Луций Анней Сенека (219)

 XVII. 1. Кто-нибудь из любителей облаять философию может задать мне
обычные у них вопросы: "Отчего же ты сам на словах храбрее, чем в жизни?
Зачем заискиваешь перед вышестоящим и не брезгуешь деньгами, полагая их
необходимым для тебя средством к существованию? Зачем переживаешь по поводу
неприятностей и проливаешь слезы при вести о смерти жены или друга? Зачем
дорожишь доброй славой и не остаешься равнодушен к злословию? 2. Зачем твое
имение ухожено более, чем требует природа? Почему твои обеды готовятся не по
рецептам твоей философии? К чему столь пышное убранство в доме? И почему
здесь пьют вино, которое старше тебя по возрасту? Зачем заводить вольеры для
птиц? Зачем сажать деревья, не дающие ничего, кроме тени? Почему твоя жена
носит в ушах целое состояние богатой семьи? Почему рабы, которых ты
посылаешь в школу, одеты в драгоценные ткани? Для чего у тебя учреждено
особое искусство прислуживать за столом, и серебро раскладывается не как
попало, а строго по правилам, и заведена отдельная должность нарезателя
закусок?" К этому можно добавить, если хочешь, и много других вопросов:
"Зачем тебе заморские владения, и вообще столько, что ты не можешь счесть?
Ты не знаешь всех твоих рабов: это либо постыдная небрежность, если их мало,
либо преступная роскошь, если их число превышает возможности человеческой
памяти!" 3. Когда-нибудь после я сам присоединюсь к твоей брани и поставлю
себе в вину больше, чем ты думаешь; покамест же я отвечу тебе вот что: "Я не
мудрец и - пусть утешатся мои недоброжелатели - никогда им не буду. Поэтому
не требуй от меня, чтобы я сравнялся с лучшими, я могу стать лишь лучше
дурных. С меня довольно, если я каждый день буду избавляться от одного из
своих пороков и бичевать свои заблуждения. 4. Я не выздоровел и, вероятно,
никогда не буду здоров; против моей подагры я применяю больше болеутоляющие
средства, чем исцеляющие, и радуюсь, если приступы повторяются реже и зуд
слабеет; впрочем, по сравнению с вашими ногами я, инвалид, выгляжу настоящим
бегуном". - Разумеется, я говорю это не от своего лица - ибо сам я погряз на
дне всевозможных пороков - но от лица человека, которому уже удалось кое-что
сделать.
 XVIII. 1. "Ты живешь не так, как рассуждаешь",- скажете вы. О
злопыхатели, всегда набрасывающиеся на лучших из людей! В том же обвиняли и
Платона, Эпикура, Зенона, ибо все они рассуждали не о том, как живут, а о
том, как им следовало бы жить. Я веду речь о добродетели, а не о себе; и
если ругаю пороки, то в первую очередь мои собственные: когда смогу, я стану
жить, как надо. 2. Ваша ядовитая злоба не отпугнет меня от лучших образцов;
яд, которым вы брызжете на других, которым медленно убиваете самих себя, не
помешает мне упорно восхвалять ту жизнь, какую я не веду, но какую я знаю,
вести следует; не помешает преклоняться перед добродетелью, пускай нас
разделяет безмерное расстояние, и стараться приблизиться к ней, пусть даже
ползком. 3. Стану ли я дожидаться, пока найдется человек, которого не
посмеет оскорбить ваша злоба, не признающая священной неприкосновенности
даже за Рутилием (7) и Катоном (8)? Стоит ли стараться не прослыть у вас
чересчур богатым, если даже циник Деметрий (9) для вас недостаточно беден? А
ведь сей муж - образчик суровости - боролся против всех, даже естественных
желаний и был беднее всех циников: они запрещали себе иметь, он запрещал и
просить. И он-то для вас недостаточно нищий! А ведь нетрудно заметить, что
не наука добродетели, а наука нищеты была главным делом его жизни.
