Только выражение воли божества, не зависящее от времени, может
относиться к целому ряду событий, имеющему совершиться через несколько лет
или столетий, и только божество, ничем не вызванное, по одной своей воле
может определить направление движения человечества; человек же действует во
времени и сам участвует в событии.
Восстановляя первое упущенное условие -- условие времени, мы увидим,
что ни одно приказание не может быть исполнено без того, чтобы не было
предшествовавшего приказания, делающего возможным исполнение последнего.
Никогда ни одно приказание не появляется самопроизвольно и не включает
в себя целого ряда событий; но каждое приказание вытекает из другого и
никогда не относится к целому ряду событий, а всегда только к одному моменту
события.
Когда мы говорим, например, что Наполеон приказал войскам идти на
войну, мы соединяем в одно одновременно выраженное приказание ряд
последовательных приказаний, зависевших друг от друга. Наполеон не мог
приказать поход на Россию и никогда не приказывал его. Он приказал нынче
написать такие-то бумаги в Вену, в Берлин и в Петербург; завтра -- такие-то
декреты и приказы по армии, флоту и интендантству и т. д., и т. д., --
миллионы приказаний, из которых составился ряд приказаний, соответствующих
ряду событий, приведших французские войска в Россию.
Если Наполеон во все свое царствование отдает приказания об экспедиции
в Англию, ни на одно из своих предприятий не тратит столько усилий и времени
и, несмотря на то, во все свое царствование даже ни разу не пытается
исполнить своего намерения, а делает экспедицию в Россию, с которой он, по
неоднократно высказываемому убеждению, считает выгодным быть в союзе, то это
происходит оттого, что первые приказания не соответствовали, а вторые
соответствовали ряду событий.
Для того чтобы приказание было наверное исполнено, надо, чтобы человек
выразил такое приказание, которое могло бы быть исполнено. Знать же то, что
может и что не может быть исполнено, невозможно не только для
наполеоновского похода на Россию, где принимают участие миллионы, но и для
самого несложного события, ибо для исполнения того и другого всегда могут
встретиться миллионы препятствий. Всякое исполненное приказание есть всегда
одно из огромного количества неисполненных. Все невозможные приказания не
связываются с событием и не бывают исполнены. Только те, которые возможны,
связываются в последовательные ряды приказаний, соответствующие рядам
событий, и бывают исполнены.
Ложное представление наше о том, что предшествующее событию приказание
есть причина события, происходит оттого, что когда событие совершилось и те
одни из тысячи приказаний, которые связались с событиями, исполнились, то мы
забываем о тех, которые не были, потому что не могли быть исполнены. Кроме
того, главный источник заблуждения нашего в этом смысле происходит оттого,
что в историческом изложении целый ряд бесчисленных, разнообразных,
мельчайших событий, как, например, все то, что привело войска французские в
Россию, обобщается в одно событие по тому результату, который произвел этот
ряд событий, и соответственно этому обобщению обобщается и весь ряд
приказаний в одно выражение воли.
Мы говорим: Наполеон захотел и сделал поход на Россию. В
действительности же мы никогда не найдем во всей деятельности Наполеона
ничего подобного выражению этой воли, а увидим ряды приказаний или выражении
его воли, самым разнообразным и неопределенным образом направленных. Из
бесчисленного ряда неисполненных наполеоновских приказаний составился ряд
исполненных приказаний для похода 12-го года не потому, чтобы приказания эти
чем-нибудь отличались от других, неисполненных приказаний, а потому, что ряд
этих приказаний совпал с рядом событий, приведших французские войска в
Россию; точно так же, как в трафарете нарисуется такая или другая фигура не
потому, в какую сторону и как мазать по нем красками, а потому, что по
фигуре, вырезанной в трафарете, во все стороны, было мазано краской.
Так что, рассматривая во времени отношение приказаний к событиям, мы
найдем, что приказание ни в каком случае не может быть причиной событий, а
что между тем и другим существует известная определенная зависимость.
Для того чтобы понять, в чем состоит эта зависимость, необходимо
восстановить другое упущенное условие всякого приказания, исходящего не от
божества, а от человека, и состоящее в том, что сам приказывающий человек
участвует в событии.
Это-то отношение приказывающего к тем, кому он приказывает, и есть
именно то, что называется властью. Отношение это состоит в следующем:
Для общей деятельности люди складываются всегда в известные соединения,
в которых, несмотря на различие цели, поставленной для совокупного действия,
отношение между людьми, участвующими в действии, всегда бывает одинаковое.
