- 1056 Просмотров
- Обсудить
Петрашевцы
Петрашевцы. — В истории новейшей русской литературы так наз. дело Петрашевского или петрашевцев занимает видное место, потому что ни в одном из русских политич. процессов не участвовало столько литераторов и ученых. Кроме самого Петрашевского, издавшего, под псевдонимом Кириллова, замечательный «Словарь иностран. слов», был замешаны Достоевский, Плещеев. Пальм, Дуров, Толь, химик Ф. Львов, гигиенист Д. Д. Ахшарумов — замешаны непосредственно, потому что бывали на пятницах Петрашевского и были там переписаны. Но кружок Петрашевского, посредством отдельных членов своих (Дурова, главн. обр.), стоял в тесной связи со множеством других, где рассуждали совершенно в том же духе о притеснениях цензуры, о безобразии крепостного права, о продажности чиновничества, где с страстным интересом читались и комментировались теории Кабе, Фурье, Прудона и, наконец, с восторгом слушалось письмо Белинского к Гоголю. Один из таких кружков собирался у Иринарха Введенского ; к числу его участников принадлежали молодые литераторы и студенты Г. Е. Благосветлов, А. П. Милюков и Н. Г. Чернышевский. Известный Вигель, знавший об этих собраниях и тесной связи их с собраниями у Петрашевского, сделал в этом смысли донос, и только отсутствие точных сведений у Липранди, а всего более заступничество Ростовцева, очень любившего Введенского, спасли последнего и друзей его. Кроме того, ускользнули от преследования многие из бывших на собраниях у самого Петрашевского, как напр. Энгельсон, впоследствии деятельный участник Герценовской «Полярной Звезды», известный теоретик новейшего славянофильства — Николай Данилевский, М. Е. Салтыков-Щедрин и долгое время усердно посещавший пятницы Петрашевского Аполлон Майков. Наконец, к П. можно причислить двух первоклассных писателей, которые только потому не попали в число подсудимых, что умерли раньше начала следствия: Валериана Майкова и Белинского. Валериан Майков был очень дружен с Петрашевским и принимал большое участие в составлении «Словаря иностранных слов» Кириллова, который был одним из крупнейших corpus delicti процесса. Белинский, за свое письмо к Гоголю, вероятно был бы причислен к преступнейшей категории сообщества", так как многие из П. только и были повинны что в распространении этого письма. Окончательный приговор генерал-аудиториата относительно Плещеева мотивирован так: «Плещеева, за распространение письма Белинского, лишить всех прав состояния и сослать в каторжную работу на заводах на 4 года». Одним из мотивов, на основании которых Головинский, Достоевский, Пальм присуждены к смертной казни, выставлено недонесение о распространении письма Белинского. Дело Петрашевского долго составляло предмет государственной тайны. Самое имя Белинского было изъято из обращения и даже в первые годы царствования Александра II не произносилось в печати прямо, а заменялось выражением: «критик гоголевского периода». Эта таинственность, в связи с суровым наказанием, понесенным участниками «общества пропаганды», создала представление о деле Петрашевского, как о серьезном политич. заговоре, который часто ставился наряду с заговором декабристов. Такое представление рушилось после обнародования документов, относящихся к делу П. «Члены общества» — говорил в своем докладе Липранди — «предполагали идти путем пропаганды, действующей на массы. С этой целью в собраниях происходили рассуждения о том, как возбуждать во всех классах народа негодование против правительства, как вооружать крестьян против помещиков, чиновников против начальников, как пользоваться фанатизмом раскольников, а в прочих сословиях подрывать и разрушать всякие религиозные чувства, как действовать на Кавказе, в Сибири, в Остзейских губерниях, в Финляндии, в Польше, в Малороссии, где умы предполагались находящимися уже в брожении от семян, брошенных сочинениями Шевченко(!). Из всего этого я извлек убеждение, что тут был не столько мелкий и отдельный заговор, сколько всеобъемлющий план общего движения, переворота и разрушения». На самом деле, однако, по суду оказалось совершенно иное. «Буташевич-Петрашевский» — сказано в докладе генер. аудиториата — еще с 1841 г. «пытался поселять зловредные начала либерализма в молодом поколении». Начиная с 1845 г., Петрашевский «собирал у себя в известные дни знакомых ему учителей, литераторов, студентов и вообще лиц разных сословий и постоянно возбуждал