 XIX. 1. Эпикурейский философ Диодор несколько дней назад собственной
рукой положил конец своей жизни; но они не хотят признать, что он перерезал
себе глотку по завету Эпикура. Одни предпочитают видеть в его поступке
проявление безумия, другие необдуманность (и легкомыслие); в то время, как
это был человек блаженный и вполне доброй совести; он сам перед собой
засвидетельствовал, что настала пора уходить из жизни, воздал хвалу покою,
который он вкушал, проведя весь свой век на якоре в тихой гавани, и произнес
слова, которые вам так неприятно слышать, как будто вас заставляют сделать
то же самое: "Прожил довольно и путь, судьбою мне данный, свершил я (10).
 2. Вы охотно рассуждаете о чужой жизни и чужой смерти; стоит упомянуть
при вас имя какого-нибудь великого мужа, стяжавшего особую славу, как вы
кидаетесь на него с лаем, словно деревенские дворняжки на незнакомого
прохожего. Видно, вам выгодно, чтобы ни один человек не казался добрым, как
будто чужая добродетель станет укором вашим недостаткам. Полные зависти, вы
сравниваете свою грязь с чужим великолепием, не понимая, насколько этим
вредите самим себе. В самом деле, если их, стремящихся только к добродетели,
следует признать все же корыстными, распутными и тщеславными, то кем же
окажетесь в сравнении с ними вы, для кого само имя добродетели ненавистно?
3. Вы утверждаете, что никто не соблюдает на деле того, что говорит, никто
не живет согласно собственным поучениям. А что тут удивительного, когда
говорится о вещах великих, требующих огромного напряжения сил, превышающего
человеческие пределы? Пусть неудачны их попытки вырвать гвозди и
освободиться от креста, на котором их распинают; но из вас-то каждый сам
забивает себе гвозди. Когда их приводят на казнь, каждый из них повисает на
одном-единственном столбе; а вы, сами себя ежедневно приговаривающие к
казни, будете растянуты между столькими крестами, сколько у вас страстей.
Просто вам приятно злословить и поносить других, Я бы, может, и поверил, что
сами вы свободны от пороков, если бы мне не случалось наблюдать, как иные,
уже вися на кресте, плюются в зрителей.
 XX. 1. "Философы сами не соблюдают своих правил". - Они делают многое
уже одним тем, что высказывают подобные правила, тем, что душа их занята
достойными понятиями. Если бы дела их сравнялись со словами, они достигли бы
уже высших степеней блаженства. Но и без того не стоит презирать добрые речи
и сердца, исполненные добрых помышлений. Предаваться спасительным занятиям
само по себе достойно похвалы, независимо от результата. 2. Нужно ли
удивляться, что, пытаясь взобраться по отвесной стене, они не достигают
вершины? Если ты мужчина, уважай в других великие дерзания, даже когда они
кончаются крахом. Это благородное дело: предпринимать попытки, сообразуясь
не с собственными силами, а с возможностями своей природы; устремляться
ввысь и вынашивать в душе планы столь грандиозные, что их не под силу
осуществить даже тем, кто украшен величайшими духовными дарованиями.
 3. Дай себе такие обеты: "Я изменюсь в лице, увидав смерть, не больше,
чем услыхав о ней. Я заставлю свое шаткое тело подчиняться духу, скольких бы
трудов и страданий это ни стоило. Я стану презирать богатство, которое у
меня есть, и не пожелаю того, которого у меня нет; не огорчусь, если оно
будет лежать в другом доме, не обрадуюсь, если заблещет вокруг меня. Я не
стану переживать из-за капризов фортуны, приходит ли она ко мне или уходит.
Я стану смотреть на все земли как на мои собственные, и на мои как на
принадлежащие всем. Я стану жить так, будто знаю, что рожден для других, и
возблагодарю природу вещей за это: ибо каким способом она могла бы лучше
позаботиться о моих интересах? Одного меня она даровала всем, а всех - мне
одному. 4. Имение свое я не стану ни стеречь с чрезмерной скаредностью, ни
мотать направо и налево. Я стану считать, что полнее всего обладаю тем, что
с умом подарил другому. Я не стану отмеривать свои благодеяния ни поштучно,
ни на вес, меряя их лишь степенью моего уважения к получателю;
вспомоществование достойному я никогда не сочту чрезмерным. Я не стану
делать ничего ради мнения окружающих, но лишь ради собственной совести; о
чем знаю я один, я стану делать так, будто на меня смотрит толпа народа. 5.
