В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем
когда-нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии
Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением
придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками,
отражениями жизни, петербургская жизнь шла по-старому; и из-за хода этой
жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то
трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы,
балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы
и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы
напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как
противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе
императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием
подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала
распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже
были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей
угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила
ответить, что о государственных учреждениях она не может делать
распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от
нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26-го августа, в самый день Бородинского сражения, был
вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного,
написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо
это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его
должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же
читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко,
певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова,
совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно
слово попадало завывание, на другие -- ропот. Чтение это, как и все вечера
Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть
несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во
французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно
много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех,
кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие
разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой.
Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько
собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не
принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно
лечивших ее, она вверилась какому-то итальянскому доктору, лечившему ее
каким-то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от
неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца
состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не
только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
-- On dit que la pauvre comtesse est très mal. Le médecin dit
que c'est l'angine pectorale.
-- L'angine? Oh, c'est une maladie terrible!
-- On dit que les rivaux se sont reconciliés grâce à
l'angine... [1]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
-- Le vieux comte est touchant à ce qu'on dit. Il a pleuré
comme un enfant quand le médecin lui a dit que le cas était
dangereux.
-- Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante.
-- Vous parlez de la pauvre comtesse, -- сказала, подходя, Анна
Павловна. -- J'ai envoyé savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle
allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde,
-- сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. -- Nous
appartenons à des camps différents, mais cela ne m'empêche
pas de l'estimer, comme elle le mérite. Elle est bien malheureuse,
[2] -- прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу
тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе
выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню
шарлатан, который может дать опасные средства.
-- Vos informations peuvent être meilleures que les miennes, --
вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. --
Mais je sais de bonne source que ce médecin est un homme très
savant et très habile. C'est le médecin intime de la Reine
d'Espagne. [3] -- И таким образом уничтожив молодого человека, Анна
Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и,
видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
-- Je trouve que c'est charmant! [4] -- говорил он про
дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские
знамена, взятые Витгенштейном, le héros de Pétropol [5]
(как его называли в Петербурге).
-- Как, как это? -- обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание
для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им
составленной:
-- L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, -- сказал Билибин, --
drapeaux amis et égarés qu'il a trouvé hors de la route,
[6] -- докончил Билибин, распуская кожу.
-- Charmant, charmant, [7] -- сказал князь Василий.
-- C'est la route de Varsovie peut-être, [8] -- громко и
неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того,
что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением
оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что
значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз
замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень
остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на
язык. "Может, выйдет очень хорошо, -- думал он, -- а ежели не выйдет, они
там сумеют это устроить". Действительно, в то время как воцарилось неловкое
молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для
обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту,
пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись,
попросила его начать. Все замолкло.
-- Всемилостивейший государь император! -- строго провозгласил князь
Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать
что-нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. -- "Первопрестольный
град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, -- вдруг ударил он на
слове своего, -- яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь
возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в
восторге: "Осанна, благословен грядый!" -- Князь Василий плачущим голосом
произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели,
как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже
вперед, как старушка молитву причастия: "Пусть дерзкий и наглый Голиаф..."
-- прошептала она.
Князь Василий продолжал:
-- "Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях
России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида,
сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного
Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему
императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне
насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам
молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания
вашего величества".
-- Quelle force! Quel style! [9] -- послышались похвалы чтецу
и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще
говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе
сражения, которое на днях должно было быть дано.
-- Vous verrez, [10] -- сказала Анна Павловна, -- что завтра,
в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее
предчувствие.
Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день,
во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь
Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это
было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов
писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо
более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать
последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из
храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало
радостно-праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и
некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и
избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы
события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие
группируются около одного какого-нибудь частного случая. Так теперь главная
радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и
в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя.
Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о
потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и
печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире
сгруппировалась около одного события -- смерти Кутайсова. Его все знали,
государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с
словами:
-- Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов!
Ах, как жаль!
-- Что я вам говорил про Кутузова? -- говорил теперь князь Василий с
гордостью пророка. -- Я говорил всегда, что он один способен победить
Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал
тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой
находился государь.
-- Каково положение государя! -- говорили придворные и уже не
превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной
беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более
своим protégé Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о
главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось
для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей:
присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова
скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было
выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня
Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale, [11] но в
интимных кружках рассказывали подробности о том, как le médecin intime
de la. Reine d'Espagne [12] предписал Элен небольшие дозы какого-то
лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем,
что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот
несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу
выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать
помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за
итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что
его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий:
неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из
Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы
французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был
изменник, и князь Василий во время visites de condoléance [13]
по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде
восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он
говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от
слепого и развратного старика.
-- Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу
России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще
сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее
донесение:
"Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня
полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он
говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова
решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об
уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших
предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи
моего отечества".
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий
рескрипт Кутузову:
"Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от
вас. Между тем от 1-го сентября получил я через Ярославль, от московского
главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить
Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это
известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим
генерал-адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и
о побудивших вас причинах к столь печальной решимости".
Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от
Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был
француз Мишо, не знавший по-русски, но quoique étranger, Busse de
cœur et d'âme, [14] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце
Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и
который не знал по-русски, чувствовал себя все-таки растроганным, когда он
явился перед notre très gracieux souverain [15] (как он писал)
с известием о пожаре Москвы, dont les flammes éclairaient sa route.
[16]
Хотя источник chagrin [17] г-на Мишо и должен был быть другой,
чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное
лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил
у него:
-- M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [18]
-- Bien tristes, sire, -- отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, --
l'abandon de Moscou. [19]
-- Aurait on livré mon ancienne capitale sans se battre?
[20] -- вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от
Кутузова, -- именно то, что под Москвою драться не было возможности и что,
так как оставался один выбор -- потерять армию и Москву или одну Москву, то
фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
-- L'ennemi est-il en ville? [21] -- спросил он.
-- Oui, sire, et elle est en cendres à l'heure qu'il est. Je l'ai
laissée toute en flammes, [22] -- решительно сказал Мишо; но,
взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и
часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза
мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как
бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым
голосом обратился к Мишо.
-- Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, -- сказал он, -- que
la providence exige de grands sacrifices de nous... Je suis prêt à
me soumettre à toutes ses volontés; mais dites moi, Michaud,
comment avez-vous laissé l'armée, en voyant ainsi, sans coup
férir abandonner mon ancienne capitale? N'avez-vous pas aperçu du
découragement?.. [23]
Увидав успокоение своего très gracieux souverain, Мишо тоже
успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого
ответа, он не успел еще приготовить ответа.
-- Sire, me permettrez-vous de vous parler franchement en loyal
militaire? [24] -- сказал он, чтобы выиграть время.
-- Colonel, je l'exige toujours, -- сказал государь. -- Ne me cachez
rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [25]
-- Sire! -- сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев
приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots.
[26] -- Sire! j'ai laissé toute l'armée depuis les chefs
jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte épouvantable,
effrayante... [27]
-- Comment ça? -- строго нахмурившись, перебил государь. -- Mes
Russes se laisseront-ils abattre par le malheur... Jamais!.. [28]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
-- Sire, -- сказал он с почтительной игривостью выражения, -- ils
craignent seulement que Votre Majesté par bonté de cœur ne se
laisse persuader de faire la paix. Ils brûlent de combattre, -- говорил
уполномоченный русского народа, -- et de prouver à Votre Majesté
par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont dévoués...
[29]
-- Ah! -- успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя
по плечу Мишо. -- Vous me tranquillisez, colonel. [30]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
-- Eh bien, retournez à l'armée, [31] -- сказал он,
выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к
Мишо, -- et dites à nos braves, dites à tous mes bons sujets
partout où vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je
me mettrai moi-même, à la tête de ma chère noblesse, de
mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'à la dernière ressource
de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, --
говорил государь, все более и более воодушевляясь. -- Mais si jamais il fut
écrit dans les décrets de la divine providence, -- сказал он,
подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, -- que ma
dinastie dût cesser de rogner sur le trône de mes ancêtres,
alors, après avoir épuisé tous les moyens qui sont en mon
pouvoir, je me laisserai croître la barbe jusqu'ici (государь показал
рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le
dernier de mes paysans plutôt, que de signer la honte de ma patrie et
de ma chère nation, dont je sais apprécier les sacrifices!..
[32] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг
повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и
прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими
шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя.
Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском
решимости и гнева.
-- Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici;
peut-être qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir...
Napoléon ou moi, -- сказал государь, дотрогиваясь до груди. -- Nous ne
pouvons plus régner ensemble. J'ai appris à le connaître, il
ne me trompera plus... [33] -- И государь, нахмурившись, замолчал.
Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя,
Мишо -- quoique étranger, mais Russe de cœur et d'âme --
почувствовал себя в эту торжественную минуту -- entousiasmé par tout ce
qu'il venait d'entendre [34] (как он говорил впоследствии), и он в
следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского
народа, которого он считал себя уполномоченным.
-- Sire! -- сказал он. -- Votre Majesté signe dans ce moment la
gloire de la nation et le salut de l'Europe! [35]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.