суждения, клонившиеся к осуждению существующего в России государственного управления». Не довольствуясь этим, Петрашевский, в конце 1848 г., совещался с Спешневым, Черносвитовым, Момбелли. Дебу, Львовым «об учреждении тайного общества, под названием, как сами они выражались, товарищества или братства взаимной помощи из прогрессистов и людей передовых мнений, которые бы могли двинуть гражданский быт вперед, на новых началах, посредством возвышения друг друга; однако же, это общество, по разномыслию членов, не состоялось». Итак, люди ни разу не пошли дальше отвлеченных рассуждений, даже в теории не могли сговориться относительно какой-либо организации. Тем не менее, суд сошелся с Липранди в общей оценке «общества» и приговорил всех участников его к смертной казни. Суровый приговор был мотивирован исключительно «преступными разговорами», «вредными идеями», «гнусным либерализмом», как выразился Момбелли в своем покаянном показании. Высказанные на собраниях у Петрашевского «вредные мысли» сводились к следующему: Ястржембский 18 марта произносил речь, которая «была усеяна солью на здешнее чиномание», Он же с похвалою отозвался о Прудоне, но «Ламартина разбирал с самой дурной стороны», Головинский на собрании 1 апреля «отличался красноречием, дерзостью выражений и самым зловредным духом, разбирая три главные вопроса: освобождение крестьян, свободу книгопечатания и преобразование судопроизводства». Кузьмин "принимал участие в прении о тех же вопросах ". Тимковский, «говоря о намерении принести жалобу в правительствующий сенат на неправильное его увольнение от службы, присовокупил, что этим единственно хочет подать пример и другим, подобно ему отставленным от службы, которые теряют вместе с службою и свое пропитание». Ахшарумов «говорил, что вопросы о судопроизводстве и об освобождении крестьян должны разрешиться в один и тот же день». Григорьев "принимал участие в прениях об освобождении крестьян. Дуров, в «заседании» 25 марта, читал свое пропущенное цензурою и следовательно свободно обращавшееся в книжной торговле предисловие к сочинениям Хмельницкого. «Все общество рукоплескало. Дуров жаловался, что цензура многое не пропустила, но Петрашевский прибавил: все должны стараться писать в подобном духе, потому что, хотя цензура вымарает десять, двадцать мыслей и идей, но хотя пять, да всетаки останутся» (Полный список всех участников в деле П.: 1) титул. сов. Михаил Буташевич-Петрашевский (27 л.), 2) помещик Курский губ. Николай Спешнев (28 л.) , 3) поручик л.-гв. московского полка Николай Момбелли (27 л.), 4) поручик, л. гв. конногренадерского Ник. Григорьев., 5) штабс-капитан л. гв. егерского полка Федор Львов (25 л.); 6) студент спб. университета Павел Филиппов (24 л.), 7) кандидат спб. университета. Дмитрий Ахшарумов (26 л.), 8) студент спб унив. Алекс. Ханынов (24 л.). 9) служащий в азиат. дип. Конст. Дебу 1-й (38 л.), 10) служащий там же Иппол. Дебу 2-й (25 л.), 11) служащий там же Ник. Кашкин (20 л.), 12) отст. коллеж. ассес. Литератор Серг. Дуров (33 л.), 13) отставной инж.поруч. литератор Фед. Достоевский (27л.), 14) не служащий дворянин литератор Алексей Плещеев (23 л.), 15) титул. советн. Вас. ГоловинскиЙ (20 л.), 16) учитель главн. инжен. учил. Феликс Толь (26 л.). 17) помощник инспектора в технол. инст. Ив. Ястржембский (34 л.), 18) поруч. л гв. терского полка Александр Пальм (27 л.), 19) тит. сов. Конст. Тимковский (35 л. ). 20) отст. коллеж. секр. Алекс. Европеус (27 л.); 21) мещанин Петр Шапошников (28 л.), 22) сын поч. гражд. Вас. Катепев (19 л.), 23) отст. подн. (бывший исправник) Раф. Черпосвитов (39 л.)). П. сильно увлекались идеями франц. социальных реформаторов, но в этом увлечении не было ничего политически опасного, и притом оно было общим весьма многим образованным людям того времени (см. воспоминания Панаева, Анненкова, Милюкова, Достоевского, Салтыкова, письма Белинского и мн. др.). Разговоры о Нью-Ланарк Оуэна, об «Икарии» Кабэ, о «фаланстерах» Фурье, о Прудоне, Луи-Блане составляли преобладающую тему задушевных бесед, имевших безусловно платонический характер. Из социальных систем собеседники черпали только общегуманную подкладку, стремление положить общее благо, правду и справедливость в основу общественной жизни. Об устройстве фаланстеров в России они не думали. Особое положение между П. занимали только трое — Спешнев, Момбелли и Петрашевский, а с специально-военной