Есть и пить я буду для того, чтобы удовлетворить естественные желания, а не
для того, чтобы то набивать, то освобождать брюхо. Приятный друзьям, кроткий
и обходительный с врагами, я всегда буду идти навстречу людям, не заставляя
себя упрашивать, и всегда исполню честную просьбу. Я буду знать, что моя
отчизна - мир, мои покровители - боги, стоящие надо мной и вокруг меня,
оценивающие дела мои и речи. В любой миг, когда природа потребует вернуть ей
мое дыхание (spiritum) или мой собственный разум отпустит его к ней, я уйду,
подтвердив под присягой, что всю жизнь любил чистую совесть и достойные
занятия, что никогда ни в чем не ущемил ничьей свободы, и менее всего своей
собственной". - Тот, кто пообещает себе сделать это, кто действительно
пожелает и попытается так поступать - тот на верном пути к богам; даже если
ему не удастся пройти этот путь до конца то
 все ж он погиб, на великий отважившись подвиг... (11)
 6. А вы, ненавистники добродетели и ее почитателей, - вы не изобрели
ничего нового. Больные глаза не выносят солнца, ночные животные бегут от
сияния дня, первые лучи солнца повергают их в оцепенение и они спешат
укрыться в свои норы, забиться в дыры и щели, лишь бы не видеть страшного
для них света. Войте, скрежещите, упражняйте ваши несчастные языки в
поношении добрых людей. Разевайте пасти, кусайте: вы скорее обломаете зубы,
чем они заметят ваш укус.
 XXI. 1. "Отчего этот приверженец философии так богато живет? Сам учит
презирать богатство и сам же его имеет? Учит презирать жизнь, но живет? Учит
презирать здоровье, но сам заботится о нем, как никто, и старается иметь
возможно лучшее? Говорит, что изгнание - пустой звук: "Ибо что же дурного в
перемене мест?" - но сам предпочитает состариться на родине? Он заявляет,
что не видит разницы между долгим и кратким веком, но отчего же тогда сам он
мечтает о долгой здоровой старости и все силы приложит к тому, чтобы прожить
подольше?"
 2. Да; он утверждает, что все эти вещи следует презирать, но не
настолько, чтобы не иметь их, а лишь настолько, чтобы иметь, не тревожась;
не так, чтобы самому гнать их прочь, но так, чтобы спокойно смотреть, как
они уходят. Да и самой фортуне куда выгоднее помещать свои богатства? -
Конечно же туда, откуда можно будет забрать их, не слушая жалобных воплей
временного владельца. 3. Марк Катон всегда прославлял Курия (12) и
Корункания (13), да и весь тот век, когда несколько пластинок серебра
составляли преступление в глазах цензора (14); однако сам он имел сорок
миллионов сестерциев, поменьше, конечно, чем Красс (15), но поболее, чем
Катон Цензор. От прадеда его в этом сопоставлении будет отделять значительно
большее расстояние, чем от Красса, однако если бы ему вдруг достались еще
богатства, он бы он них не отказался. 4. Дело в том, что мудрец вовсе не
считает, себя недостойным даров случая: он не любит богатство, однако
предпочитает его бедности. Он принимает его, только не в сердце свое, а в
дом. Он не отвергает с презрением того, что имеет, а оставляет у себя,
полагая, что имущество составит вещественное подкрепление для питания его
добродетели.