Складываясь в эти соединения, люди всегда становятся между собой в
такое отношение, что наибольшее количество людей принимают наибольшее прямое
участие и наименьшее количество людей -- наименьшее прямое участие в том
совокупном действии, для которого они складываются.
Из всех тех соединений, в которые складываются люди для совершения
совокупных действий, одно из самых резких и определенных есть войско.
Всякое войско составляется из низших по военному званию членов:
рядовых, которых всегда самое большое количество; из следующих по военному
званию более высших чинов -- капралов, унтер-офицеров, которых число меньше
первого; еще высших, число которых еще меньше, и т. д. до высшей военной
власти, которая сосредоточивается в одном лице.
Военное устройство может быть совершенно точно выражено фигурой конуса,
в котором основание с самым большим диаметром будут составлять рядовые;
высшее, меньшее основание, -- высшие чины армии и т. д. до вершины конуса,
точку которой будет составлять полководец.
Солдаты, которых наибольшее число, составляют низшие точки конуса и его
основание. Солдат сам непосредственно колет, режет, жжет, грабит и всегда на
эти действия получает приказание от вышестоящих лиц; сам же никогда не
приказывает. Унтер-офицер (число унтер-офицеров уже меньше) реже совершает
самое действие, чем солдат; но уже приказывает. Офицер еще реже совершает
самое действие и еще чаще приказывает. Генерал уже только приказывает идти
войскам, указывая цель, и почти никогда не употребляет оружия. Полководец
уже никогда не может принимать прямого участия в самом действии и только
делает общие распоряжения о движении масс. То же отношение лиц между собою
обозначается во всяком соединении людей для общей деятельности, -- в
земледелии, торговле и во всяком управлении.
Итак, не разделяя искусственно всех сливающихся точек конуса и чинов
армии, или званий и положений какого бы то ни было управления, или общего
дела, от низших до высших, обозначается закон, по которому люди для
совершения совокупных действий слагаются всегда между собой в таком
отношении, что, чем непосредственнее люди участвуют в совершении действия,
тем менее они могут приказывать и тем их большее число; и что, чем меньше то
прямое участие, которое люди принимают в самом действии, тем они больше
приказывают и тем число их меньше; пока не дойдем таким образом, восходя от
низших слоев, до одного последнего человека, принимающего наименьшее прямое
участие в событии и более всех направляющего свою деятельность на
приказывание.
Это-то отношение лиц приказывающих к тем, которым они приказывают, и
составляет сущность понятия, называемого властью.
Восстановив условия времени, при которых совершаются все события, мы
нашли, что приказание исполняется только тогда, когда оно относится к
соответствующему ряду событий. Восстановляя же необходимое условие связи
между приказывающим и исполняющим, мы нашли, что по самому свойству своему
приказывающие принимают наименьшее участие в самом событии и что
деятельность их исключительно направлена на приказывание.
Когда совершается какое-нибудь событие, люди выражают свои мнения,
желания о событии, и так как событие вытекает из совокупного действия многих
людей, то одно из выраженных мнений или желаний непременно исполняется хотя
приблизительно. Когда одно из выраженных мнений исполнено, мнение это
связывается с событием, как предшествовавшее ему приказание.
Люди тащат бревно. Каждый высказывает свое мнение о том, как и куда
тащить. Люди вытаскивают бревно, и оказывается, что это сделано так, как
сказал один из них. Он приказал. Вот приказание и власть в своем первобытном
виде.
Тот, кто больше работал руками, мог меньше обдумывать то, что он делал,
и соображать то, что может выйти из общей деятельности, и приказывать. Тот,
кто больше приказывал, вследствие своей деятельности словами, очевидно, мог
меньше действовать руками. При большем сборище людей, направляющих
деятельность на одну цель, еще резче отделяется разряд людей, которые тем
менее принимают прямое участие в общей деятельности, чем более деятельность
их направлена на приказывание.
Человек, когда он действует один, всегда носит сам в себе известный ряд
соображений, руководивших, как ему кажется, его прошедшей деятельностью,
служащих для него оправданием его настоящей деятельности и руководящих его в
предположении о будущих его поступках.
Точно то же делают сборища людей, предоставляя тем, которые не
участвуют в действии, придумывать соображения, оправдания и предположения об
их совокупной деятельности.
По известным или неизвестным нам причинам французы начинают топить и
резать друг друга. И соответственно событию ему сопутствует его оправдание в
выраженных волях людей о том, что это необходимо для блага Франции, для
свободы, для равенства. Люди перестают резать друг друга, и событию этому
сопутствует оправдание необходимости единства власти, отпора Европе и т. д.
