Логос (1061)

Юмор

Юмор. — Первоначально на латинском языке слово humor означало жидкость, сок. Другие значения оно получило в связи с средневековой медициной, по которой здоровое состояние человеческого организма зависит от надлежащих свойств и соединения четырех жидкостей, заключающихся в организме. Понемногу название humor стало прилагаться к этому надлежащему соединению телесных жидкостей и обусловленному им здоровому состоянию тела и особенно духа. Таким образом довольно рано слово humor (немец. Нumor, франц. humeur) стало в европейских языках означать настроение, то дурное (у французов), то преимущественно хорошее (у немцев с ХVIII века). Это последнее понимание сделалось основой того своеобразного значения слова Ю., которое оно приобрело в литературе германских народов, особенно англичан, давших высшие образцы этого литературноэстетического жанра. Едва ли, однако, возможно видеть в Ю. лишь литературную форму или эстетическую категорию. Как показал Лацарус, Ю. есть и то и другое, ибо он есть прежде всего особое мировоззрение. Мировоззрениям, основанным на господстве мысли, Лацарус противополагает два мировоззрения, связанных с деятельностью чувства: романтическое и юмористическое. Романтика коренится мыслью в конечном и связывается посредством чувства с миром бесконечного. Ю. противоположен ей: мысль связывает его с миром отвлечений; близкий к субъективному идеализму, он видит в мысли единственную реальность, в духе — творца всего в человеке и в мире; но ему — и в этом его сущность и его отличие от голого умствования — близко также все конечное; свежая непосредственность чувства связывает его с миром конечного. Романтика, оторвавшись от этого мира, поднимается на крыльях чувства и возбужденной фантазии к областям идеального и вечного, никогда не достигая, никогда ясно не познавая их; юмор — также при посредстве чувства — спускается с высот своего идеализма к миpy земному и конечному, чтобы пригреть его своим теплом. Субъективность чувства — область романтики, субъективность мысли — область Ю. Картина психического склада, обусловливающего юмористическое изображение жизни, ясна. В ровной натуре мыслящего и пассивного созерцателя несовершенства жизни не рождают того горячего отпора, к какому они призывают человека боевого и деятельного темперамента. Далекий от порыва вмешаться в борьбу, в сознании своего бессилия решить эту борьбу, он не остается, однако, индифферентным. Он знает цену обеим сторонам, видит слабые стороны своих симпатий и, оставаясь объективным зрителем, никогда не перестает различать своих и чужих. В его изображении нет ни озлобления, ни желчи, ни сатиры; в его освещении жизнь проникнута мягким отблеском доброй усмешки над правыми и виноватыми, над большими и малыми, над мудрыми и наивными. Это глубокое настроение вдумчивого художника, вызванное контрастом между миром идеала и миром действительности, находит себе выражение в юмористическом представлении жизни. Представляя, таким образом, особый склад миропонимания, Ю. естественно находит выражение в особой эстетической категории и в особой литературной окраске. Пользуясь старой классификацией темпераментов, можно, с известными оговорками, сказать, что холерику свойственно патетическое изображение жизни, меланхолику — элегическое, сангвинику — комическое, флегматику — юмористическое. В эстетике, поэтому, важно отграничить Ю. от комического и возвышенного, в литературе — от сатиры.

