Идет паровоз. Спрашивается, отчего он движется? Мужик говорит: это черт
движет его. Другой говорит, что паровоз идет оттого, что в нем движутся
колеса. Третий утверждает, что причина движения заключается в дыме,
относимом ветром.
Мужик неопровержим. Для того чтобы его опровергнуть, надо, чтобы
кто-нибудь доказал ему, что нет черта, или чтобы другой мужик объяснил, что
не черт, а немец движет паровоз. Только тогда из противоречий они увидят,
что они оба не правы. Но тот, который говорит, что причина есть движение
колес, сам себя опровергает, ибо, если он вступил на почву анализа, он
должен идти дальше и дальше: он должен объяснить причину движения колес. И
до тех пор, пока он не придет к последней причине движения паровоза, к
сжатому в паровике пару, он не будет иметь права остановиться в отыскивании
причины. Тот же, который объяснял движение паровоза относимым назад дымом,
заметив, что объяснение о колесах не дает причины, взял первый попавшийся
признак и, с своей стороны, выдал его за причину.
Единственное понятие, которое может объяснить движение паровоза, есть
понятие силы, равной видимому движению.
Единственное понятие, посредством которого может быть объяснено
движение народов, есть понятие силы, равной всему движению народов.
Между тем под понятием этим разумеются различными историками совершенно
различные и все не равные видимому движению силы. Одни видят в нем силу,
непосредственно присущую героям, -- как мужик черта в паровозе; другие --
силу, производную из других некоторых сил, -- как движение колес; третьи --
умственное влияние, -- как относимый дым.
До тех пор, пока пишутся истории отдельных лиц, -- будь они Кесари,
Александры или Лютеры и Вольтеры, а не история всех, без одного исключения
всех людей, принимающих участие в событии, -- нет никакой возможности
описывать движение человечества без понятия о силе, заставляющей людей
направлять свою деятельность к одной цели. И единственное известное
историкам такое понятие есть власть.
Понятие это есть единственная ручка, посредством которой можно владеть
материалом истории при теперешнем ее изложении, и тот, кто отломил бы эту
ручку, как то сделал Бокль, не узнав другого приема обращения с историческим
материалом, только лишил бы себя последней зюзможности обращаться с ним.
Неизбежность понятия о власти для объяснения исторических явлений лучше
всего доказывают сами общие историки и историки культуры, мнимо отрешающиеся
от понятия о власти и неизбежно на каждом шагу употребляющие его.
Историческая наука до сих пор по отношению к вопросам человечества
подобна обращающимся деньгам -- ассигнациям и звонкой монете. Биографические
и частные народные истории подобны ассигнациям. Они могут ходить и
обращаться, удовлетворяя своему назначению, без вреда кому бы то ни было и
даже с пользой, до тех пор пока не возникнет вопрос о том, чем они
обеспечены. Стоит только забыть про вопрос о том, каким образом воля героев
производит события, и истории Тьеров будут интересны, поучительны и, кроме
того, будут иметь оттенок поэзии. Но точно так же, как сомнение в
действительной стоимости бумажек возникнет или из того, что так как их
делать легко, то начнут их делать много, или из того, что захотят взять за
них золото, -- точно так же возникает сомнение в действительном значении
историй этого рода, -- или из того, что их является слишком много, или из
того, что кто-нибудь в простоте души спросит: какою же силой сделал это
Наполеон? то есть захочет разменять ходячую бумажку на чистое золото
действительного понятия.
Общие же историки и историки культуры подобны людям, которые, признав
неудобство ассигнаций, решили бы вместо бумажки сделать звонкую монету из
металла, не имеющего плотности золота. И монета действительно вышла бы
звонкая, но только звонкая. Бумажка еще могла обманывать не знающих; а
монета звонкая, но не ценная, не может обмануть никого. Так же как золото
тогда только золото, когда оно может быть употреблено не для одной мены, а и
для дела, так же и общие историки только тогда будут золотом, когда они
будут в силах ответить на существенный вопрос истории: что такое власть?
Общие историки отвечают на этот вопрос противоречиво, а историки культуры
вовсе отстраняют его, отвечая на что-то совсем другое. И как жетоны, похожие
на золото, могут быть только употребляемы между собранием людей,
согласившихся признавать их за золото, и между теми, которые не знают
свойства золота, так и общие историки и историки культуры, не отвечая на
существенные вопросы человечества, для каких-то своих целей служат ходячей
монетою университетам и толпе читателей -- охотников до серьезных книжек,
как они это называют.