Люди идут с запада на восток, убивая себе подобных, и событию этому
сопутствуют слова о славе Франции, низости Англии и т. д. История показывает
нам, что эти оправдания события не имеют никакого общего смысла,
противоречат сами себе, как убийство человека, вследствие признания его
прав, и убийство миллионов в России для унижения Англии. Но оправдания эти в
современном смысле имеют необходимое значение.
Оправдания эти снимают нравственную ответственность с людей,
производящих события. Временные цели эти подобны щеткам, идущим для очищения
пути по рельсам впереди поезда: они очищают путь нравственной
ответственности людей. Без этих оправданий не мог бы быть объяснен самый
простой вопрос, представляющийся при рассмотрении каждого события: каким
образом миллионы людей совершают совокупные преступления, войны, убийства и
т. д.?
При настоящих, усложненных формах государственной и общественной жизни
в Европе возможно ли придумать какое бы то ни было событие, которое бы не
было предписано, указано, приказано государями, министрами, парламентами,
газетами? Есть ли какое-нибудь совокупное действие, которое не нашло бы себе
оправдания в государственном единстве, в национальности, в равновесии
Европы, в цивилизации? Так что всякое совершившееся событие неизбежно
совпадает с каким-нибудь выраженным желанием и, получая себе оправдание,
представляется как произведение воли одного или нескольких людей.
Куда бы ни направился движущийся корабль, впереди его всегда будет
видна струя рассекаемых им волн. Для людей, находящихся на корабле, движение
этой струи будет единственно заметное движение.
Только следя вблизи, момент за моментом, за движением этой струи и
сравнивая это движение с движением корабля, мы убедимся, что каждый момент
движения струи определяется движением корабля и что нас ввело в заблуждение
то, что мы сами незаметно движемся.
То же самое мы увидим, следя момент за моментом за движением
исторических лиц (то есть восстановляя необходимое условие всего
совершающегося -- условие непрерывности движения во времени) и не упуская из
виду необходимой связи исторических лиц с массами.
Когда корабль идет по одному направлению, то впереди его находится одна
и та же струя; когда он часто переменяет направление, то часто переменяются
и бегущие впереди его струи. Но куда бы он ни повернулся, везде будет струя,
предшествующая его движению.
Что бы ни совершилось, всегда окажется, что это самое было предвидено и
приказано. Куда бы ни направлялся корабль, струя, не руководя, не усиливая
его движения, бурлит впереди его и будет издали представляться нам не только
произвольно движущейся, но и руководящей движением корабля.
Рассматривая только те выражения воли исторических лиц, которые
отнеслись к событиям как приказания, историки полагали, что события
находятся в зависимости от приказаний. Рассматривая же самые события и ту
связь с массами, в которой находятся исторические лица, мы нашли, что
исторические лица и их приказания находятся в зависимости от события.
Несомненным доказательством этого вывода служит то, что, сколько бы ни было
приказаний, событие не совершится, если на это нет других причин; но как
скоро совершится событие -- какое бы то ни было, -- то из числа всех
беспрерывно выражаемых воль различных лиц найдутся такие, которые по смыслу
и по времени отнесутся к событию как приказания.
Прийдя к этому заключению, мы можем прямо и положительно ответить на те
два существенные вопроса истории:
1) Что есть власть?
2) Какая сила производит движение народов?
1) Власть есть такое отношение известного лица к другим лицам, в
котором лицо это тем менее принимает участие в действии, чем более оно
выражает мнения, предположения и оправдания совершающегося совокупного
действия.
2) Движение народов производят не власть, не умственная деятельность,
даже не соединение того и другого, как то думали историки, но деятельность
всех людей, принимающих участие в событии и соединяющихся всегда так, что
те, которые принимают наибольшее прямое участие в событии, принимают на себя
наименьшую ответственность; и наоборот.
В нравственном отношении причиною события представляется власть; в
физическом отношении -- те, которые подчиняются власти. Но так как
нравственная деятельность немыслима без физической, то причина события
находится ни в той, ни в другой, а в соединении обеих.
Или, другими словами, к явлению, которое мы рассматриваем, понятие
причины неприложимо.
В последнем анализе мы приходим к кругу вечности, к той крайней грани,
к которой во всякой области мышления приходит ум человеческий, если не
играет своим предметом. Электричество производит тепло, тепло производит
электричество. Атомы притягиваются, атомы отталкиваются.
Говоря о взаимодействии тепла и электричества и об атомах, мы не можем
сказать, почему это происходит, и говорим, что это так есть потому, что
немыслимо иначе, потому что так должно быть, что это закон. То же самое
относится и до исторических явлений. Почему происходит война или революция?
