15-го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца
стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с
медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и
движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях
с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по
зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в
их домах, -- все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских,
кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер
мундира придавал что-то странное и фантастическое этим старым и молодым,
самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики,
подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные,
худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и
говорили, то пристроивались к кому-нибудь помоложе. Так же как на лицах
толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна
черта противоположности: общего ожидания чего-то торжественного и
обыкновенного, вчерашнего -- бостонной партии, Петрушки-повара, здоровья
Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким
дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание
не только дворянства, но и купечества -- сословий, états
généraux - вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко
врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [53] и французской
революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу
для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая,
что в этом смысле приближается что-то важное, то, чего он ждал давно, ходил,
присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех
мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все
разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том,
где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал
государю, разделиться ли по уездам или всей губернией... и т. д.; но как
скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки
были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском
мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к
образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья
Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной
улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал
слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с
говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело;
это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные
Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или
противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился,
что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем
думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским
баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом,
которым покрикивают: "Чеаек, трубку!", и тому подобное. Он говорил с
привычкой разгула и власти в голосе.
-- Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне
указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно
может выказать свою преданность государю импературу другими средствами.
Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да
воры-грабители...
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
-- И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства?
Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор... а то вернется к
вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего
живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич
кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, --
прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру
захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным,
сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл
рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и
сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой
привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
-- Я полагаю, милостивый государь, -- шамкая беззубым ртом, сказал
сенатор, -- что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее
для государства в настоящую минуту -- набор или ополчение. Мы призваны для
того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь
император. А судить о том, что удобнее -- набор или ополчение, мы
предоставим судить высшей власти...
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против
сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие
занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал,
что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими
словами и книжно выражаясь по-русски.
-- Извините меня, ваше превосходительство, -- начал он (Пьер был хорошо
знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему
официально), -- хотя я не согласен с господином... (Пьер запнулся. Ему
хотелось сказать mon très honorable préopinant), [54] --
с господином... que je n'ai pas L'honneur de connaître; [55]
но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и
восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы
можем помочь отечеству. Я полагаю, -- говорил он, воодушевляясь, -- что
государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев
мужиков, которых мы отдаем ему, и... chair à canon, [56]
которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со... со... совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то,
что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он
был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он
последнею слышал.
-- Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, -- продолжал Пьер,
-- мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество
коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши
войска и армии, и тогда...
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали
на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо
расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан
Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер
увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг
проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
-- Во-первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом
государя, а во-вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства,
то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями
неприятеля -- войска убывают и прибывают...
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в
прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который,
тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
-- Да и не время рассуждать, -- говорил голос этого дворянина, -- а
нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию,
чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. -- Дворянин
ударил себя в грудь. -- Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за
царя-батюшку! -- кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько
одобряющих голосов послышалось из толпы. -- Мы русские и не пожалеем крови
своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели
мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, --
кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что
звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее
слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались
плечом к оратору при конце фразы и говорили:
-- Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни
мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему,
но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья
Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять
сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу.
Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали,
отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что
недовольны были смыслом его речи, -- ее и забыли после большого количества
речей, последовавших за ней, -- но для одушевления толпы нужно было иметь
ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался
последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все
говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали ("писатель,
писатель! - послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что
он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но
что мы не будем этим ребенком.
-- Да, да, при раскатах грома! -- повторяли одобрительно в задних
рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах,
седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи-старики, которых почти
всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к
столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые
сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы.
Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились
сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей
голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру
старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и
выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер,
однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что
нам все нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле
речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в
чем-то виноватым и желал оправдаться.
-- Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда
мы будем знать, в чем нужда, -- стараясь перекричать другие голоса,
проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен
криком, начавшимся на другой стороне стола.
-- Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! -- кричал один.
-- Он враг человечества! -- кричал другой. -- Позвольте мне говорить...
Господа, вы меня давите...
В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в
генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и
быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
-- Государь император сейчас будет, -- сказал Растопчин, -- я только
что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить
много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, -- сказал граф
Растопчин. -- Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше
дело выставить ополчение и не щадить себя... Это меньшее, что мы можем
сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все
совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после
всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один:
"согласен", другой для разнообразия: "и я того же мнения", и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о
том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и
полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные,
загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое-кого под руку
и разговаривая.
-- Государь! Государь! -- вдруг разнеслось по залам, и вся толпа
бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех
лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно
далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому,
что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось
государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство.
Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся
постановлении дворянства.
-- Господа! -- сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и
опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно-человеческий и тронутый
голос государя, который говорил: -- Никогда я не сомневался в усердии
русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю
вас от лица отечества. Господа, будем действовать -- время всего дороже...
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон
слышались восторженные восклицания.
-- Да, всего дороже... царское слово, -- рыдая, говорил сзади голос
Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по-своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там
около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы
купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только
что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом
договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя
купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой -- голова, с худым,
узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но
толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
-- И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что
все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась
его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это.
Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу
Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же
согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры,
опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания
управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.