Отрешившись от воззрения древних на божественное подчинение воли народа
одному избранному и на подчинение этой воли божеству, история не может
сделать ни одного шага без противоречия, не выбрав одного из двух: или
возвратиться к прежнему верованию в непосредственное участие божества в
делах человечества, или определенно объяснить значение той силы,
производящей исторические события, которая называется властью.
Возвратиться к первому невозможно: верованье разрушено, и потому
необходимо объяснить значение власти.
Наполеон приказал собрать войска и идти на войну. Представление это до
такой степени нам привычно, до такой степени мы сжились с этим взглядом, что
вопрос о том, почему шестьсот тысяч человек идут на войну, когда Наполеон
сказал такие-то слова, кажется нам бессмысленным. Он имел власть, и потому
было исполнено то, что он велел.
Ответ этот совершенно удовлетворителен, если мы верим, что власть дана
была ему от бога. Но как скоро мы не признаем этого, необходимо определить,
что такое эта власть одного человека над другими.
Власть эта не может быть той непосредственной властью физического
преобладания сильного существа над слабым, преобладания, основанного на
приложении или угрозе приложения физической силы, -- как власть Геркулеса;
она не может быть тоже основана на преобладании нравственной силы, как то, в
простоте душевной, думают некоторые историки, говоря, что исторические
деятели суть герои, то есть люди, одаренные особенной силой души и ума и
называемой гениальностью. Власть эта не может быть основана на преобладании
нравственной силы, ибо, не говоря о людях-героях, как Наполеоны, о
нравственных достоинствах которых мнения весьма разноречивы, история
показывает нам, что ни Людовики XI-е, ни Меттернихи, управлявшие миллионами
людей, не имели никаких особенных свойств силы душевной, а, напротив, были
по большей части нравственно слабее каждого из миллионов людей, которыми они
управляли.
Если источник власти лежит не в физических и не в нравственных
свойствах лица, ею обладающего, то очевидно, что источник этой власти должен
находиться вне лица -- в тех отношениях к массам, в которых находится лицо,
обладающее властью.
Так точно и понимает власть наука о праве, та самая разменная касса
истории, обещающая разменять историческое понимание власти на чистое золото.
Власть есть совокупность воль масс, перенесенная выраженным или
молчаливым согласием на избранных массами правителей.
В области науки права, составленной из рассуждений о том, как бы надо
было устроить государство и власть, если бы можно было все это устроить, все
это очень ясно, но в приложении к истории это определение власти требует
разъяснений.
Наука права рассматривает государство и власть, как древние
рассматривали огонь, -- как что-то абсолютно существующее. Для истории же
государство и власть суть только явления, точно так же как для физики нашего
времени огонь есть не стихия, а явление.
От этого-то основного различия воззрения истории и науки права
происходит то, что наука права может рассказать подробно о том, как, по ее
мнению, надо бы устроить власть и что такое есть власть, неподвижно
существующая вне времени; но на вопросы исторические о значении
видоизменяющейся во времени власти она не может ответить ничего.
Если власть есть перенесенная на правителя совокупность воль, то
Пугачев есть ли представитель воль масс? Если не есть, то почему Наполеон I
есть представитель? Почему Наполеон III, когда его поймали в Булони, был
преступник, а потом были преступники те, которых он поймал?
При дворцовых революциях, в которых участвуют иногда два-три человека,
переносится ли тоже воля масс на новое лицо? При международных отношениях
переносится ли воля масс народа на своего завоевателя? В 1808-м году воля
Рейнского Союза была ли перенесена на Наполеона? Воля массы русского народа
была ли перенесена на Наполеона во время 1809 года, когда наши войска в
союзе с французами шли воевать против Австрии?
На эти вопросы можно отвечать трояко:
Или 1) признать, что воля масс всегда безусловно передается тому или
тем правителям, которых они избрали, и что поэтому всякое возникновение
новой власти, всякая борьба против раз переданной власти должна быть
рассматриваема только как нарушение настоящей власти.
Или 2) признать, что воля масс переносится на правителей условно под
определенными и известными условиями, и показать, что все стеснения,
столкновения и даже уничтожения власти происходят от несоблюдения
правителями тех условий, под которыми им передана власть.
Или 3) признать, что воля масс переносится на правителей условно, но
под условиями неизвестными, неопределенными, и что возникновение многих
властей, борьба их и падение происходят только от большего или меньшего
исполнения правителями тех неизвестных условий, на которых переносятся воли
масс с одних лиц на другие.