мы не знаем; мы знаем только, что для совершения того или другого действия
люди складываются в известное соединение и участвуют все; и мы говорим, что
это так есть, потому что немыслимо иначе, что это закон.
Если бы история имела дело до внешних явлений, постановление этого
простого и очевидного закона было бы достаточно, и мы бы кончили наше
рассуждение. Но закон истории относится до человека. Частица материи не
может сказать нам, что она вовсе не чувствует потребности притягиванья и
отталкиванья и что это неправда; человек же, который есть предмет истории,
прямо говорит: я свободен и потому не подлежу законам.
Присутствие хотя не высказанного вопроса о свободе воли человека
чувствуется на каждом шагу истории.
Все серьезно мыслившие историки невольно приходили к этому вопросу. Все
противоречия, неясности истории, тот ложный путь, по которому идет эта
наука, основаны только на неразрешенности этого вопроса.
Если воля каждого человека была свободна, то есть что каждый мог
поступить так, как ему захотелось, то вся история есть ряд бессвязных
случайностей.
Если даже один человек из миллионов в тысячелетний период времени имел
возможность поступить свободно, то есть так, как ему захотелось, то
очевидно, что один свободный поступок этого человека, противный законам,
уничтожает возможность существования каких бы то ни было законов для всего
человечества.
Если же есть хоть один закон, управляющий действиями людей, то не может
быть свободной воли, ибо воля людей должна подлежать этому закону.
В этом противоречии заключается вопрос о свободе воли, с древнейших
времен занимавший лучшие умы человечества и с древнейших времен
постановленный во всем его громадном значении.
Вопрос состоит в том, что, глядя на человека, как на предмет наблюдения
с какой бы то ни было точки зрения, -- богословской, исторической,
этической, философской, -- мы находим общий закон необходимости, которому он
подлежит так же, как и все существующее. Глядя же на него из себя, как на
то, что мы сознаем, мы чувствуем себя свободными.
Сознание это есть совершенно отдельный и независимый от разума источник
самопознавания. Чрез разум человек наблюдает сам себя; но знает он сам себя
только через сознание.
Без сознания себя немыслимо и никакое наблюдение и приложение разума.
Для того чтобы понимать, наблюдать, умозаключать, человек должен прежде
сознавать себя живущим. Живущим человек знает себя не иначе, как хотящим, то
есть сознает свою волю. Волю же свою, составляющую сущность его жизни,
человек сознает и не может сознавать иначе, как свободною.
Если, подвергая себя наблюдению, человек видит, что воля его
направляется всегда по одному и тому же закону (наблюдает ли он
необходимость принимать пищу, или деятельность мозга, или что бы то ни
было), он не может понимать это всегда одинаковое направление своей воли
иначе, как ограничением ее. То, что не было бы свободно, не могло бы быть и
ограничено. Воля человека представляется ему ограниченною именно потому, что
он сознает ее не иначе, как свободною.
Вы говорите: я не свободен. А я поднял и опустил руку. Всякий понимает,
что этот нелогический ответ есть неопровержимое доказательство свободы.
Ответ этот есть выражение сознания, не подлежащего разуму.
Если бы сознание свободы не было отдельным и независимым от разума
источником самопознания, оно бы подчинялось рассуждению и опыту; но в
действительности такого подчинения никогда не бывает, и немыслимо.
Ряд опытов и рассуждений показывает каждому человеку, что он как
предмет наблюдения подлежит известным законам, и человек подчиняется им и
никогда не борется с раз узнанным им законом тяготения или непроницаемости.
Но тот же ряд опытов и рассуждений показывает ему, что полная свобода,
которую он сознает в себе, -- невозможна, что всякое действие его зависит от
его организации, от его характера и действующих на него мотивов; но человек
никогда не подчиняется выводам этих опытов и рассуждений.
Узнав из опыта и рассуждения, что камень падает вниз, человек
несомненно верит этому и во всех случаях ожидает исполнения узнанного им
закона.
Но узнав так же несомненно, что воля его подлежит законам, он не верит
и не может верить этому.
Сколько бы раз опыт и рассуждение ни показывали человеку, что в тех же
условиях, с тем же характером он сделает то же самое, что и прежде, он, в
тысячный раз приступая в тех же условиях, с тем же характером к действию,
всегда кончавшемуся одинаково, несомненно чувствует себя столь же уверенным
в том, что он может поступать, как он захочет, как и до опыта. Всякий
человек, дикий и мыслитель, как бы неотразимо ему ни доказывали рассуждение
и опыт то, что невозможно представить себе два поступка в одних и тех же
условиях, чувствует, что без этого бессмысленного представления
(составляющего сущность свободы) он не может себе представить жизни. Он
чувствует, что, как бы это ни было невозможно, это есть; ибо без этого
представления свободы он не только не понимал бы жизни, но не мог бы жить ни
одного мгновения.