Действие, поверхностно сходное с действием комического, по существу в известном смысле противоположно ему: оно не так порывисто, неожиданностью контраста не вызывает взрыва хохота, но более глубоко и более продолжительно. Легко забывается острота — непреходящим остается в душе настроение, пробужденное тихой, грустной усмешкой Ю. Бывают, конечно, и сочетания комизма и Ю.: отдельные злоключения Дон-Кихота могут быть только комичны, но в своей целокупности судьба благородного рыцаря печального образа есть образец самого возвышенного Ю. В то время как комизм выдвигает лишь забавную, веселую сторону бессмысленного, уклоняющегося от нормы явления, Ю. останавливается на его серьезной стороне или, наоборот, останавливается на смешных сторонах того, что всем представляется серьезным. Поэтому не без основания Ю. определяют, как «возвышенное в комическом». И возвышенное, и комическое основаны на действии контраста. Возвышенное заключается в изображении лиц, характеров, действий или явлений и отношений далеко превосходящих по размерам и значению обычную и общую меру вещей, соответствующую миру. В комическом изображаемые явления оказываются настолько же ниже этой общепризнанной нормы. Итак, контраст между изображением и тем, чего ждет наша мысль, есть основание этих двух категорий. Но в то время как возвышенное и комическое ограничиваются лишь изображением своего предмета, предполагая в зрителе уже готовую меру вещей, контраст с которою и сделает для него предмет возвышенным или комическим, Ю. изображает этот самый контраст. Явление, смотря по точке зрения, может быть великим или малым, разумным или нелепым, идеальным или материальным: Ю. соединяет эти точки зрения — и предмет в его изображении становится не возвышенным или комическим, но тем и другим одновременно, т. е. юмористическим. Равновесие обеих сторон в контрасте — такова характернейшая черта Ю. Казалось бы, нет и не может быть никакого равновесия между действительным явлением и той идеальной нормой, которая служит единственным и непогрешимым мерилом оценки действительности. Но если в идее воплощено все истинное, справедливое и разумное, то и самая несовершенная и неразумная действительность все же имеет пред нею преимущества: во-первых, она существует и этим самым приобретает в душе человеческой самостоятельность, подчас отстаивающую себя вопреки требованиям идеи; во-вторых, самая ценность идеи зависит до известной степени от ее силы претвориться в жизнь: идеи неосуществимые суть мертвые идеи. Связанный жизнью чувства с миром реальным, Ю. исходит из глубокого сознания значительности, ценности и истины идеала. Однако, он не клеймит реальное за его отступление от идеала: он сочувствует ему, находя в нем неисчерпаемый источник для живой деятельности чувства. Но непосредственности в этом чувстве мало: Ю. сентиментален и, быть может, поэтому чувствует такую склонность ко всему наивному, маленькому, обиженному, к людям простым, к детям и старикам. Пассивное и всепрощающее сочувствие к изображаемому есть характерная черта Ю. Если сатире свойственно негодование, элегии — скорбь, то естественным настроением Ю. является тихая грусть, легко переходящая в усмешку. Пафос сатиры обращается против отрицательных явлений, который она сопоставляет с своим идеалом. Элегическое настроение скорбит о потерянном или недосягаемом блаженстве, идиллическое — искусственно воссоздает его. Везде мы сталкиваемся с волевым элементом, везде проявляется деятельное отношение чувства к изображаемому миру. Наоборот, юмор предоставляет миру его несовершенство: он отмечает его — и усмехается. Область сатиры уже: она касается только нравственно-общественных явлений; предвечные законы, правящие судьбой отдельного человека, проходят мимо ее. Оттого она непримирима: Ю. преклоняется пред неизбежным, сатира оставляет противоречие между идеалом и действительностью непримиренным. А между тем, с точки зрения сатирика это примирение было бы возможно, если бы не было виноватых в нарушении закона жизни. И оттого сатира, негодуя, ожесточает нас, а Ю. успокаивает. Сатирик склонен к пессимизму, юморист — к оптимизму; сатирик — идеалист, юморист — реалист. Теоретики предлагают еще иные различные попытки классифицировать многообразные явления Ю. Различают три вида юмора — Ю. настроения, Ю. изображения, Ю. характера; выделяют также три его степени: 1) Ю. положительный (или оптимистический, Ю. в узком смысле), 2) Ю. отрицательный, сатирический и, наконец, 3) Ю. примиренный, преодолевший голое отрицание, иронический. Юмористическое отношение к себе или к миру является на первых порах оптимистическим: человек замечает все ничтожное, неразумное и мало сознательно, смеется над ним, сохраняя душевное спокойствие; неразумное в отдельных явлениях не колеблет его веры в великое и разумное. Это отношение сменяется негодующим: отрицательные явления представляются