Так трояко и объясняют историки отношения масс к правителям.
Одни историки, не понимая, в простоте душевной, вопроса о значении
власти, те самые частные и биографические историки, о которых было говорено
выше, признают как будто то, что совокупность воль масс переносится на
исторические лица безусловно, и потому, описывая какую-нибудь одну власть,
эти историки предполагают, что эта самая власть есть одна абсолютная и
настоящая, а что всякая другая сила, противодействующая этой настоящей
власти, есть не власть, а нарушение власти -- насилие.
Теория их, годная для первобытных и мирных периодов истории, в
приложении к сложным и бурным периодам жизни народов, во время которых
возникают одновременно и борются между собой различные власти, имеет то
неудобство, что историк-легитимист будет доказывать, что Конвент, Директория
и Бонапарт были только нарушения власти, а республиканец и бонапартист будут
доказывать: один, что Конвент, а другой, что Империя была настоящей властью,
а что все остальное было нарушение власти. Очевидно, что таким образом,
взаимно опровергая друг друга, объяснения власти этих историков могут
годиться только для детей в самом нежном возрасте.
Признавая ложность этого взгляда на историю, другой род историков
говорит, что власть основана на условной передаче правителям совокупности
воль масс и что исторические лица имеют власть только под условиями
исполнения той программы, которую молчаливым согласием предписала им воля
народа. Но в чем состоят эти условия, историки эти не говорят нам, или если
и говорят, то постоянно противоречат один другому.
Каждому историку, смотря по его взгляду на то, что составляет цель
движения народа, представляются эти условия в величии, богатстве, свободе,
просвещении граждан Франции или другого государства. Но не говоря уже о
противоречии историков о том, какие эти условия, допустив даже, что
существует одна общая всем программа этих условий, мы найдем, что
исторические факты почти всегда противоречат этой теории. Если условия, под
которыми передается власть, состоят в богатстве, свободе, просвещении
народа, то почему Людовики XIV-e и Иоанны IV-e спокойно доживают свои
царствования, а Людовики XVI-e и Карлы I-е казнятся народами? На этот вопрос
историки эти отвечают тем, что деятельность Людовика XIV-го, противная
программе, отразилась на Людовике XVI-м. Но почему же она не отразилась на
Людовике XIV и XV, почему именно она должна была отразиться на Людовике XVI?
И какой срок этого отражения? На эти вопросы нет и не может быть ответов.
Так же мало объясняется при этом воззрении причина того, что совокупность
воль несколько веков не переносится с своих правителей и их наследников, а
потом вдруг, в продолжение пятидесяти лет, переносится на Конвент, на
Директорию, на Наполеона, на Александра, Людовика XVIII, опять на Наполеона,
на Карла X, на Людовика-Филиппа, на республиканское правительство, на
Наполеона III. При объяснении этих быстро совершающихся перенесений воль с
одного лица на другое и в особенности при международных отношениях,
завоеваниях и союзах историки эти невольно должны признать, что часть этих
явлении уже не суть правильные перенесения воль, а случайности, зависящие то
от хитрости, то от ошибки, или коварства, или слабости дипломата, или
монарха, или руководителя партии. Так что большая часть явлений истории --
междоусобия, революции, завоевания -- представляются этими историками уже не
произведениями перенесения свободных воль, а произведением ложно
направленной воли одного или нескольких людей, то есть опять нарушениями
власти. И потому исторические события и этого рода историками представляются
отступлениями от теории.
Историки эти подобны тому ботанику, который, приметив, что некоторые
растения выходят из семени в двух долях-листиках, настаивал бы на том, что
все, что растет, растет только раздвояясь на два листика; и что пальма, и
гриб, и даже дуб, разветвляясь в своем полном росте и не имея более подобия
двух листиков, отступают от теории.
Третьи историки признают, что воля масс переносится на исторические
лица условно, но что условия эти нам неизвестны. Они говорят, что
исторические лица имеют власть только потому, что они исполняют перенесенную
на них волю масс.
Но в таком случае, если сила, двигающая народами, лежит не в
исторических лицах, а в самих народах, то в чем же состоит значение этих
исторических лиц?
Исторические лица, говорят эти историки, выражают собою волю масс;
деятельность исторических лиц служит представительницею деятельности масс.