 ХХП. 1. Можно ли сомневаться, что богатство дает мудрецу гораздо более
обильную материю для приложения способностей его духа, нежели бедность? Ведь
бедность помогает упражняться лишь в одном роде добродетели: не согнуться и
не дать себе прийти в отчаяние;
 богатство же предоставляет обширнейшее поле деятельности и для
умеренности, и для щедрости, для аккуратности, распорядительности и
великодушия. 2. Мудрец не станет стесняться своего маленького роста, но все
же и он предпочел бы быть высоким и стройным. Конечно, мудрец может
чувствовать себя прекрасно, имея хилое телое или лишившись глаза, однако он
все же предпочел бы телесное здоровье и силу, хоть и знает, что у него есть
сила значительно большая. 3. Он будет терпеливо сносить дурное здоровье, но
желать себе будет доброго. Есть вещи с высшей точки зрения ничтожные; если
отнять их, главное благо нисколько не пострадает; однако они добавляют
кое-что к той беспрерывной радости, что рождается из добродетели: богатство
веселит мудреца и действует на него примерно так же, как на моряка хороший
попутный ветер, как погожий день, как солнце, вдруг пригревшее среди темной,
морозной зимы.
 4. Далее, все мудрецы - я имею в виду наших мудрецов, для которых
единственное благо - добродетель - признают, что и среди тех вещей, что
зовутся безразличными, одни все же предпочтительнее других и даже имеют
известную ценность. Некоторые из них довольно почтенны, другие почтенны
весьма. И дабы ты не сомневался, уточню: богатство - вещь безусловно
предпочтительная. 5. Тут ты, конечно, можешь воскликнуть: "Так что же ты
надо мной издеваешься, если богатство означает для нас с тобой одно и то
же?" - Нет, далеко не одно и то же; желаешь знать, почему? Если мое уплывет
от меня, то кроме себя самого ничего от меня не унесет. Тебя же это поразит;
тебе будет казаться, что, потеряв состояние, ты потерял самого себя. В моей
жизни богатство играет кое-какую роль; в твоей - главную. Одним словом, моим
богатством владею я, твое богатство владеет тобой.
 XXIII. 1. Итак, перестань корить философов богатством: никто не
приговаривал мудрость к бедности. Ничто не помешает философу владеть
солидным состоянием, если оно ни у кого не отнято, не обагрено кровью, не
осквернено несправедливостью, не накоплено грязными процентами (16); если
доходы и расходы будут одинаково честными, не причиняя горя никому, кроме
злодеев. Увеличивай свое состояние, насколько пожелаешь, что в том
постыдного? Богатство, которое всякий желал бы назвать своим, но в котором
никто не может назвать своей ни крупицы, не постыдно, а почетно. 2. Такое
честным путем нажитое состояние не отвратит от философа благосклонность
фортуны, не заставит его ни превозноситься, ни краснеть. Впрочем, у него
будет чем гордиться, если он сможет распахнуть настежь двери своего дома и
заявить, представив согражданам осмотреть все, чем владеет: "Пусть каждый
унесет то, что признает своим". Воистину велик тот муж и благодатно его
богатство, если после подобного призыва он сохранит все, что имел! Я так
скажу: кто может спокойно и не смущаясь выставить свое имущество для
всенародного обозрения, уверенный, что никто не найдет там, на что наложить
руку, тот будет открыто и смело богат. 3. Мудрец не впустит в свой дом ни
денария, пришедшего дурным путем; но он не отвергнет даров фортуны и плодов
своей добродетели, сколь бы велики они ни были. В самом деле, с какой стати
отказывать им в добром приеме? Пусть приходят, их приветят, как дорогих
гостей. Он не станет ни хвастаться деньгами, ни прятать их (первое -
свойство духа суетного, второе - трусливого и мелочного, который хотел бы,
если можно, засунуть все свое добро за пазуху), не станет, как я уже
говорил, и выкидывать их из дома. 4. Ведь не скажет же он: "От вас нет
проку", или: "Я не умею вами распорядиться". В дальнюю дорогу он может
отправиться и пешком, однако предпочтет, если можно, воспользоваться
экипажем. Так же и будучи бедным он, если можно, предпочтет стать богатым.
Итак, настоящий философ будет богат, но относиться к своему богатству будет
легко, как к веществу летучему и непостоянному, и не потерпит, чтобы оно
причиняло какие либо тяготы ему или другим.