Он не мог бы жить потому, что все стремления людей, все побуждения к
жизни суть только стремления к увеличению свободы. Богатство -- бедность,
слава -- неизвестность, власть -- подвластность, сила -- слабость, здоровье
-- болезнь, образование -- невежество, труд -- досуг, сытость -- голод,
добродетель -- порок суть только большие или меньшие степени свободы.
Представить себе человека, не имеющего свободы, нельзя иначе, как
лишенным жизни.
Если понятие о свободе для разума представляется бессмысленным
противоречием, как возможность совершить два поступка в один и тот же момент
времени или действие без причины, то это доказывает только то, что сознание
не подлежит разуму.
Это-то непоколебимое, неопровержимое, не подлежащее опыту и рассуждению
сознание свободы, признаваемое всеми мыслителями и ощущаемое всеми людьми
без исключения, сознание, без которого немыслимо никакое представление о
человеке, и составляет другую сторону вопроса.
Человек есть творение всемогущего, всеблагого и всеведущего бога. Что
же такое есть грех, понятие о котором вытекает из сознания свободы человека?
вот вопрос богословия.
Действия людей подлежат общим, неизменным законам, выражаемым
статистикой. В чем же состоит ответственность человека перед обществом,
понятие о которой вытекает из сознания свободы? вот вопрос права.
Поступки человека вытекают из его прирожденного характера и мотивов,
действующих на него. Что такое есть совесть и сознание добра и зла
поступков, вытекающих из сознания свободы? вот вопрос этики.
Человек, в связи с общей жизнью человечества, представляется
подчиненным законам, определяющим эту жизнь. Но тот же человек, независимо
от этой связи, представляется свободным. Как должна быть рассматриваема
прошедшая жизнь народов и человечества -- как произведение свободной или
несвободной деятельности людей? вот вопрос истории.
Только в наше самоуверенное время популяризации знаний, благодаря
сильнейшему орудию невежества -- распространению книгопечатания, вопрос о
свободе воли сведен на такую почву, на которой и не может быть самого
вопроса. В наше время большинство так называемых передовых людей, то есть
толпа невежд, приняла работы естествоиспытателей, занимающихся одной
стороной вопроса, за разрешение всего вопроса.
Души и свободы нет, потому что жизнь человека выражается мускульными
движениями, а мускульные движения обусловливаются нервной деятельностью;
души и свободы нет, потому что мы в неизвестный период времени произошли от
обезьян, -- говорят, пишут и печатают они, вовсе и не подозревая того, что
тысячелетия тому назад всеми религиями, всеми мыслителями не только признан,
но никогда и не был отрицаем тот самый закон необходимости, который с таким
старанием они стремятся доказать теперь физиологией и сравнительной
зоологией. Они не видят того, что роль естественных наук в этом вопросе
состоит только в том, чтобы служить орудием для освещения одной стороны его.
Ибо то, что, с точки зрения наблюдения, разум и воля суть только отделения
(sécrétion) мозга, и то, что человек, следуя общему закону, мог
развиться из низших животных в неизвестный период времени, уясняет только с
новой стороны тысячелетия тому назад признанную всеми религиями и
философскими теориями истину о том, что, с точки зрения разума, человек
подлежит законам необходимости, но ни на волос не подвигает разрешение
вопроса, имеющего другую, противоположную сторону, основанную на сознании
свободы.
Если люди произошли от обезьян в неизвестный период времени, то это
столь же понятно, как и то, что люди произошли от горсти земли в известный
период времени (в первом случае Х есть время, во втором -- происхождение), и
вопрос о том, каким образом соединяется сознание свободы человека с законом
необходимости, которому подлежит человек, не может быть разрешен
сравнительною физиологией и зоологией, ибо в лягушке, кролике и обезьяне мы
можем наблюдать только мускульно-нервную деятельность, а в человеке -- и
мускульно-нервную деятельность и сознание.
Естествоиспытатели и их поклонники, думающие разрешать вопрос этот,
подобны штукатурам, которых бы приставили заштукатурить одну сторону стены
церкви и которые, пользуясь отсутствием главного распорядителя работ, в
порыве усердия замазывали бы своею штукатуркой и окна, и образа, и леса, и
неутвержденные еще стены и радовались бы на то, как, с их штукатурной точки
зрения, все выходит ровно и гладко.