Но в таком случае является вопрос, вся ли деятельность исторических лиц
служит выражением воли масс или только известная сторона ее? Если вся
деятельность исторических лиц служит выражением воли масс, как то и думают
некоторые, то биографии Наполеонов, Екатерин, со всеми подробностями
придворной сплетни, служат выражением жизни народов, что есть очевидная
бессмыслица; если же только одна сторона деятельности исторического лица
служит выражением жизни народов, как то и думают другие мнимо
философы-историки, то для того, чтобы определить, какая сторона деятельности
исторического лица выражает жизнь народа, нужно знать прежде, в чем состоит
жизнь народа.
Встречаясь с этим затруднением, историки этого рода придумывают самое
неясное, неосязаемое и общее отвлечение, под которое возможно подвести
наибольшее число событий, и говорят, что в этом отвлечении состоит цель
движения человечества. Самые обыкновенные, принимаемые почти всеми
историками общие отвлечения суть: свобода, равенство, просвещение, прогресс,
цивилизация, культура. Поставив за цель движения человечества какое-нибудь
отвлечение, историки изучают людей, оставивших по себе наибольшее число
памятников, -- царей, министров, полководцев, сочинителей, реформаторов,
пап, журналистов, -- по мере того как все эти лица, по их мнению,
содействовали или противодействовали известному отвлечению. Но так как ничем
не доказано, чтобы цель человечества состояла в свободе, равенстве,
просвещении или цивилизации, и так как связь масс с правителями и
просветителями человечества основана только на произвольном предположении,
что совокупность воль масо всегда переносится на те лица, которые нам
заметны, то и деятельность миллионов людей, переселяющихся, сжигающих дома,
бросающих земледелие, истребляющих друг друга, никогда не выражается в
описании деятельности десятка лиц, не сжигающих домов, не занимающихся
земледелием, не убивающих себе подобных.
История на каждом шагу доказывает это. Брожение народов запада в конце
прошлого века и стремление их на восток объясняется ли деятельностью
Людовиков XIV-го, XV-го и XVI-го, их любовниц, министров, жизнью Наполеона,
Руссо, Дидерота, Бомарше и других?
Движение русского народа на восток, в Казань и Сибирь, выражается ли в
подробностях больного характера Иоанна IV-го и его переписки с Курбским?
Движение народов во время крестовых походов объясняется ли изучением
Готфридов и Людовиков и их дам? Для нас осталось непонятным движение народов
с запада на восток, без всякой цели, без предводительства, с толпой бродяг,
с Петром Пустынником. И еще более осталось непонятно прекращение этого
движения тогда, когда ясно поставлена была историческими деятелями разумная,
святая цель походов -- освобождение Иерусалима. Папы, короли и рыцари
побуждали народ к освобождению святой земли; но народ не шел, потому что та
неизвестная причина, которая побуждала его прежде к движению, более не
существовала. История Готфридов и миннезенгеров, очевидно, не может вместить
в себя жизнь народов. И история Готфридов и миннезенгеров осталась историей
Готфридов и миннезенгеров, а история жизни народов и их побуждений осталась
неизвестной.
Еще менее объяснит нам жизнь народов история писателей и реформаторов.
История культуры объяснит нам побуждения, условия жизни и мысли
писателя или реформатора. Мы узнаем, что Лютер имел вспыльчивый характер и
говорил такио-то речи; узнаем, что Руссо был недоверчив и писал такие-то
книжки; но не узнаем мы, отчего после реформации резались народы и отчего во
время французской революции казнили друг друга.
Если соединить обе эти истории вместе, как то и делают новейшие
историки, то это будут истории монархов и писателей, а не история жизни
народов.
Жизнь народов не вмещается в жизнь нескольких людей, ибо связь между
этими несколькими людьми и народами не найдена. Теория о том, что связь эта
основана на перенесении совокупности воль на исторические лица, есть
гипотеза, не подтверждаемая опытом истории.
Теория о перенесении совокупности воль масс на исторические лица, может
быть, весьма много объясняет в области науки права и, может быть, необходима
для своих целей; но в приложении к истории, как только являются революции,
завоевания, междоусобия, как только начинается история, -- теория эта ничего
не объясняет.
Теория эта кажется неопровержимой именно потому, что акт перенесения
воль народа не может быть провереи, так как он никогда не существовал.
Какое бы ни совершилось событие, кто бы ни стал во главе события,
теория всегда может сказать, что такое лицо стало во главе события, потому
что совокупность воль была перенесена на него.
Ответы, даваемые этой теорией на исторические вопросы, подобны ответам
человека, который, глядя на двигающееся стадо и не принимая во внимание ни
различной доброты пастбища в разных местах поля, ни погона пастуха, судил бы
о причинах того или другого направления стада по тому, какое животное идет
впереди стада.