 5. Он станет одаривать... - но что это вы навострили уши? что
подставляете карманы? - ...он станет одаривать людей добрых, либо же тех,
кого в состоянии сделать добрыми. Он станет раздавать подарки не прежде, чем
отберет, по тщательнейшем размышлении, самых достойных, как человек,
помнящий, что ему придется давать отчет не только о доходах, но и о
расходах. Он станет делать подарки, исходя из требований должного и
справедливого, ибо бессмысленные дары - один из видов позорного мотовства.
Карман у него будет открытый, но не дырявый: из него много будет выниматься,
но ничего не будет высыпаться.
 XXIV. 1. Ошибается, кто думает, будто нет ничего легче, чем дарить: это
дело чрезвычайно трудное, если распределять со смыслом, а не разбрасывать
как придется, повинуясь первому побуждению. Вот человек, которому я обязан,
а этому возвращаю долг; этому я приду на помощь, а того пожалею; вот
достойный человек, которого надо поддержать, чтобы бедность не сбила его с
пути или не задавила совсем; этим я не дам, несмотря на их нужду, потому что
если и дам, нужда их не уменьшится; кому-то я сам предложу, кому-то даже
буду всовывать насильно. В таком деле нельзя допускать небрежности: подарки
- лучшее помещение денег.
 2. "Как? Неужто ты, философ, даришь для того, чтобы получить доход?" Во
всяком случае, для того, чтобы не понести убытки. Подарки следует вкладывать
туда, откуда можно ждать возмещения, но не нужно его требовать. Мы помещаем
наши благодеяния, как глубоко зарытый клад: без нужды ты не станешь его
выкапывать. 3. Сам дом богатого человека - обширное поле для
благотворительной деятельности. Щедрость называется у нас "свободностью" -
"liberalitas" - не потому, что должна быть обращена только на свободных, а
потому, что ее источник - свободный дух. Кто скажет, что щедрость следует
проявлять лишь к одетым в тогу? Природа велит мне приносить пользу людям,
независимо от того, рабы они или свободные, свободнорожденные или
вольноотпущенники, отпущенные по закону или по дружбе, - какая разница? Где
есть человек, там есть место благодеянию. Так что можно упражняться в
щедрости и раздавать деньги, не переступая собственного порога. Щедрость
мудреца никогда не обращается на недостойных и подлых, но зато и не иссякает
и, встретив достойного, изливается всякий раз, как из рога изобилия.
 4. Честные, смелые, мужественные речи тех, кто стремится к мудрости, не
дадут вам повода для превратного толкования. Только запомните: стремящийся к
мудрости - это еще не мудрец, достигший цели. Вот что скажет вам первый:
"Речи мои превосходны, но сам я до сих пор вращаюсь среди бесчисленных зол.
Не требуй, чтобы я сейчас соответствовал своим правилам: ведь я как раз
занят тем, что делаю себя, формирую, и пытаюсь поднять до недосягаемого
образца. Если я дойду до намеченной мною цели, тогда требуй, чтобы дела мои
отвечали словам". Второй же, достигший вершины человеческого блага,
обратится к тебе иначе и скажет так: "Прежде всего, с какой стати ты
позволяешь себе судить о людях, которые лучше тебя? Самто я уже, по счастью,
внушаю неприязнь всем дурным людям, а это доказывает мою правоту. 5. Но
чтобы ты понял, отчего я не завидую никому из смертных, выслушай, что я
думаю по поводу разных вещей в жизни. Богатство - не благо; если бы оно им
было, оно делало бы людей хорошими; но это не так; а поскольку то, что мы
находим у дурных людей, не может называться хорошим, постольку я не
соглашаюсь называть его этим именем. В остальном же я признаю, что оно
полезно, доставляет много жизненных удобств и потому его следует иметь.