победоносным противником «идеи» в ее чистом виде; «идея» сохраняет свое господство в мысли наблюдателя, срывает маску с ничтожного и предстает во всей своей полноте и нерушимости. Отрицательные явления кажутся на этой высоте ничтожными и вызывают одну иронию, которая — будучи сама соединением резких противоположностей — часто является выражением Ю. Указанные три ступени различаются и в объективном Ю. Великий дар неподдельного Ю. — удел немногих писателей. Здесь мало одного таланта; надо быть широким, не расплываясь в безразличии; надо быть снисходительным и добрым, умея презирать и ненавидеть; надо соединять с естественностью остроумия чуткий такт и сознание меры; надо уметь совместить реализм и идеализм, лавируя между исключительным натурализмом грубой правды и болезненной ирреальностью романтиков. Ю. нет у Жуковского, нет у Золя, нет в литературе декаданса — нет и не могло быть. Говорят, Гегель не выносил и не понимал произведений Жан Поля; это вполне понятно — увлечения и отвлечения мышления, порвавшего связь с миром действительности, не могут ни на какой почве сойтись с Ю., полным непреходящего чувства реального мира. Эта двусторонняя, равно прочная и сильная связь Ю. с миром действительности и с миром идей составляет его характерное отличие. Его здравый смысл чужд идеологии в той же мере, в какой его идеализм чужд безыдейной пошлости практика. Величайшее произведение Ю., «Дон Кихот», есть в одно и то же время и насмешка здорового ума над фантазиями безумца, и торжество глубокого идеализма над грубым и пошлым здравым смыслом, «умом глупца». Классической древности почти чужд настоящий Ю., равно как и средним векам, в искусстве которых много самой резкой сатиры, самого грубого комизма, но нет Ю., ибо средневековой Европе еще чужда та субъективная душевная самобытность, которая составляет условие Ю. Лишь начало новой эпохи — вместе с произведениями Шекспира и Сервантеса — дает образцы высочайшего Ю. Примером и символом отношения классического искусства служит для Лацаруса сопоставление античного хора и шекспировского шута. И тот, и другой являются в драме представителями разума, рассуждения, пассивного сочувствия той или иной стороне, но у Шекспира разум находит олицетворение в том, кто для всех является дураком — и в этом заключен символ трагического бессилия разума; возвышенны мысль и мотивы шута, ничтожна и смешна его внешность: в этом глубокий Ю. его образа. В ХVIII веке Англия создает особую форму романа, проникнутого Ю. — и эта форма удерживается в английской литературе до нашего времени, дав таких представителей, как Стерн и Диккенс. Они оказали влияние также на немецкую литературу, но юмористические произведения Тюммеля, Гиппеля, Жан Поля Рихтера не достигли такого всемирно-исторического значения, какое имели английские юмористы, а юмористический элемент в произведениях романтиков — Тика, Клеменса Брентано, Кернера — искусствен и натянут. Среди немецких писателей XIX в. выделяются по своему неподдельному и живому Ю. Фриц Рейтер, Готфрид Келлер, Густав Фрейтаг; из более новых называют Генр. Зейделя, Ганса Гофмана, Э. фон Вольцогена, О. Э. Гартлебена. Замечательными представителями глубокофилософского Ю. гордятся также скандинавские литературы. Наоборот, в романских литературах, в среде более склонной к пафосу, чем к тихому сосредоточению, Ю. дал мало выдающихся образцов, и самый термин имеет иной оттенок значения. В высшей степени присущ здоровый юмор славянским литературам; в польской в нем заметнее оттенок сентиментальности, в русской он резче, подчас приближаясь в сатире. Ю. запечатлены чуть не все первоклассные дарования, составляющие гордость русской литературы — и попытка усмотреть в Ю. «ахиллесову пяту» Тургенева едва ли может быть признана основательной. Не только в общем отношении писателей к изображаемому миру отразился этот Ю., но особенно в целом ряде глубоко жизненных фигур, от Савельича Пушкина до Максима Максимыча Лермонтова, от «Старосветских помещиков» — Гоголя до «Бедных людей» Достоевского. Тот «видимый миpy смех и невидимые слез», которые считаются формулой Гоголевского Ю., дают антитезу более резкую, чем это наблюдается в Ю., почти сатирическую; и действительно, в том смехе, с которым Гоголь изображал своих чудовищных героев бесконечной пошлости, совсем не чувствуется характерного для Ю. примирения и сочувствия. Взглянули на мир сквозь призму Ю. также следующие литературные поколения; превосходные образцы Ю. мы находим в произведениях крупных и второстепенных писателей — Слепцова, обоих Успенских, Кущевского, Горбунова, Лескова, Короленко, Чехова. Ср. Lazarus, «Das Leben der Seеle» (3 изд., 1883, т. I); Lipps, «Komik und Humor» (1898); J. P. Richter, «Vorschule der Aesthetik»; Vischer, «Aesthetik» (т. I); Bahnsen, «Das Tragische als Weltgesetz und der Humor als asthetische Gestalt des Metaphysischen» (1877).