"Стадо идет по этому направлению потому, что впереди идущее животное
ведет его, и совокупность воль всех остальных животных перенесена на этого
правителя стада". Так отвечает первый разряд историков, признающих
безусловную передачу власти.
"Ежели животные, идущие во главе стада, переменяются, то это происходит
оттого, что совокупность воль всех животных переносится с одного правителя
на другого, смотря по тому, ведет ли это животное по тому направлению,
которое избрало все стадо". Так отвечают историки, признающие, что
совокупность воль масс переносится на правителей под условиями, которые они
считают известными. (При таком приеме наблюдения весьма часто бывает, что
наблюдатель, соображаясь с избранным им направлением, считает вожаками тех,
которые по случаю перемены направления масс не суть уже передовые, а
боковые, а иногда задние.)
"Если беспрестанно переменяются стоящие во главе животные и
беспрестанно переменяются направления всего стада, то это происходит оттого,
что для достижения того направления, которое нам известно, животные передают
свои воли тем животным, которые нам заметны, и для того, чтобы изучать
движение стада, надо наблюдать всех заметных нам животных, идущих со всех
сторон стада". Так говорят историки третьего разряда, признающие выражениями
своего времени все исторические лица, от монархов до журналистов.
Теория перенесения воль масс на исторические лица есть только перифраза
-- только выражение другими словами слов вопроса.
Какая причина исторических событий? -- Власть. Что есть власть? --
Власть есть совокупность воль, перенесенных на одно лицо. При каких условиях
переносятся воли масс на одно лицо? -- При условиях выражения лицом воли
всех людей. То есть власть есть власть. То есть власть есть слово, значение
которого нам непонятно.
Если бы область человеческого знания ограничивалась одним отвлеченным
мышлением, то, подвергнув критике то объяснение власти, которое дает наука,
человечество пришло бы к заключению, что власть есть только слово и в
действительности не существует. Но для познавания явлений, кроме
отвлеченного мышления, человек имеет орудие опыта, на котором он поверяет
результаты мышления. И опыт говорит, что власть не есть слово, но
действительно существующее явление.
Не говоря о том, что без понятия власти не может обойтись ни одно
описание совокупной деятельности людей, существование власти доказывается
как историею, так и наблюдением современных событий.
Всегда, когда совершается событие, является человек, или люди, по воле
которых событие представляется совершившимся. Наполеон III предписывает, и
французы идут в Мексику. Прусский король и Бисмарк предписывают, и войска
идут в Богемию. Наполеон I приказывает, и войска идут в Россию. Александр I
приказывает, и французы покоряются Бурбонам. Опыт показывает нам, что какое
бы ни совершилось событие, оно всегда связано с волею одного или нескольких
людей, которые его приказали.
Историки, по старой привычке признания божественного участия в делах
человечества, хотят видеть причину события в выражении воли лица,
облеченного властью; по заключение это не подтверждается ни рассуждением, ни
опытом.
С одной стороны, рассуждение показывает, что выражение воли человека --
его слова -- суть только часть общей деятельности, выражающейся в событии,
как, например, в войне или революции; и потому, без признания непонятной,
сверхъестественной силы -- чуда, нельзя допустить, чтобы слова могли быть
непосредственной причиной движения миллионов; с другой стороны, если даже
допустить, что слова могут быть причиной события, то история показывает, что
выражения воли исторических лиц в большей части случаев не производят
никакого действия, то есть что приказания их часто не только не исполняются,
но что иногда происходит даже совершенно обратное тому, что ими приказано.
Не допуская божественного участия в делах человечества, мы не можем
принимать власть за причину событий.
Власть, с точки зрения опыта, есть только зависимость, существующая
между выражением воли лица и исполнением этой воли другими людьми.
Для того чтобы объяснить себе условия этой зависимости, мы должны
восстановить прежде всего понятие выражения воли, относя его к человеку, а
не к божеству.
Ежели божество отдает приказание, выражает свою волю, как то нам
показывает история древних, то выражение этой воли не зависит от времени и
ничем не вызвано, так как божество ничем не связано с событием. Но, говоря о
приказаниях -- выражении воли людей, действующих во времени и связанных
между собой, мы, для того чтобы объяснить себе связь приказаний с событиями,
должны восстановить: 1) условие всего совершающегося: непрерывность движения
во времени как событий, так и приказывающего лица, и 2) условие необходимой
связи, в которой находится приказывающее лицо к тем людям, которые исполняют
его приказание.