точки зрения — и Григорьев. В бумагах Спешнева был найден проект обязательной подписки членов предполагаемого «русского общества», по которой они, на случай надобности, обязываются «не щадя себя принять полное открытое участие в восстании и драке». Суд установил, что проект этот есть единичное дело Спешнева, о котором ничего не знал даже глава «заговора» — Петрашевский. В бумагах Момбелли были найдены «в высшей степени дерзкие выражения против священной особы Его Величества». Важность этого обстоятельства увеличивалась в весьма сильной степени тем, что Момбелли был офицером. С точки зрения нарушения военной дисциплины был виновен и автор «Солдатской Беседы», Григорьев, хотя «беседа» только констатировала те тяжкие условия солдатской службы того времени, улучшение которых всегда ставится в число крупнейших заслуг имп. Александра II. Не свидетельствуют о серьезности замыслов П. и показания, данные ими во время следствия и суда — показания, выражающие, большею частью, раскаяние и сожаление. Только сам Петрашевский, по замечанию следственной комиссии, один из всех арестантов являлся «дерзким и наглым» и объявил, «что, стремясь к достижению полной, совершенной реформы быта общественного в России, желал стать во главе разумного движения в народе русском»; но Петрашевский был, что называется, «человек беспокойный», не желал принять помилования по амнистии 1856 г., настаивал на пересмотре дела и даже в самый разгар новых веяний cумел восстановить против себя такого человека, как граф Муравьев Амурский, крайне мягко относившийся к политическим ссыльным. И однако сам Петрашевский, когда в Дуровском кружке возникла мысль обзавестись тайною литографиею для распространения фурьеристских взглядов, решительно протестовал против такого намерения, которое и было оставлено. Как только общественная атмосфера изменилась, Петрашевский стал искренним другом правительства. Одним из главных пунктов обвинения против Петрашевского послужил изданный им «Словарь иностранных слов» (см. выше), беспрепятственно пропущенный цензурою и даже посвященный вел. князю Михаилу Павловичу. Написанный страстно и увлекательно, «Словарь» имел в виду стать чем-то вроде Вольтеровского «Dictionnaire phlIosophique». Слог его несколько похожий на проповедь, был вообще в ходу в сороковых годах, под влиянием «Parols d'un croyant» Ламеннэ. Основное стремление словаря — показать, что обновление обветшалых форм жизни есть необходимое условие всякого истинно человеческого существования. Словарь мечтает о гармонии общественных отношений, о всеобщем братстве и солидарности. Конституциею составители словаря не очарованы; по их словам, "это хваленое правление — ничто иное, как аристократия богатства. " Столь же враждебно отношение словаря к капитализму. В общем, словарь есть живое отражение идей, шедших к нам из Франции сороковых годов. Как и во всем, что исходило от П., в нем не было ничего грозившего общественному спокойствию. Подводя итоги, нельзя не придти к заключению, что «общество пропаганды» в действительности было обществом либеральных журфиксов. Совершенно справедливо говорит Достоевский в «Дневнике писателя»: «название П. неправильное, ибо чрезмерно большое число, в сравнении с стоявшими на эшафоте, но совершенно таких же как мы П. осталось совершенно нетронутым и не обеспокоенным. Правда, они никогда и не знали Петрашевского, но совсем не в Петрашевском было и дело, во всей этой давно прошедшей истории». П. были, в сущности, только тонерами идей, которые чрез несколько лет стали интегральною частью правительственной программы. Наряженный над ними военный суд нашел, однако. что «пагубные учения, породившие смуты и мятежи во всей Зап. Европе и угрожающие ниспровержением всякого порядка и благосостояния народов, отозвались, к сожалению, в некоторой степени и в нашем отечестве. Горсть людей, совершенно ничтожных, большею частью молодых и безнравственных: мечтала о возможности попрать священнейшие права религии, закона и собственности». Все подсудимые были приговорены к смертной казни расстрелянием; но, принимая во внимание разные смягчающие обстоятельства, в том числе раскаяние всех подсудимых, суд счел возможным ходатайствовать об уменьшении им наказания, а Пальму испрашивал даже полное прощение. Наказания действительно были смягчены: Петрашевскому назначена каторга без срока, Достоевскому — каторга на 4 года, с отдачей потом в рядовые, Дурову — тоже самое, Толю — 2 года каторги, Плещееву отдача рядовым в оренбургские линейные батальоны и т. д. Пальм был переведен с тем же чином в армию. Не смотря на это смягчение, П. пришлось выдержать, как с содроганием вспоминает Достоевский, «десять ужасных, безмерно страшных минут ожидания смерти». 