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на
армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из
этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель,
подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой,
который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой
человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был
одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький
француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав
что-то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать
сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча,
неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
- Возьми, возьми ребенка, - проговорил Пьер, подавая девочку и
повелительно и поспешно обращаясь к бабе. - Ты отдай им, отдай! - закричал
он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на
французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький
француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой.
Старик, всхлипывая, говорил что-то, но Пьер только мельком видел это; все
внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время,
медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из
карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с
опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того,
что делал с нею солдат.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от
французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое
было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала
пронзительным голосом.
- Laissez cette femme! [122] - бешеным голосом прохрипел Пьер,
схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат
упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул
тесак и грозно надвинулся на Пьера.
- Voyons, pas de bêtises! [123] - крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в
котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем
тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками.
Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из-за угла
показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и
французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он
помнил, что он бил кого-то, его били и что под конец он почувствовал, что
руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и
обыскивает его платье.
- Il a un poignard, lieutenant, [124] - были первые слова,
которые понял Пьер.
- Ah, une arme! [125] - сказал офицер и обратился к босому
солдату, который был взят с Пьером.
- C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [126]
- сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: - Parlez-vous
français vous? [127]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал.
Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что-то
шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим
сторонам Пьера.
- Parlez-vous français? - повторил ему вопрос офицер, держась
вдали от него. - Faites venir l'interprète. [128] - Из-за
рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию
и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
- Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [129] - сказал
переводчик, оглядев Пьера.
- Oh, oh! ça m'a bien l'air d'un des incendiaires, - смазал
офицер. - Demandez lui ce qu'il est? [130] - прибавил он.
- Ти кто? - спросил переводчик. - Ти должно отвечать начальство, -
сказал он.
- Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier.
Emmenez-moi, [131] - вдруг по-французски сказал Пьер.
- Ah, Ah! - проговорил офицер, нахмурившись. - Marchons! [132]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с
девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
- Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? - сказала она. - Девочку-то,
девочку-то куда я дену, коли она не ихняя! - говорила баба.
- Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [133] - спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде
девочки, которую он спас.
- Ce qu'elle dit? - проговорил он. - Elle m'apporte ma fille que je
viens de sauver des flammes, - проговорил он. - Adieu! [134] - и
он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным,
торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению
Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности
для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся,
мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько
улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного
лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких
мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер.
Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором
была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.