 XXV. 1. Что ж, выходит, что и вы и я одинаково полагаем, что богатство
следует иметь; послушайте же, почему я не считаю его одним из благ и в чем я
отношусь к нему иначе, чем вы. Пусть меня поселят в самом богатом доме, где
даже самые обыденные предметы будут только из золота - и серебра, - я не
возгоржусь, ибо все это хоть и окружает меня, но лишь снаружи. Перенесите
меня на Сублицийский мост (17) и бросьте среди нищих: я не почувствую себя
униженным, сидя с протянутой рукой среди попрошаек. Разве тому, у кого есть
возможность умереть, так уж важно, что у него нет корки хлеба? Какой же из
этого вывод? Я предпочту блистательный дворец грязному мосту.
 2. Поместите меня среди ослепительной роскоши и изысканного убранства:
я не сочту себя счастливее оттого, что сижу на мягком и сотрапезники мои
возлежат на пурпуре. Дайте мне иное ложе: я не почувствую себя несчастнее,
опуская усталую голову на охапку сена, или ложась отдохнуть на резаную
солому, вылезающую сквозь дыры в ветхой парусине. Какой из этого вывод? Я
предпочту гулять в претексте, чем сверкать голыми лопатками через прорехи в
лохмотьях. 3. Пусть все дни мои будут один удачнее другого, пусть несутся ко
мне поздравления с новыми успехами, когда еще не отзвучали прежние: я не
стану любоваться сам собой. Отберите у меня эту временную милость: пусть
потери, убытки, горе обрушивают на мой дух удар за ударом; пусть каждый час
приносит новую беду; среди моря несчастий я не назову себя несчастным, ни
одного дня я не прокляну; ибо я все предусмотрел так, что ни один день не
может стать для меня черным. Какой отсюда вывод? Я предпочту воздерживаться
от излишней веселости, нежели подавлять чрезмерную скорбь".
 4. И вот что скажет тебе еще этот Сократ: "Хочешь, сделай меня
победителем всех народов мира, пусть пышно украшенная колесница. Вакха везет
меня во главе триумфа от самого солнечного восхода до Фив, пусть все цари
приходят просить меня утвердить их на царстве, - в тот самый момент, когда
со всех сторон меня будут величать богом, я яснее всего пойму, что я
человек. Хочешь, - внезапно, без предупреждения, сбрось меня с этой
ослепительной вершины; пусть головокружительная перемена судьбы взгромоздит
меня на чужеземные носилки и я украшу собой торжественную процессию
надменного и дикого завоевателя: волочась за чужой колесницей я почувствую
себя не более униженным, чем тогда, когда стоял на собственной. Какой же из
этого вывод? А такой, что я все-таки предпочту победить, а не попасть в
плен. Да, все царство фортуны не удостоится от меня ничего, кроме презрения;
но если мне предоставят выбор, я возьму лучшее. Все, что выпадет мне на
долю, обратится во благо, но я предпочитаю, чтобы выпадало более удобное,
приятное и менее мучительное для того, кому придется это обращать во благо.
Не подумай, конечно, будто какую-нибудь добродетель можно стяжать без труда;
но дело в том, что одним добродетелям нужны шпоры, а другим - узда. 6. Это
как с телом: спускаясь под гору, нужно его удерживать, поднимаясь в гору -
толкать вперед; так вот, и добродетели бывают направлены либо под гору, либо
в гору. Всякий согласится, что терпение, мужество, стойкость и все прочие
добродетели, противопоставляемые жестоким обстоятельствам и подчиняющие себе
фортуну, карабкаются в гору, упираются, борются. И столь же очевидно, что
щедрость, умеренность, кротость идут под гору. Здесь мы удерживаем свой дух,
чтобы он не сорвался вперед, там - гоним его, понукаем, толкаем самым
жестоким образом. Так вот, в бедности нам понадобятся более мужественные,
воинственные добродетели; в богатстве - более утонченные, стремящиеся
сдерживать шаг и удержать себя в равновесии. 8. Перед лицом такого
разделения, я всегда предпочту те, в которых можно упражняться спокойно,
тем, которые требуют крови и пота. Таким образом, - заключит свою речь
мудрец, - и жизнь моя не расходится с моими словами; это вы плохо их
слышите; ваши уши улавливают только звучание слов, а что они означают, вы
даже не интересуетесь спросить".