22 декабря 1849 г. они были привезены из Петропавловской крепости (где они провели 8 месяцев в одиночном заключении) на Семеновский плац. Им прочли конфирмацию смертного приговора; подошел с крестом в руке священник в черной ризе, переломили шпагу над головою дворян; на всех, кроме Пальма, одели предсмертные рубахи. Петрашевскому, Момбелли и Григорьеву завязали глаза и привязали к столбу. Офицер скомандовал солдатам целиться... Один Кашин, которому стоявший возле него оберполицмейстер Галахов успел шепнуть, что все будут помилованы, знал, что все это — только церемония; остальные прощались с жизнью и готовились к переходу в другой мир. Григорьев, который и без того от одиночного заключения несколько повредился в уме, в эти минуты совсем его лишился. Но вот ударили отбой; привязанным к столбу развязали глаза и прочли приговор в том виде, в каком он окончательно состоялся. Затем всех отправили обратно в крепость, за исключением Петрашевского, которого тут же на плацу усадили в сани и с фельдъегерем отправили прямо в Сибирь. Ср. «Записки» И. Н. Липранди в «Русской Старине» (1872,. №7); "Общество пропаганды в 1849 г. " (Лиц., 1875); «Новое Время», 1881 г. № 1790; Плещеев, в «Молве» (1881, № 50); Вуич, в «Порядке» (1881, № 48); Милюков, в «Русской Старине» (1881, № 3); «Pyccкие Инвалиды», 1849, №. 276 (приговор); Ор. Миллер, «Биография Достоевского»; Достоевский, «Дневник писателя»; В. И. Семевcкий, «Крестьянский вопрос» (т. 1) и в «Сборнике правоведения» (т. 1). В беллетр. форме дело Петрашевского представлено в романе Пальма, «Алексей Слободин» и в «Итогах жизни», П. М. Ковалевского («Вестник Европы», 1883, №№ 1 — 3).
С. Венгеров.
Петров Александр Дмитриевич
Петров (Александр Дмитриевич) — самый известный русский шахматист ( 1867), считавшийся не имевшим равного в России. Его «Шахматная игра» (СПб., 1824) была вторым русским оригинальным сочинением по этому предмету. С 1840 г. П. жил в Варшаве, занимая разные высшие должности. Блистательные партии его еще в 30-х годах доставили ему прозвание «русского Филидора». Никто лучше П. не постиг стиль филидоровской игры, его уменье действовать пешками; укреплять их в центре и ими решать сражение: игра его, нередко оживлялась самыми блестящими пожертвованиями. Петров только один раз побывал за границею, в 1863 г., но с первыми игроками не играл: Морфи и Колиш, бывшие в то время в Париже, уклонились от состязания с ним. Много интересных статей П. и шахматных рассказов напечатано в «Отечественных Записках» 40х годов и в «Шахматном Листке» Михайлова, 1859 — 62 гг. Его шахматные задачи (преимущественно многоходовые обратные маты) отличаются замысловатостью и остроумием. Теорию шахматной игры он обогатил несколькими исследованиями: один дебют носит до сих пор его имя. Партия П. с Гофманом пользуется всемирною известностью.
А. Макаров.
Петров Осип Афанасьевич
Петров (Осип Афанасьевич) — известный оперный певец (1807-78). С самого детства страстно относился к музыке, еще ребенком пел в церковном хоре, играл на народных инструментах, выучился игре на кларнете и фаготе. Так как дядя, у которого он жил (в Елизаветграде), запрещал подобные занятия, то П. уходил для них в поле. 19-ти лет дебютировал в оперетте «Казак-стихотворец»; пел на сценах харьковского, одесского, николаевского, курского и других театров. В 1830 г. поступил на императорскую сцену в Петербурге и с большим успехом дебютировал в роли Зороастра в «Волшебной флейте» Моцарта. До конца жизни оставаясь в труппе русской оперы, П. исполнил более 130 самых разнообразных ролей. Обладал превосходным голосом — басом (который М. И. Глинка называл могучим) и большим сценическим талантом, П. постоянно служил украшением оперной сцены; исполнял роли драматические, комические, полусерьезные с одинаковою художественною силою. Особенное дарование П. проявлял в русских операх; его художественная деятельность тесно связана с операми «Жизнь за Царя», «Русланом», «Русалкой», «Рогнедой», в которых он создал роли Сусанина, Фарлафа, мельника, Владимира.
Н. О.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.