Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812
года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности.
Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов,
когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные
французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам
рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить,
отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало
Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее
французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое
громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными
силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы,
говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и
тот-то, и тот-то не сделали таких-то и таких-то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были
виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, -- отчего их
не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи
русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все-таки, почему и в
тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под
Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не
взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда
в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные
историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы
знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и
под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу
под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной
в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен
Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки
к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то
последний период кампании совершенно справедливо представляется французами
рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками
победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна
логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические
воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что
отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений
Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что
заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед
французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских
привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими
события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т.
п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода
войны 1812 года, -- цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и
поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела
смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во-первых, потому, что расстроенная
армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть
исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать
различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они
могли?
Во-вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою
энергию направивших на бегство.
В-третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения
французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что
без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше
того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В-четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора,
королей, герцогов -- людей, плен которых в высшей степени затруднил бы
действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени
(J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса
французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам
пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда
получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с
армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода
потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить
эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было
бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про
составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно,
оно было невозможно.
Невозможно это было, во-первых, потому что, так как из опыта видно, что
движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с
планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись
вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась
невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший,
что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во-вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать
ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без
сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В-третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не
имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать
армию -- перегородить ей дорогу -- никак нельзя, ибо места кругом всегда
много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в
чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины.
Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это
не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она
сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам
стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не
находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть
ожидала их на бегстве и в плену.
В-четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с
тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при
которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании
французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не
уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч
больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского
города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом-то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным
провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах
мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время
которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на
несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет
дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от
голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, -- об этом-то
периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был
сделать фланговый марш туда-то, а Тормасов туда-то и как Чичагов должен был
передвинуться туда-то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот
опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно
было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что
другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то,
что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием
истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии,
писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю
событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые
получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти
тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их,
потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных
планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое,
непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми,
вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное
разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как
в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была
бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта
достигалась, во-первых, сама собою, так как французы бежали, и потому
следовало только не останавливать это движение. Во-вторых, цель эта
достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в-третьих,
тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить
силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И
опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им,
а не по голове стегать бегущее животное.
[(сноска 1)] четвертую, третью. -- Ред.
[(сноска 2)] первую. -- Ред.
[(сноска 3)] Право всегда на стороне больших армий. -- Ред.
[(сноска 4)] Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего
не сделают. Войдите, войдите.
[(сноска 5)] Благодарю, господин.
[(сноска 6)] Кто идет?
[(сноска 7)] Уланы шестого полка.
[(сноска 8)] Отзыв?
[(сноска 9)] Скажи, здесь ли полковник Жерар?
[(сноска 10)] Когда офицер объезжает цепь, часовые не
спрашивают отзыва... Я спрашиваю, тут ли полковник?
[(сноска 11)] С этим чертом не сладишь.
[(сноска 12)] Он их проберет...
[(сноска 13)] Здравствуйте, господа!
[(сноска 14)] Это вы, Клеман? Откуда, черт...
[(сноска 15)] Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.
[(сноска 16)] Эти разбойники везде.
[(сноска 17)] Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше
бы расстрелять эту сволочь.
[(сноска 18)] Здесь: прощайте, господа. -- Ред.
[(сноска 19)] добрый вечер. -- Ред.
[(сноска 20)] По местам!
[(сноска 21)] Император! Император! Маршал! Герцог!
[(сноска 22)] Что он сказал? Что? Что?..
[(сноска 23)] Понимаешь ты.
[(сноска 24)] Понимаешь ты, черт тебя дери.
[(сноска 25)] Ему все равно... разбойник, право!
[(сноска 26)] Казаки!
[(сноска 27)] Проходи, проходи.
[(сноска 28)] Долгом поставляю донести вашему величеству о
состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти
в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах,
прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание
и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются
отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы
ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества
требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных
кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не
в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней
покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли
на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается
и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для
предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае
сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.
[(сноска 29)] распорядок дня. -- Ред.
[(сноска 30)] Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский,
король Неаполитанский. -- Ред.
[(сноска 31)] Довольно уже я представлял императора, теперь
время быть генералом.
[(сноска 32)] Это величественно!
[(сноска 33)] величественное... От величественного до смешного
только один шаг... Величественное! Великое! Наполеон великий! От
величественного до смешного только шаг.