 XXVI. 1. "Но какая же разница между мной, дураком, и тобой, мудрецом,
если мы оба хотим иметь?" - Очень большая: у мудрого мужа богатство - раб, у
глупого - властелин; мудрый не позволяет своему богатству ничего, вам оно
позволяет все; вы привыкаете и привязываетесь к своему богатству так, будто
кто-то обещал вам вечное им обладание, а мудрец, утопая в богатстве, тут-то
и размышляет более всего о бедности. 2. Ни один полководец не понадеется на
перемирие до такой степени, чтобы оставить приготовления к уже объявленной
войне, даже если она до времени не ведется; а вас один красивый дом
заставляет возомнить о себе и утратить представление о действительности, как
будто он не может ни сгореть, ни обрушиться;
 куча денег делает вас глухими и слепыми, как будто они отведут от вас
все опасности, как будто у фортуны не хватит сил мгновенно уничтожить их. 3.
Богатство - игрушка вашей праздности. Вы не видите заключенных в нем
опасностей, как варвары в осажденном городе не подозревают о назначении
осадных орудий и лениво наблюдают за работой неприятеля, не в силах
уразуметь, для чего возводятся в таком отдалении все эти сооружения. Так и
вы: когда все благополучно, вы расслабляетсь, вместо того чтобы задуматься,
сколько несчастных случайностей подстерегает вас со всех сторон, вот-вот уже
готовых пойти на приступ и захватить драгоценную добычу. 4. Мудрец же, если
у него вдруг отнимут богатство, ничего не потеряет из своего достояния; он
будет жить, как жил, довольный настоящим, уверенный в будущем. "Самое
твердое среди моих убеждений, - скажет вам Сократ или кто-нибудь другой,
наделенный таким же правом и властью судить о делах человеческих, - это не
изменять строя моей жизни в угоду вашим мнениям. Со всех сторон я слышу
обычные ваши речи, но по мне это не брань, а писк несчастных новорожденных
младенцев".
 5. Так скажет вам тот, кому посчастливилось достичь мудрости и чей
свободный от пороков дух велит ему порицать других - не из ненависти, но во
имя исцеления. И вот что он еще прибавит: "Ваше мнение волнует меня не из-за
меня, а из-за вас, ибо ненавидящие добродетель и гонящие ее с улюлюканием
навсегда отрекаются от надежды на исправление. Меня вы не обижаете, но и
богов не обижают те, кто опрокидывает алтари. Однако дурные намерения и злые
замыслы не становятся лучше оттого, что не могут причинить вреда. 6. Я
воспринимаю ваши бредни так же, как, вероятно, Юпитер всеблагой и величайший
- непристойные выдумки поэтов, которые представляют его то крылатым, то
рогатым, то не ночующим дома блудодеем; жестоким к богам и несправедливым к
людям; похитителем свободных людей и даже родственников; отцеубийцей,
беззаконно захватившим отчий престол и еще чужой в придачу. Единственное,
чего достигают подобные сочинения - освобождают людей от всякого стыда за
свои прегрешения: мол, чего стесняться, если сами боги такие. 7. Меня ваши
оскорбления нисколько не задевают, но ради вас самих я предупреждаю вас:
уважайте добродетель, верьте тем, кто сам неуклонно ей следовал и теперь
возвеличивает ее перед вами: пройдет время, и она предстанет в еще большем
величии. Почитайте добродетель как богов, а исповедующих ее - как жрецов, и
да благоговеют языки ваши (18) при всяком упоминании священных письмен. Это
слово: "favete" - "благоговейте" происходит вовсе не от благожелательного
одобрения "favor", оно не призывает вас к крикам и рукоплесканию, как в
цирке, а повелевает молчать, дабы священнодействие могло свершиться как
положено, не прерываемое неуместным шумом и болтовней. Вам вдвойне
необходимо исполнять это повеление и всякий раз, как раздадутся речи этого
оракула, закрывать рот, чтобы слушать внимательно. 8. Ведь вы все сбегаетесь
послушать, когда какой-нибудь наемный лжец забренчит на улице систром (19),
когда какой-нибудь умелый самоистязатель начнет резать, не слишком, впрочем,
твердой рукой, свои предплечья и плечи, заливая их кровью; когда
какая-нибудь женщина с завыванием поползет по дороге на коленях; когда
старик в льняных одеждах, держа перед собой лавровую ветку и зажженный среди
бела дня фонарь, пойдет кричать о том, что разгневали кого-то из богов, - вы
все застываете, пораженные, и заражая друг друга страхом, верите, что это -
глашатаи божества".