[(сноска1)] Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить
герцогство Ольденбургскому герцогу.
[(сноска2)] хорошие принципы
[(сноска3)] проливать или не проливать кровь своих народов
[(сноска4)] Государь брат мой.
[(сноска5)] Москва, священный город.
[(сноска6)] Да здравствует император!
[(сноска7)] Теперь походим! О! как он сам возьмется, дело
закипит. Ей-богу... Вот он... Ура, император! Так вот они, азиатские
степи... Однако скверная страна. До свиданья, Боше. Я тебе оставлю лучший
дворец в Москве. До свиданья, желаю успеха. Видел императора? Ура! Ежели
меня сделают губернатором в Индии, я тебя сделаю министром Кашмира... Ура!
Император вот он! Видишь его? Я его два раза как тебя видел. Маленький
капрал... Я видел, как он навесил крест одному из стариков... Ура,
император!
[(сноска8)] Кого хочет погубить -- лишит разума (лат.)
[(сноска9)] "Государь брат мой! Вчера дошло до меня, что,
несмотря на прямодушие, с которым соблюдал я мои обязательства в отношении к
Вашему Императорскому Величеству, войска Ваши перешли русские границы, и
только лишь теперь получил из Петербурга ноту, которою граф Лористон
извещает меня, по поводу сего вторжения, что Ваше Величество считаете себя в
неприязненных отношениях со мною, с того времени как князь Куракин
потребовал свои паспорта. Причины, на которых герцог Бассано основывал свой
отказ выдать сии паспорты, никогда не могли бы заставить меня предполагать,
чтобы поступок моего посла послужил поводом к нападению. И в
действительности он не имел на то от меня повеления, как было объявлено им
самим; и как только я узнал о сем, то немедленно выразил мое неудовольствие
князю Куракину, повелев ему исполнять по-прежнему порученные ему
обязанности. Ежели Ваше Величество не расположены проливать кровь наших
подданных из-за подобного недоразумения и ежели Вы согласны вывести свои
войска из русских владений, то я оставлю без внимания все происшедшее, и
соглашение между нами будет возможно. В противном случае я буду принужден
отражать нападение, которое ничем не было возбуждено с моей стороны. Ваше
Величество, еще имеете возможность избавить человечество от бедствий новой
войны. (подписал) Александр".
[10)] Король Неаполитанский.
[(сноска11)] Да здравствует король! (итал.)
[(сноска12)] Несчастные, они не знают, что я их завтра
покидаю!
[(сноска13)] Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать
не по-своему, а по-моему.
[(сноска14)] очень приятно познакомиться с вами, генерал
[(сноска15)] Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне.
[(сноска16)] Государь император русский не желает ее, как ваше
величество изволите видеть... ваше величество.
[(сноска17)] королевское звание имеет свои обязанности.
[(сноска18)] Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы
императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей
воли, окончилась как можно скорее.
[(сноска19)] Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха
вашему посольству.
[(сноска20)] Дайте мне его, я пошлю императору.
[(сноска21)] Ваше величество! Император, государь мой
[(сноска22)] Дрожание моей левой икры есть великий признак.
[(сноска23)] Всем этим он был бы обязан моей дружбе... О,
какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое
прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!
[(сноска24)] Государь должен находиться при армии только
тогда, когда он полководец.
[(сноска25)] честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч
человек по сю сторону Вислы.
[(сноска26)] A между тем какое прекрасное царствование мог бы
иметь ваш государь!
[(сноска27)] Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое
письмо к государю.
[(сноска28)] святая?
[(сноска29)] как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так
и все дороги ведут в Москву
[(сноска30)] Быть выдранным за ухо императором.
[(сноска31)] Ну-у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и
придворный императора Александра?
[(сноска32)] придворным и обожателем.
[(сноска33)] Прощай, Андрей! Помни, что несчастия происходят
от бога и что люди никогда не бывают виноваты.
[(сноска34)] был занят делом приема государя.
[(сноска35)] основою
[(сноска36)] глупости... к черту все дело... (нем.)
[(сноска37)] "То-то, должно быть, правильно-тактическая была
война(нем.)
[(сноска38)] Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту
(нем.)
[(сноска39)] Что же касается того, кто присоветовал Дрисский
лагерь...
[(сноска40)] Что же касается, государь, до того человека,
который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть
только два места: желтый дом или виселица.
[(сноска41)] этого итальянского господина, очень хорошо!
(нем.)
[(сноска42)] Тоже хорошо (нем.).
[(сноска43)] детские игрушки (нем.).
[(сноска44)] Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.)
[(сноска45)] Ну да, что еще тут толковать? (нем.)
[(сноска46)] Сдаюсь!
[(сноска47)] манеру держаться
[(сноска48)] император Наполеон
[(сноска49)] сорок два.
[(сноска50)] Император Александр? Русский народ? -- Ред.
[(сноска51)] Русский Безухов
[(сноска52)] становится опасным говорить по-французски на
улицах.
[(сноска53)] Общественный договор. -- Ред.
[(сноска54)] мой многоуважаемый оппонент. -- Ред.
[(сноска55)] которого я не имею чести знать
[(сноска56)] мясо для пушек