А. Горнфельд

Юнг

Юнг (Thomas Young, 1773 — 1829) — английский ученый, по профессии врач. Из его произведений особенно выдаются: «A syllabus of a course of lectures on natural and experimental philosophy» (Лондон, 1792), где он впервые дал объяснение важнейших явлений зрения и установил закон интерференции света; «A course of lectures on natural philosophy and the mechanical arts» (ib., 1807), наиболее полное в то время английское сочинение по физике; «Elementary illustrations of the celestial mechanics of Laplасе» (ib., 1821); «Remarks on Egyptian papyri and on the inscription of Rosetta» (1815); «Account of some recent discoveries in hieroglyphical literature» (ib., 1823) и «Egyptian dictionary» (ib., 1829). Собрание его «Miscellaneous works» (Лондон, 1855), вместе с биографией Ю. издали Peacock и Leitch. Ср. «Memoirs of the life of Thomas Young» (Лондон, 1831).

Юнона

Юнона (Juno) — древне-италийская богиня, параллельное Юпитеру женское божество, связанное с ним по имени (Juno, из Jovino; существует также название богини — Jovia) и в культе. Так, культом Юпитера заведывал flamen Dialis, культом Юноны — его жена flaminica; Юпитеру приносились в жертву белые быки, Ю. — белые коровы; Юпитеру были посвящены иды, Ю. — календы, Юпитер имел прозвание между прочим Lucetius, Ю. — Lucetia или Lucina; Юпитер и Ю. посылали дождь, олицетворяли воинственную отвагу и победу, и оба божества носили царский титул. Мало-помалу первоначальное слияние их в культе ослабевало, и наконец Ю. обособилась как богиня покровительница женщин и их жизни, поскольку эта последняя, по верованию древних италийцев, находилась под влиянием луны. Наряду с многочисленными празднествами, существовавшими в честь Юпитера, в римском календаре не было ни одного общегосударственного праздника, прямо относящегося к Ю.; посвященные Ю. календы считались присутственными днями, тогда как иды (дни Юпитера) относились к числу праздников (feriae). Культ Ю. был распространен по всей Италии, включая Этрурию. В общем своде римских религиозных представлений и обрядов нашли себе место все особенности отдельных местных культов Ю., отчасти как пережиток, сохраненный населением от древней доисторической эпохи, отчасти как заимствование, явившееся следствием завоевания городов — хранителей того или иного культа. Пережитком древнего культа Ю. в Риме является обряд объявления народившейся новой луны и нон, совпадавших с первой ее четвертью. На вершине Капитолия находился храм Ю. Монеты (Советницы, по другому толкованию Невесты, впоследствии при храме был устроен монетный двор, причем эпитет богини стал употребляться для обозначения как самого здания, так и монет), освященный в 344 г. до Р. Хр. и сооруженный, по-видимому, на месте старого. День основания этого храма приходился на 1-е июня — месяца, посвященного Ю. (Junius, из Junonius). Другой древний храм богини находился на Эсквилине, где первоначально стояла роща Ю. Люцины. Здесь 1 марта происходил носивший семейный характер праздник женщин Matronalia: приносились жертвы и возносились молитвы за брачное счастье, мужья делали подарки женам, женщины угощали рабов. Третьим местом культа Ю. в Риме был Капитолийский храм, где Ю. Царица имела свою нишу рядом с Юпитером и Минервой. В честь Ю. Царицы в 179 г. был сооружен самостоятельный храм при Фламиниевом цирке. Как богиня небесного и в частности лунного света (Lucina), Ю. имела особое влияние на жизнь женщины, размеренную по месяцам, и в период беременности; ей же приписывали силу помогать родильницам; под покровительством ее стоял обряд бракосочетания, с которого начиналась жизнь женщины. Богиня приводила невесту в дом жениха (Iterduса, Domiduca); ее призывали при намазывании мазью дверных косяков в доме новобрачныХ (J. Unxia), при распоясывании пояса невесты (J. Cinxia) и вообще при заключении брака (J. Juga); как Fluviona, она облегчала кровотечение во время менструаций; как Ossipago, помогала развитию зародыша; как Lucina, призывалась женщинами (подобно греческой Илифии) при разрешении от бремени. В ее кассу при Эвквилинском храме вносили за новорожденных детей определенную сумму денег (stips). Ю. посылала плодородие: отсюда роль козлиной шкуры — символа страсти — в культе Ю. (и Фавна). В октябрьские ноны (7 октября) на Марсовом поле приносили жертву Ю. Сuritis, как богине плодородия и воинственной отваги, представительнице и покровительнице семейного и родового быта, государственными органами которого были кypии. Позднее, с проникновением греческих религиозных представлений и культов в Рим, греческая Гера ассимилировалась с Ю. Со II-й Пунической войны Авентинская Ю. Царица участвует наряду с греческими божествами в священнодействиях, которые назначались в отдельных случаях блюстителями греческой религии и обрядности — децемвирами sacris faciundis. Под влиянием греческих религиозных представлений Марс стал именоваться сыном Ю. и Юпитера. Кроме индивидуальной богини римского Олимпа — Ю., в римской религии известны еще юноны, опекавшие жизнь отдельных женщин: у каждой женщины была своя юнона, точно так же, как у каждого мужчины был свой личный покровитель — гений. Ср. Preller, «Romische Mythologie» (Берлин, 1881, 3 изд., стр. 271 и след.); Roscher, «Studien zur vergleichenden Mythologie der Griechen und Romer. II. Juno und Нега» (Лпц., 1875); Aust, «Die Religion der Romer» (Мюнстер, 1899, стр. 125 и след.); (G. Wissowa, «Religion und Kultus der Romer» (Мюнхен, 1902, стр. 113 и след.). Н. О.