 XXVII. 1. Вот о чем взывает Сократ из темницы, которая очистилась, едва
он вошел в нее, и сделалась почетнее -всякой курии20: "Что за безумие, что
за природа, враждебная богам и людям, заставляет вас поносить добродетель и
оскорблять святыню злобными речами? Если можете, хвалите добрых людей, не
можете - пройдите мимо; а если уж вы не в силах сдержать своей мерзкой
распущенности, нападайте друг на друга: ибо обращать вашу безумную брань к
небу, я не скажу что кощунство, но напрасный труд. 2. В свое время я сам
сделался мишенью для шуток Аристофана (21), а вслед за ним двинулся и прочий
отряд комических поэтов, излив на меня весь запас своих ядовитых острот, и
что же? Эти нападки лишь укрепили славу моей добродетели. Ей полезно, когда
ее выставляют, словно раба на продажу, и тычут в нее пальцами, пробуя на
крепость; к тому же нет лучше способа узнать, чего она стоит и какова ее
сила, чем полезть на нее в драку и попытаться побить: твердость гранита
лучше всего известна камнерезам. 4. Вот я - стою подобно скале на морской
отмели, и волны беспрестанно обрушивают на меня свои удары, но ни сдвинуть
меня с места, ни разбить им не под силу, хотя нападки их не прекращаются вот
уже сколько столетий. Нападайте же, бейте; я вынесу все, и в этом - моя
победа над вами. Нападающие на неодолимую твердыню употребят свою силу себе
же во зло; а потому ищите мягкую и уступчивую мишень, чтобы вонзать ваши
стрелы. Вам нечем занять себя, и вы пускаетесь в исследование чужих
недостатков, изрекая свои приговоры: "Не слишком ли просторно живет этот
философ и не слишком ли роскошно обедает?" Вы замечаете чужие прыщи, а сами
покрыты гнойными язвами. Так урод, покрытый с ног до головы зловонными
струпьями, стал бы высмеивать родинки или бородавки на прекраснейших телах.
5. Поставьте в вину Платону то, что он искал денег, Аристотелю - что брал,
Демокриту - что презирал, Эпикуру - что тратил; мне самому поставьте в вину
Алкивиада и Федра - вы, которые при первой возможности кинетесь подражать
всем нашим порокам, не помня себя от счастья! б. Оглянитесь лучше на
собственные пороки, на зло, осадившее вас со всех сторон, вгрызающееся в вас
снаружи, палящее огнем самые ваши внутренности! Если вы не желаете знать
вашего собственного положения, то поймите хотя бы, что дела человеческие
вообще сейчас не в том состоянии, чтобы вам оставалось много досуга чесать
языки, порицая лучших, чем вы, людей.
 XXVIII. 1. Но вы этого не понимаете и строите хорошую мину при плохой
игре, словно люди, сидящие в цирке или в театре и еще не успевшие получить
горестных вестей из дома, уже погруженного в траур. Но я-то гляжу сверху и
вижу, какие тучи собираются над вашими головами, угрожая взорваться бурей в
недалеком будущем, а некоторые так уже и вплотную нависли над вами и вашим
добром. И даже более того: разве ужасный шквал не захватил уже ваши души,
хоть вы того и не чувствуете, не завертел их в вихре, заставляя от одного
убегать, к другому слепо устремляться, то вознося под облака, то швыряя в
пропасть?... [На этом текст обрывается.]